остается открытым, сеанс кого и с кем. Если я возьму эту фразу в кавычки, притворяясь, что избавился от нее, отрицание удвоится и даже выйдет по ту сторону раздвоения, но это больше не мое. Это уже, быть может, ваше…
рене мажор. — Итак, все же, что вы понимаете под «не-аналитиком»? И можете ли вы доказать, что таковые существуют или то, что их нет? И не способен ли трансфер с одинаковым успехом разбудить не-аналитика в упомянутом аналитике, как и аналитика в упомянутом не-аналитике?
жак деррида. — He-аналитики, действительно, кто они такие? Встречаются ли таковые?
Если таковые и встречаются, то это, без сомнения, нечто — некто (он или она) — абсолютно, как бы поточнее выразиться: МАЛО-ВЕРОЯТНОЕ.
Маловероятное. Этому, очевидно, потребуется особое доказательство. А пока вместо доказательства и прежде, чем передать слово, я бы предпочел вам рассказать небольшую историю. Довольно странную. Произошедшую со мной совсем недавно.
Некто, как говорят, весьма информированный, недавно поведал мне доверительным тоном: «Теперь мне известно, что такой-то(ая) аналитик, широко известный(ая) как у себя в стране, так и далеко за ее пределами, такой-то(ая) аналитик, чья позиция, придает ему (ей) известный авторитет прямо на том месте, где мы его(ее) приняли [все это происходит в Соединенных Штатах], и теперь мне известно, что такой-то(ая) аналитик подвергает вас анализу в течение уже более десяти лет…» (Следовательно, получается сеанс с повтором, дважды по пять лет, только и всего).
То откровение, сделанное настолько спокойно и невозмутимо, естественно лишило меня дара речи. Моя собеседница знала, что я не был аналитиком, а со своей стороны я знал, опираясь на те же общепринятые критерии, что то, что она высказывала с такой невозмутимостью, было неправдой, самой настоящей неправдой.
После секундного замешательства я пришел в себя и не нашел ничего другого, надеясь по крайней мере поставить ее в затруднительное положение, как сказать: «prove it» («докажите это», так как происходило это в одном американском университете).
Ответ: «О, конечно же, я могу привести сколько угодно доказательств (evidences, по-английски). Например, эти (и она привела несколько более или менее абстрактных или убедительных, скорее наметок, чем доказательств)…» и тут же добавила: «Но это не имеет значения, докажите мне вы, если можете, обратное».
Конечно же, исходя из основных причин, которые представляют для меня интерес в данный момент, я не смог ей доказать, убедительно доказать обратное. Такому доказательству недостает классических критериев, и нет такого скальпеля, которым можно бы отделить сеанс психоанализа от не сеанса, такая операция маловероятна при теперешнем положении дел в теории и практике психоанализа. Эта маловероятность, относящаяся и к положению психоанализа в целом, чревата последствиями. И тот факт, что эти последствия пока еще не поддаются оценке, вовсе не означает, что однажды они устранятся сами по себе.
рене мажор. — Раз уж вы об этом заговорили, что же сейчас мешает вам сказать, о ком идет речь? Произнести это имя кажется мне неизбежным.
жак деррида. — Рене Мажор интересуется, как зовут этого аналитика. Настолько ли это необходимо? К тому же моя собеседница не назвала его. Она удовлетворилась описанием, на ее взгляд достаточным для воссоздания образа. И никакого имени не было произнесено. И только по прошествии некоторого времени, раздумывая над портретом-роботом, который она составила, я принялся сопоставлять факты по методу дедукции.
Меня осенило, путешествие в Соединенные Штаты подтолкнуло меня к этой гипотезе, что, возможно, она имела в виду кого-то, чье имя я могу назвать, так как полагаю, что он уже умер. Это мог бы быть, следуя моей гипотезе (как же его звали? Беда в том, что я постоянно забываю его имя), а, вот: Лувенштейн.
Так вот. Если сегодня кто-нибудь может утверждать, не опасаясь, что кто-нибудь другой может доказать обратное, что этот Лувенштейн, которого я никогда не встречал, ни вблизи ни издалека, который умер, подвергал меня психоанализу в два сеанса, вы видите куда это может завести, от следствия к следствию, за тем, кто ведет за собой, от вывода к выводу.
Следовательно, есть основания полагать, что именно этот остаток незавершенного сеанса, этот дополнительный сеанс и продолжается на границах психоаналитики, на грани своей незавершенности, у истока и у исхода того, что обобщенно называют ее институтом, ее движением или сообществом. Эта грань, через которую она сообщается с внешним пространством, — особая грань.
Чтобы выразить это одним словом или одним именем (и я закончу), предположим, что существовал основатель или основательница психоанализа, первый или первая аналитик. Возьмем имя Фрейда, в виде привязки, исключительно условно, в этом качестве. Будем исходить из того, как если бы у Фрейда, опять-таки условно, не было аналитика. Это то, о чем часто говорят с большой долей наивности. Примем это на данный момент, чтобы поддержать нашу идеальную гипотезу.
А теперь предположите, что этому основателю, пресловутому учредителю аналитического движения, понадобился бы дополнительной сеанс.
В таком случае этот остаток незавершенного анализа, который относит его к последней инстанции абсолютного внешнего пространства аналитической среды, не выступит в роли границы, не создаст барьера вокруг психоаналитики, к чему психоаналитика, как теория и как практика, к сожалению, так и не пришла, как если бы перед ней стояла задача по отвоеванию пространства. Как бы не так. Очевидно, что именно этот непроанализированный остаток и явился ядром, вокруг которого сложилось и сплотилось аналитическое движение: все, по-видимому, было устроено и рассчитано для того, чтобы это непроанализированное наследовалось, предохранялось, передавалось, заключалось в оболочку, замыкалось в себе. Это то, что навязывает свою структуру движению и его организации.
Прекращение затворничества в этих условиях не может больше исходить от простого и так называемого внутреннего пространства того, что еще условно именуется психоанализом. И оно не ограничится половинчатым эффектом обустройства или реформы.
Полагаю, что расколы, землетрясения, гул которых доносится теперь отовсюду, усиливающиеся по мере безудержного расширения психоаналитического поля, эти подвижки земной коры, делящие, перекрещивающие и множащие раздробленность во всех направлениях, со все нарастающим глубинным ускорением своим гулом дают понять, что некий мертвец, которому удалось впрячь в свой катафалк живущих, способен провести свой сеанс.
Мертвец, удерживая бразды правления, способен провести сеанс. Свой дополнительный сеанс. А что касается сеанса Фрейда, и того, что понимается, наследуется под его именем, работа начата.
Эффект «конфронтации» обязан, на мой взгляд, иметь существенное отношение к тому, что движет этой работой, последствия которой вряд ли удастся локализовать. Они способны все кардинально переменить и повернуть дело к тому, чтобы из «отнюдь» получилось «все».
Вот почему такой сеанс отнюдь сеансом и не является. Я имею в виду — разделяющимся на части.
А кто же тогда расплачивается?
А никто ни за что не расплачивается.
Как бы кому-то ни хотелось, никому не придется расплачиваться за сеанс Фрейда. Некому будет оплачивать остаток, дополнительный сеанс Фрейда, который сегодня меньше чем когда-либо, может оплатить его сам.
В таком случае возникает вопрос — и он относится не только к проводимой политике, хотя и к ней тоже, — это вопрос общей деконструкции, и именно его я задаю Конфронтасьон, то есть присутствующим, а также по адресу Конфронтасьон — итак, вопрос:
Кто и кому оплатит сеанс Фрейда?
Или, если угодно, поскольку лед тронулся, кто и кому предъявит за это счет?
Аукцион открыт довольно давно, кто больше?
Скажем, то, что я пишу или что меня побуждает писать (в качестве примера, так как существуют не только тексты, на сей раз я имею в виду публикации), очевидно, представило бы в этом плане лишь коммерческое предложение.
Офферта содержит в себе сцену, в которой предпринимаются наперебой попытки занять место За (то есть Знания абсолютного, стенографированного в Glas), a значит, одновременно все места, и продавца, и покупателя, и оценщика.
ПОСЛЕСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА
Последние годы отмечены процессом пересмотра устоявшихся представлений, ниспровержением великих доктрин и громких имен, чей авторитет считался непреложным. Свою лепту, скромной которую назвать нельзя никак, внес в этот процесс и Жак Деррида, нередко именуемый критиками одним из самых выдающихся умов современной французской философии.
В предлагаемом вашему вниманию произведении данного автора «О почтовой открытке от Сократа до Фрейда и не только» интригует все, начиная с заглавия, затем с того, что, как признается автор, «могло бы сойти за предисловие к книге, которую я не написал», и, все более, по мере углубления в текст произведения.
Поначалу непосредственность автора в обращении с такими громкими именами, как Сократ, Платон, Гегель, Шопенгауэр, Ницше и, наконец, Фрейд, настораживает, непочтительность по отношению к «отцу (дедушке) психоанализа» Фрейду просто-таки озадачивает, а обоснованность его претензий к указанному «основателю движения», подкрепляемая бесчисленными выдержками из работ последнего, свидетельствующих об истинной сущности «науки», «теоретической» обоснованности психоанализа, в конечном счете подкупает и представляется весьма убедительной. Тем более, что Деррида преднамеренно оставляет по ходу анализа рассматриваемые положения и на немецком языке, дабы избежать упреков в искажении буквы и смысла оригинала.
В данном произведении Ж Деррида, основываясь на уклончивых наукообразных определениях, выводимых Фрейдом зачастую кругообразно, одно из другого, для обозначения процессов бессознательного, того, что Фрейд именует «Spekulation», под которой он, разумеется, имеет в виду теоретические выкладки, — приходит к выводу, что данное понятие следует понимать буквально, как спекуляция. Отсюда и малопочтительность к «основоположнику» психоанализа, и употребление таких нелестных характеристик по отношению к нему, как «спекулянт», «махинатор», «шарлатан» и т. д.
Отношение автора к рассматриваемому материалу проявляется, в частности, и в том, что при упоминании о том, что подразумевается под психоанализом, он избегает этого термина, заменяя его словом «анализ». На последних страницах своей работы, обращаясь на встрече «Лицом к лицу» к представителям психоаналитического сообщества, Ж Деррида задал вопрос, а что если, руководствуясь «учением» Фрейда, восполнить существующий пробел, да и подвергнуть анализу самого основоположника, его побудительные мотивы, его психологическое состояние в момент написания той или иной работы, при попытках обоснования того или иного положения так называемого учения.
Поскольку при жизни Фрейду в качестве самого первого «психоаналитика» не довелось оказаться в роли объекта вдумчивого анализа, да и впоследствии, на протяжении многих лет после его смерти, мало кто всерьез задумывался об этом, Ж Деррида, наряду с некоторыми из своих единомышленников, в числе которых Николас Абрахам и Мария Торок, задался целью восполнить такой пробел и представил на суд широкого круга читателей результаты своих изысканий в данном и других произведениях, в ряду которых «Похоронный звон», работа, которая ввергла в уныние поборников психоаналитического движения.
Одним из выводов, напрашивающихся из представленного произведения, является то, что свойство руководствоваться суждениями о чьем-то творчестве или о каком-либо явлении, не ознакомившись с ним досконально, оказывается присущим не только массовому потребителю распространяемой информации, находящемуся в плену у навязываемых ему стереотипов, но в такой же степени и отдельным представителям пресловутой интеллектуальной элиты, в
