шаге, лодыжках, туфельках, которые уже так долго танцуют вокруг меня, но в более дословном виде, если так можно выразиться, уже в течение двух или трех лет. Да, мы знаем все, что может быть чреватым в этой теме, все слова, что жмутся в толпу (мне часто приходит на ум слово scapegoat)[17 — scapegoat (англ.) — козел отпущения, созвучно слову скейт-борд (прим. пер).], но все-таки в этом должно присутствовать нечто более идиоматическое, то, что остается для меня тайной: скажи хоть ты мне правду.
Знала ли ты, что самый большой музей почт находится здесь, в Женеве? Как только я смогу ходить, я вернусь туда (я продолжаю свои изыскания более или менее регулярно). В «современный» период становления почты (в своем языке я подразумеваю под этим то, что следует за эпохой «императорской» территории и политико-военного завоевания, — персидская или романская империи, Кир или Цезарь, — затем эпоха, которую я хотел бы назвать «университетской», потому что в XIII веке во Франции в течение длительного периода ремонополизации и огосударствления разбросанной цепи Парижский Университет получил привилегию, я расскажу тебе, в вопросах доставки корреспонденции. Людовик XI кладет этому конец и понемногу возрождает централизацию романского типа со своей собственной цензурой и своим «черным кабинетом» — и вот этот процесс, фатальный для университетских привилегий, заканчивается у нас монополистическим режимом в 1681 г., вроде бы), да, в «современный» период, страна Реформ сыграла достаточно важную роль, как мне кажется, в почтовой реорганизации — и я считаю это событие значительной вехой. Всемирный почтовый союз был учрежден в Берне (1874—78), в наши дни этот институт является подразделением ООН. Нет, у меня нет какой-то грандиозной гипотезы по поводу совместного развития капитализма, протестантизма и почтового рационализма, но все-таки в конце концов эти явления несомненно взаимосвязаны. Почта — это банковское учреждение. Не забывай, что во время великой реформы «современной» эпохи другая великая страна Реформы сыграла выдающуюся роль: в 1837 г. Роланд Хилл публикует свою книгу Post-office Reform: its Importance and Practicability(Почтовая Реформа: ее Важность и Практическое значение [вар. пер.]). Это воспитатель, это реформатор налоговой системы. Что он предлагал? Конечно же, марку, любовь моя, что бы мы без нее делали? Клеящаяся марка, т. е. унификация оплаты, общий эквивалент таксы и в особенности предоплата письма, т. е. оплата авансом (единая форма и система предоплаты, которая была принята в 1840 году, после большого народного волнения, знаменитой битвы рр, «popular agitation for the «penny post»»). При условии, что дальнейшие исследования это подтвердят, я думаю, что почтовая открытка пришла к нам оттуда еще совсем недавно (из Австралии, 1869, из Англии, 1870, но частная picturepostcard (почтовая открытка) была разрешена только в 1894). А сейчас я «беру в руки» свою гипсовую ногу, свои трости (вечная проблема, куда деть эти протезы, особенно когда стоишь за кафедрой), я оставляю тебя, но читай вдумчиво, медленно, обходя четыре угла вокруг 4 раза по 4 прямоугольника, может, это и не составит ни одной фразы, но это моя жизнь, и я посвящаю ее тебе.
4 мая 1978 года.
Я совсем забыл тебе сказать, что этот знаменитый музей называется Дворцом Почт. Как только я перестану хромать («но, как значится в писании, хромать не грех», это последнее слово в По ту сторону»…, падение или отправка), мой первый визит в Женеве будет во Дворец Почт[18 — В оригинале — Palais des Postes, РР, (франи, — прим. пер).].
Прежде чем сесть в самолет, я позвонил ему и предпочел сказать тебе об этом. И ни малейшего вопроса о письме, сданном на хранение. Мы больше никогда не упоминаем об этом, я только чувствую, что все, что мы говорим, остается как бы намагниченным этим молчаливым посланием, хранение которого я ему поручил. Со своей стороны я хорошо чувствую, что волей-неволей работа по восстановлению и присвоению уже продвигается. И это неизбежно. Но что с этим делать? Я не смог хранить письмо при себе. Будь спокойна, я не делаю ничего, что бы благоприятствовало его «приближению», если так можно выразиться, к содержанию мертвого письма. Это правда, может быть, я напрасно сказал ему правду, я почти забыл как главное, так и детали и содержание этого маленького письма. Ответ: «забыл» — конечно, нет, запрятал, «вытеснил». Нет, нет, только не забыл, ты все правильно поняла. И я пустился в бесконечные разглагольствования об этом забвении, которое превосходит состав понятия «вытеснения», не говоря, что это была ты, но по поводу этого секрета у меня было не так уж много иллюзий. В любом случае, то, что я сказал ему о своем «забвении», какой-то своей частью доставляло ему удовольствие, а какой-то — беспокоило, как кого-то, кого бы уже касалось то, о чем я говорил там. Но непременно с той удивительной ненавязчивостью, проявлением внимания, которое все же проглядывает, даже когда он избегает затрагивать эту тему. Это так редко. Мы должны напомнить себе, но на этот раз я откажусь от малейшего намека, касающегося нас или затрагивающего сентябрьское письмо. In any case, не беспокойся ни о чем.
Я в том же отеле «Де ла Плэн», но на этот раз на последнем этаже. Гипс несколько стесняет меня. Я украшаю себя этими тросточками, этой хромотой и особенно скейт-бордом (ты можешь представить себе это маленькое дополнение к общему соблазнительному виду), но мне это надоело, особенно эти путешествия и лекции (я снова взялся за «Жизнь, смерть» и «Вещь», все путем). С этим падением я сам стал частью чего-то, но чего, кого? (Стать частью, сразу же в голову приходит мысль о браке, рождении, трауре.) Частью кого я являюсь, частью (нет, не парой, именно частью, вот в чем проблема). Ну да ладно, пора ложиться спать.
18 мая 1978 года.
Уже моя третья поездка в Женеву. Это длительное путешествие меня изнурило и однако… Все было бы гораздо легче, ты так считаешь, и я думаю также, если бы ты могла составить мне компанию. Но ты не покидаешь меня ни на мгновение, я прогуливаюсь с тобой повсюду (ну, скажем, насколько мне позволяет моя единственная нога), я беседую с тобой все время, рассказываю тебе что-то, описываю это до бесконечности. Надо бы рассказать тебе об отеле, о коллегах, о студентах, которые приходят сюда (иногда, чтобы жить, и мы обмениваемся визитами после обеда, чтобы просто «поточить лясы», как ты говоришь, — это выражение приводит меня в ужас, а в конечном итоге и сам процесс, но не волнуйся ни о чем), обо всех моих друзьях из Багдада, об их потрясающем госте.
Пока я еще не совсем свихнулся от лекций и рабочих собраний, я нахожу время поработать в отеле. Я перечитываю По ту сторону, одной рукой (все здесь удивительно герметично, это значит по-почтовому, и растянуто — подземно-железнодорожно, но также и хромает, подволакивая лапу: он не сообщает нам НИЧЕГО, не делает ни одного шага вперед, не сделав два шага назад. Ты скажешь, что Гермес не хромал, у него были крылья на ногах, да, да, но это ничему не противоречит, хромота не мешает этому старцу ни бегать, ни летать. Ничто не двигается, но все летит очень быстро, абсолютно быстро в этом параличе. Уж я-то знаю. Я был очень потрясен сегодня утром тем, что он говорит, даже скорее тем, чего он не говорит о неврозах «судьбы» (Schicksal, всегда предназначение, посылка, schicken и так далее) в главе III. В истории Gerusalemmeliberata Tacca он абсолютно не интересуется смешением полов как таковым. Эта черта истории кажется ему совершенно вторичной. Мы ошиблись полом, ты Танкред, и ты приняла меня за мужчину. Наверное, это из-за брони. В лесу (догадайся в каком, я предоставляю тебе указать название) ты разрезала меня на две части, кровь брызнула из дерева, и с тех пор ты слышишь только мой голос, Клоринда жалуется на то зло, которое ее возлюбленный, еще раз… Знаешь ли ты, что я действительно плачу, даже здесь, — взгляни. Эта инверсия мест всегда тебя возмущает, ты сама ошибаешься, подумай немного, да, да, это так… Я не страдаю от невроза судьбы, но от Невроза Назначения. А ты, бесконечная моя, — от психоза «определения». Я уезжаю, приходится уезжать, я люблю тебя, останься мной.
Одним майский днем 1978 года. Я пишу тебе из школы, где я проработаю до самого вечера. Я сразу же положил в карман, даже не читая, записку, которую ты оставила в машине. Я хорошо знаю, что ты «хотела бы написать книгу о чем-то единственном, абсолютно однозначном. Это само безумие, ты так не думаешь? Я даже спрашиваю себя, что бы это могло означать». Я тоже, но ты сумасшедшая, и я до безумия люблю то, что побуждает тебя писать это и ничто другое. Еще правда то, что ты «также забываема, как закон гравитации». Всего лишь это — но это правда. Вот почему я тебя благословляю и причиняю боль тебе постоянно, даже не задумываясь об этом, и что «ты меня»
— no my love that’s my wake. В другой раз говоря обо всех этих рр (частная picturepostcard и pennypost), сначала я был поражен вот чем: предоплата устанавливает общий эквивалент, который регулирует налог на размер и вес основы, но не на число, содержание или качество «заметок» и еще меньше на то, что они называют смыслом. Это несправедливо и глупо, это даже варварство, но имеет далеко идущие последствия. Пусть ты напишешь слово или сто слов в одном письме, одно слово из ста букв или сто слов из семи букв, все в одну цену, это непостижимо, но этот принцип способен все расставить по своим местам. Оставим это. Когда я писал pennypost, где-то в своей памяти я почувствовал, что Жан, почтальон (Шон, Джон, thepostman) был совсем недалеко, ни его брат-близнец Шем thepenman (писатель). Еще один братский союз врр, который не ведает мира, thepenmanandthepostman. Писатель, Шем, наследник Н. С. Е., Неге Comes Everybody, то, что я перевожу в своем языке как «Сюда идет тот, кто полюбит меня в главном». Итак, я искал pennypost в течение двух часов, и вот один из них, по крайней мере один, которого однажды ты могла бы вновь присоединить к могущественному «he war» (YHWH, объявляя войну, издавая декрет о разрушении дорог, башен, говоря тем, кто хотел создать себе имя, так называемым шемитам, и навязывая их частный язык в качестве всеобщего, говоря им «Вавель» меня зовут, и я навязываю свое имя отца, которое вы
