разногласия между этими партиями не столь значительны, как утверждают их пиар–службы, и укладываются в тот же спектр, что и разногласия правящих групп (от социал–консерватизма КПРФ до неолиберализма СПС).
Влиятельная правая оппозиция отражает финансовые интересы спонсоров, которые, как показывает опыт «цветных революций», так же далеки от интересов населения, как и политика правящих групп и их партийных фасадов.
КПРФ переродилась в социал–державную партию, идеология которой отличается от идейного набора «ЕР» прежде всего апологией коммунистического режима, включая его наиболее неприглядные стороны. Такая «системная оппозиция», ориентированная в прошлое, вполне устраивает режим.
В последнее время режим, лидеры которого руководствуются откровенно правыми идеями, пытаются «оседлать» ту часть населения, которая привержена левоцентристским взглядам. Эту риторику (вперемежку с клятвами в верности президенту Путину) используют как лидеры «ЕР», так и новые «социал–демократические» проекты. Но реальных мер хотя бы по восстановлению социального государства они пока не предложили, фактически не оказывая, например, сопротивления курсу на монетаризацию и интеграцию в ВТО.
Можно говорить о возвращении политической системы к ситуации разделения «большой политики» и «гражданской политики», существовавшей в СССР, об отделении альтернативных движений от выборного процесса.
Процессы в среде политической оппозиции свидетельствуют о кризисе многопартийности, эластичность которой обеспечивается идейным многообразием и складыванием коалиций на основе идейной близости. Резкое усиление давления на оппозицию заставляет сближаться разные ее отряды на негативной платформе отрицания режима. В основе этого хрупкого союза лежит не идейное сближение, а прагматические интересы — обмен протестного актива на имеющиеся у либералов финансовые средства и организационные возможности.
С декабря 2003 года большинство населения уже не возлагает надежд на выборы, которые еще в конце ХХ века были «выхлопным клапаном» социальной активности. С учетом резкого возрастания роли административного ресурса на выборах, можно поставить слово «выборы» в жирные кавычки. Отсюда — масштабы абсентеизма и протестного голосования. Законные средства противодействия наступлению на социальные права перекрыты. Наступает кризис легитимности — важная предпосылка революционных событий.
Из–под спуда
Правящая группа показала свою склонность игнорировать небольшие группы населения. Каждая нынешняя реформа создает в обществе все новые ядра недовольства, которое не рассасывается, а накапливается. Пенсионеры, часть инвалидов, научные работники, офицеры, студенты, автомобилисты, обманутые дольщики, дачники┘ Недовольство одной мерой накладывается на недовольство другой, вызывая с какого–то момента у человека острое неприятие режима, стремление к сопротивлению или как минимум несотрудничеству. Пока таких людей мало, системе нечего бояться. Но с 2005 года она производит их в «промышленных масштабах». Ядра недовольных обретают связи между собой.
Для удержания власти режиму важно блокировать эти ядра недовольства. Осознавая опасность репрессивных мер, которые в случае массового применения могут ударить по самой властной элите, она предпочитает блокировать альтернативные политические силы и стратегии с помощью контролируемых СМИ. В современном виртуализированном обществе «случилось то, что показали по телевидению». Если СМИ о чем–то не сообщают, этого и нет. Но поскольку на нишу СМИ наступает Интернет, то и поле виртуальных событий становится все менее контролируемым. А в этой сфере влияние бюрократических партий стремится к нулю и растет значение партий в изначальном смысле слова — то есть идеологических групп, вызревающих в недрах гражданского общества.
Отступление оппозиции из сферы принятия решений и выдавливание малых партий из политики вообще приводит к тому, что весь этот актив сдвигается в сферу гражданского общества. Оно также переживает не лучшие времена и все же является резервом альтернативной политики, который не дает ей погибнуть. Но регулирование информационных потоков позволяет режиму практически изолировать и гражданское общество, и альтернативные политические партии и группы от недовольной части населения. Тем более что новые группы населения, вовлекающиеся в протестное движение, вовсе не стремятся к тому, чтобы их возглавили «политики». Польза, которую могут принести политические группы протестным движениям, заключается в полезной информации, а в дальнейшем — в предложении системной стратегии решения социальных проблем, которые вызывают раздражение людей. Разумеется, если такая стратегия будет выработана именно гражданским активом.
Костяк актива гражданского общества в идейном отношении весьма инерционен, что создает широкие возможности для манипулирования им со стороны властных и имущественных элит. Со времен перестройки резко упала массовость гражданских движений, но сохранились их инфраструктура и профессионализировавшийся кадровый костяк. В случае нового подъема социальной активности населения гражданские организации смогут нарастить численность и усилить свое влияние. Но эта сила может стать лишь тараном в борьбе властных группировок между собой, причем без существенных изменений социальной структуры (вариант «оранжевой революции»).
Перспективы развития демократии с опорой на институты гражданского общества связаны прежде всего с мировыми постиндустриальными тенденциями. Дело в том, что по своей организации гражданские движения в наибольшей степени приближены к модели горизонтальных (упорядоченных сетевых или спонтанно переплетенных корневых) отношений. Неформальная среда продолжает генерировать кадры, по своим навыкам и психологии склонные к участию в информационно–сетевых проектах.
Глобализация политической борьбы: мировые партии
ХХI век начинается как век глобальный. Соответственно, в современном мире господствуют не США, как принято считать, а глобальная элита. Ее штабы располагаются преимущественно на Западе, но не только. Есть представители этой элиты и в других странах, в том числе и в третьем мире. В этом отношении, например, мы можем говорить о взаимоотношениях России и Америки только условно. Есть отношения правящих групп этих стран, но в каждой из них действуют влиятельные силы, играющие против собственных правителей на глобальном поле.
Сегодня борьба идет не между государствами, не между США и Евросоюзом, а внутри Америки, внутри Европы. В глобальном мире будет продолжаться ослабление национально–государственной субъектности даже в ведущих державах. В то же время может возрасти цивилизационно–культурная субъектность.
В глобальном мире происходит снижение реальной роли публичных политиков в принятии решений, которые теперь вырабатываются специализированными экспертными структурами и осуществляются под давлением глобальных факторов. Происходит виртуализация политики, при которой политический процесс воспринимается обществом как телевизионная картинка. При этом деловые качества политика отходят на задний план в сравнении с имиджевыми чертами характера, вызывающими доверие. Символические функции политики расходятся с реальным процессом принятия решений.
Политическая борьба в начале XXI века носит глобальный характер и определяется двумя основными группировками мировой либеральной элиты — социал–либеральной и неоконсервативной. В странах Европы и Северной Америки (кроме Кубы) правящие группы принадлежат к одной из этих «глобальных партий». У них имеются две разные стратегии, два ответа на проблему исчерпания ресурсов. Социал–либеральная стратегия предполагает стабилизацию роста, смягчение социальных конфликтов, снижение социального расслоения, что дает определенную экономию ресурсов.
Неоконсерваторы стремятся к усилению национально–государственной субъектности, социал–либералы при прочих равных условиях предпочитают «прозрачность» государственных границ и государственных структур для управления извне, из транснациональных центров.
Неоконсерваторы склонны разрушать низовые социальные нерыночные отношения и укреплять бюрократическую машину национального государства. Социал–либералы предпочитают укреплять глобальные вненациональные структуры управления, но и более терпимы к остаткам социального государства.
Если у власти в какой–либо стране находится группировка, входящая в социал–либеральную «глобальную партию» (при этом национальная партия, являющаяся ее филиалом, может называться как угодно и не обязательно иметь социал–демократическую самоидентификацию), то с ней борется филиал другой «глобальной партии». Для этой борьбы «все средства хороши» — от «бархатных революций» до терактов, заказанных через многочисленных посредников в интересах той или иной глобальной фракции.
В современном мире государственная субъектность за пределами «золотого миллиарда» возможна только при наличии стратегии, альтернативной неоконсервативной и социал–либеральной. При этом коммунистическая идеология показала свою низкую эффективность при переходе к решению постиндустриальных задач. А другие альтернативные идеи, не опирающиеся на поддержку государств, не могут получить достаточную поддержку в современных СМИ, контролируемых глобальными партиями. Возникает опасный дефицит стратегий в условиях нарастания глобальных кризисов.
Отношение двух «глобальных партий» к России и постсоветскому пространству в целом носит сугубо утилитарный характер. Россия для них — поле противоборства с конкурентами за источники сырья, инструмент дипломатической борьбы, «громоотвод» международного терроризма (точнее, тех его групп, которые не контролируются в данный момент).
Неоднородность российской политической элиты приводит к ее распаду на группы, ориентирующиеся на одну из «глобальных партий». Это усиливает «борьбу под ковром» в российской государственно–политической и медиа–элите.
Современные информационные и финансовые потоки не признают границ. Это оставляет мало шансов для суверенитета, понимаемого как монополия на власть национальной правящей элиты. Попытка замкнуться, защититься от мирового «сквозняка» обречена на неудачу, реальная альтернатива — либо активная «игра» в мировом пространстве, либо роль периферии. Но в том–то и беда, что право на активную игру сохраняется за узким кругом политиков. Причем представители России в него не входят. Расширить этот круг игроков может только развитие демократии в мире XXI века.
Демократия XXI века
Как можно говорить о демократии в мире, где преобладают глобальные факторы?
Но глобализация — не единственная перспектива человечества (экономическая глобализация может даже ослабнуть). В дальнейшем продолжится смещение власти и управления с национального на транснациональный, виртуальный и местный уровни. Реальный контроль над ресурсами будет переходить к двум уровням власти — наднациональному и локальному. Возрастут полномочия глобальных институтов (возможно, под флагом реформированной ООН) и союзов (Евросоюз и подобные наднациональные объединения в других частях света, включая Северную Евразию).
Виртуализация публичной политики и вытеснение телевидения плюралистическими интернет–коммуникациями создадут возможность для появления нескольких наиболее влиятельных виртуальных культурно–политических пространств с разными лидерами и системами организации. Демократия получит в этих условиях новые ниши для развития. Помимо локальной демократии могут возникнуть мировые субкультуры, организованные демократически. Но все достижения такой демократии могут быть обесценены усилением глобальной власти, которая даже теоретически не может подпадать под общественный контроль.
Переход власти на глобальный уровень диктуется и глобальностью вызовов, стоящих перед человечеством и требующих универсализации стандартов и регулирования.
Объективная тенденция к глобализации власти сильнее локальных авторитарных и полуавторитарных «суверенов», но может в итоге вылиться в глобальный информационный тоталитаризм. Шанс страны и личности защититься от этой тенденции — это демократия как система, олицетворяющая противоположные тенденции.
Виртуальные технологии и системы, аналогичные Интернету, сделают возможным одновременное существование на одной территории субкультур с разными мировоззрениями и собственными системами управления. Вероятно даже сосуществование на одной территории разных политических систем, которые вовлекают пользователей различных теле–и интернет–каналов. Некоторые мировые субкультуры могут начать играть роли, сопоставимые с ролью отдельных стран. Возникнет проблема разделения полномочий территориальной и виртуально–ориентированной власти.
Современная бюрократическая партийность все заметнее превращается в архаизм. «Информационная революция» создала технические возможности избавления от раздутых штатов партийных чиновников и других политических посредников между обществом и людьми, уполномоченными в принятии решений. Но средства электронного голосования сами могут быть средством манипуляции. Поэтому демократия должна иметь более надежную опору, чем подверженные манипуляции прямые выборы.
Такой опорой, дополняющей оптимизированную систему прямого представительства, может стать федерализм (делегирование), опирающийся на низовую самоорганизацию общества, самоуправление.
Собственно, именно самоуправление является демократией в чистом виде. Оно обеспечивает участие неполитиков в политике, простых людей — в принятии решений, которые
