на скорую встречу с ним, нимало не смущаясь тем, какой всплеск удивления вызовет его появление после столь долгого таинственного отсутствия, искушенный мастер логики по прошествии более чем трех лет, в течение которых мы добивались буквального комментария Фрейда, все-таки предоставил нам такую возможность.

69

Более дословно «Фрейдов опыт в его подлинном понимании». (Инстанция письма в бессознательном, Сочинения, стр. 523).

70

Вопрос о руке: так называемая держательница Фрейдова послания, Бонапарт оказалась тем самым обречена сносить удары. Причем наносимые неоднократно, спонтанно, с завидным упорством. Заметка внизу страницы, неуважительно отзывающаяся о кухарке, в которой уже более скромно довольствовались пренебрежением к кухне, была включена в Сочинения, почти через десять лет после первой публикации Семинара в Психоанализе. Но уже после семинара в Риме, в выступлении того же лица пятью годами ранее, против Бонапарт выдвигалось основное обвинение: вторая рука! В ее тексты письмо Фрейда не попало из первых рук. А некто, «мало сведущий» во Фрейдовой теории, «потому что он сталкивается с этим благодаря работе Марии Бонапарт, которую он без конца цитирует в качестве эквивалента Фрейдова текста, причем не ставя об этом в известность читателя, возможно, рассчитывая, и не без основания, на его хороший вкус, который не позволит спутать одно с другим, но тем не менее не доказывая этим, что он не видит никаких признаков, что это пришло из вторых рук (Сочинения, стр. 247). И так как одновременно необходимо оставить за собой право на то, что исходит из первых рук, и не увлекаться обобщениями по поводу вторых, существует, таким образом, два «уровня», хорошей и плохой второй руки. «Хорошая», мы еще убедимся в этом, конечно же, подходит к письму с Фрейдовым текстом как «к тексту, проводнику слова, в той мере, в какой оно представляет собой новое явление на свет истины», оно способно «обращаться с ним как с истинным словом», и «воспринимать его во всей его подлинности» «полновесного слова» (Сочинения, стр. 381); речь идет о тексте Фрейда Упорное стремление отстранить «вторую руку» Бонапарт читалось в нескольких строках перед главой во славу «полновесного слова».

71

«Мы играем роль регистратуры, беря на себя фундаментальную функцию, во всем символическом изменении, отобрать то, что do kamo, человек, в своей подлинной сущности, называет словом, которое длится». «Свидетель, укоряемый за искренность темы, хранитель протокола собственной речи, залог своей достоверности гарант своей прямоты, хранитель своего завещания, письмоводитель своих приписок к завещанию, аналитик сродни переписчику».

«Но, прежде всего, он остается мастером истины, настоящая речь о которой является прогрессом. И прежде всего это именно он, как мы и заявляли, оттеняет и диалектику. И здесь, он призван в качестве судьи назвать цену этой речи.» (Сочинения, стр. 313).

72

«Итак, Розали находится здесь, «тело… совсем теплое», головой вниз, в камине, расположенном в комнате, наподобие ребенка в материнском генитальном проходе, накануне появления на свет, отправленная туда мощной рукой антропоида. Комната была телом матери, камин, следуя весьма распространенному символизму, — ее влагалищем — или скорее ее клоакой, клоакой, относящейся только к инфантильным сексуальным теориям, которые сохраняются в бессознательном» (Эдгар По, т. II, стр. 548–549).

73

См. то, что сказано о «вымысле», где все устроено «с точки зрения самца»: которой Бонапарт, однако, не избегает, особенно на этих двух страницах. Она с благодарностью обращается к письму с некоторыми объяснениями, которое Фрейд ей доверил, «по поводу Черного Кота, ставшего предметом нашей с ним дискуссии…» (ibid, т. II, стр. 566–568).

74

Эдгар По, т. II, стр. 518, Украденное Письмо является третьим появлением Дюпэна.

75

Доктрина истины как причина (Ursache), также удачно как выражение «проявления истины», сможет вписаться в систему, которую мы собираемся рассмотреть. Проявления истины есть проявления самой истины и, как уже было сказано в Руководстве ходом лечения (где ставится вопрос об «ориентировании объекта на наполненную речь», во всяком случае о том, чтобы предоставить ему возможность «самому на нее переключиться». Сочинения, стр. 641), «речь идет об истине, единственной, об истине проявлений истины» (Сочинения, стр. 640). Круговорот будет постоянно происходить вокруг истины: к истине. В этом и заключается причина и следствие круга, causa sui, собственный путь и судьба письма.

76

Только на время: до того момента, когда, не будучи в состоянии сделать письмо «материальным», делимым, страдающим от разделения, по-настоящему «своеобразным», он, вероятно, и был вынужден отказаться от замысла, по которому единственно некий подверженный разрушению документ и был способен обеспечить ему власть над Королевой.

77

То, что является теперь предметом нашего анализа, явилось бы сегодня самой строгой философией психоанализа, а если быть более точными, самой строгой Фрейдовой философией, без сомнения, более строгой, чем сама философия Фрейда и более жестко контролируемой в своих взаимообменах с историей философии. Невозможно переоценить здесь значение пресловутой теоремы о неделимости письма, или, скорее, о его тождественности себе, не подверженной разделению на части («Изорвите письмо на части, и оно останется все тем же письмом»), как и вышеназванной «материальности значимого» (письма), нетерпимого к делению. Из чего это вытекает? Разделенное письмо может легко и просто оказаться уничтоженным, такое случается (и если принято считать, что эффект бессознательного, представленный здесь письмом, никогда не утрачивается, что вытеснение сохраняет все и никогда не позволяет никакого снижения навязчивости, есть смысл, в таком случае, согласовать эту гипотезу — ничто не утрачивается — исходя из По ту сторону принципа удовольствия), или извлечь на свет другие письма, не столь важно, будут ли они изложены с помощью букв или в устном виде.

78

Например: «Таким образом, из другого источника, нежели из Реальности, с которой она соприкасается, Истина черпает свою силу: из Слова. Как будто оно налагает на нее некую печать, которая внедряет ее в структуру вымысла».

«Первое изречение повелевает, правит законом, изрекает, пророчествует и распространяет на то, что относится к реальному, свою таинственную власть» (Сочинения, стр. 808).

79

«Как вы поняли, в своем выступлении, в целях определения ее места в исследовании, я с благоговением сослался на Декарта и Гегеля. Это достаточно модно в наши дни «превосходить» классических философов. Я мог бы с таким же успехом оттолкнуться от заключительного диалога с Парменидом. Так как ни Сократа, ни Декарта, ни Маркса, ни Фрейда невозможно «превзойти», поскольку они вели свои исследования с этим стремлением девуалировать единственный объект: истину». «Как написал один из этих кудесников слова, из-под пальцев которого, будто бы сами по себе соскользнули нити маски, Эго, я имею в виду Макса Якоба, поэта, святого и романиста, да, как он написал об этом в своей работе «Рожок для игры в кости», если не ошибаюсь: истинное всегда ново» (Беседы о психической причинности, Сочинения, стр. 193). Это по-прежнему истинно. Как не подписаться под этим?

80

«Истинное слово» — это слово, чья подлинность удостоверяется другим в клятвенной или данной вере. Другой делает его адекватным самому себе — а не объекту, — отправляя послание в измененной форме, делая его достоверным, отождествляя с этого момента объект с самим самой, «сообщая, что он тот же». Адекватность — как удостоверение подлинности — проходит через интерсубъективность. Речь, «таким образом, является действием, предполагая субъекта действия. Но будет недостаточно сказать, что в этом действии субъект предполагает наличие другого субъекта, ибо он скорее находит в нем основу, будучи другим, но в этом парадоксальном единстве одного и другого, как это было показано выше, посредством этого один вверяет себя другому, чтобы прийти к отождествлению себя самого». «Таким образом, можно сказать, что речь проявляет себя в качестве передаточного звена, где не только субъект в расчете, что другой сделает его послание достоверным, проецирует послание в измененной форме, но при этом и само послание преобразует его, сообщая, что он тот же. Так же как происходит при любом акте веры, где заявления «ты — моя жена» или «ты — мой учитель» обозначают — «я — твой муж», «я — твой ученик».

«Таким образом, процесс говорения предстает в тем большей степени истинным, чем в меньшей степени содержащаяся в нем истина основана на том, что именуется адекватностью излагаемому: истинность высказываемого противопоставляется таким парадоксальным образом истинности связного изложения; истинность обоих различается в том, что первая состоит в признании субъектами своей сущности в той мере, в какой они в этом заинтересованы. Тогда как вторая заключается в знании реального в том виде, в каком действие субъекта направлено на объект. Но каждая из различаемых таким образом истин претерпевает изменения, пересекаясь с другой на своем пути». Стандартные варианты, лечения (Сочинения, стр. 351). В этом пересечении «истинное слово» предстает всегда в качестве более истинного, чем «истинное изложение», которое всегда предполагает порядок, порядок интерсубъективного контракта, символического обмена и, соответственно, долга «Но сопоставив истинное слово и истинное изложение на предмет того, что означает последнее, обнаружится, что в нем одно значение всегда вытекает из другого, ничто не может быть отображено иначе как посредством знака, и тем самым загодя обрекается на неточность при изложении» (Сочинения, стр. 352). Наивысшая адекватность истины в качестве истинного слова проявляется, таким образом, в виде платы, «единичной адекватности», «объяснение которой вытекает из понятия символического долга, которым субъект оказывается обременен в качестве субъекта слова» (Сочинения, стр. 434). Это последние слова из Фрейдовой вещи. Адекватность вещи (истинное изложение) находит, таким образом, свое основание в адекватности слова ему самому (истинное слово) либо самой вещи: то есть Фрейдовой вещи ей самой. «Вещь говорит сама за себя» (Сочинения, стр. 408), и она говорит: «Я, истина, я говорю». Вещь является истиной, как причина, ее самой и вещей, о которых говорится в истинном изложении.

Такие высказывания менее новы, в частности по отношению к Речи в Риме, к Стандартным Вариантам лечения и текстам того же периода, автор которых этого не говорит: «Это означает совершенно изменить подход к причинно-следственному значению истины и настоять на пересмотре причинно-следственного процесса. Первым этапом такого пересмотра было бы признание того, что неоднородность проявления таких последствий является присущей ей особенностью. [В заметке: Этот абзац изменяет задним числом линию мысли, которую мы открыли с (1966)]» (Сочинения, стр. 416). «Правдивое слово» (адекватное самому себе, соответствует своей сущности, посвященной тому, чтобы расквитаться с долгом, который в последней инстанции связывает его лишь с ним самим) делает возможным, таким образом, контракт, который, в свою очередь, позволяет субъекту «стать тождественным самому себе». Итак, оно возрождает основу картезианской уверенности: преобразование истины в уверенность, субъ-ективацию (определение существа, находящегося в субъекте), интерсубъективация (цепочка Декарт — Гегель — Гуссерль). Эта цепочка постоянно перехватывает в Сочинениях, хайдеггеровские посылки, которые, строго говоря, даются лишь для того, чтобы отравлять ее изнутри, и всячески