этом в течение последних месяцев. Это единственная хитрость или, названная по-другому, уловка, к которой я не прибегал. Я и не думал воспользоваться ею, не думал о ней, о той, о которой я, без сомнения, не вспомню.
Просто удивительно, мне было немногим более четырех лет, легко подсчитать, родители были внизу в саду, а я на веранде, с ней наедине. Она спала в своей колыбели, а я только помню, как целлулоидный младенец вдруг вспыхнул за две секунды, и ничего больше (ни то, что я сам его поджег, ни малейшего волнения по этому поводу теперь, только помню, как примчались мои родители). Ведь то, что я сжег кукольного младенца вместо нее, если я опубликую это, люди подумают, что это только моя выдумка, литературный прием. Я замечаю, что, разговаривая с тобой о читателях, я всегда называю их людьми, что ты об этом думаешь?
единственное существо, эта сестра, единственное в мире, с которым я не припомню, чтобы у меня когда-либо возникло хоть облачко раздора или тень обиды. Это правда, что я ее не знаю, я знаю ее немного как мать Мартины. И они мне также не поверят, если я скажу, что слово «чемодан» для меня всегда останется отрывком возгласа, который я издал при ее рождении, детское высказывание, ставшее притчей во языцех: «я хочу, чтобы ее вернули обратно в чемодан». (Я себе говорю в данный момент, что «вернуть» не менее многозначительно, чем «чемодан».) Отец моей матери внес меня в комнату после ее появления на свет, они не придумали ничего лучшего, как внушить мне, что этот чемодан (в моей памяти он предстает как гигантских размеров баул, в котором, несомненно, помещался акушерский набор того времени и который находился в этой комнате уже несколько недель), так вот, что этот самый чемодан и подготовил ее рождение, а может, даже и заключал ее в себе, как в утробе. Мне рассказали, что дед смеялся над этим больше, чем другие. Без сомнения, это был первый желанный Холокост (как говорят, желанный ребенок, желанная девочка).
27 августа 1979 года. Ты только что позвонила. Нет, только не Феникс (впрочем, это для меня, на моем фундаментальном языке, марка анисовой кашерной водки в Алжире.
Я вновь подумал об услужливой Офелии. Эта не стала сумасшедшей, она вышла замуж такой молодой, я мог бы сказать почти в семь лет. Кстати (по поводу моей теории единств и семейного романа, всей серии теорий, которые регулируют наши парадоксы и делают нас взрослее независимо от нас самих за пределами всего. Мы за пределами всего, и я в твоем кармане, меньше чем когда-либо).
и на пути открытки, маленькая пауза, ты натыкаешься на Аристотеля: самец, у которого первый раз сперма начинает появляться в возрасте дважды по семь лет, затем речь идет о нересте рыб, который соответствует периоду, кратному семи, о смерти грудных детей перед 7 днем, именно поэтому они получают свои имена на седьмой день, о недоношенном младенце, живущем при рождении на седьмом, а не на восьмом месяце, и так далее, в этой истории из жизни животных не хватало только обрезания. Первый номер телефона в Эль-Биаре незабываемый, я тебе говорил, 730 47: в начале и в конце 7, в середине 3+4, которые находятся по обе стороны от нуля в центре.
28 августа 1979 года. Я только что встал, позвонила Немезида. Твое письмо вызвало смех. То, что мы еще смеемся, это чудо, за которое я благодарен тебе.
Нет, не апостолы, а послания, вот мой роман. Вот порядок: Пол в первую очередь (маленький брат умер за год до меня, и они не хотели знать или говорить из-за чего: «он неудачно упал», как я однажды от них услышал, честное слово, так и сказали. Ему было всего несколько месяцев). Затем значит Жак, Пьер и Жан. И ничего никогда не происходит преднамеренно.
Вот еще С П., согласен (я хочу сказать, секрет Полишинеля), но я готов поклясться на огне. В остальном они ничего не поймут, даже если они уверены во всем, особенно в этом худшем случае. Там, где я говорю правду, они увидят только огонь. Ты знаешь, что София Фрейд была кремирована.
29 августа 1979 года.
7, Бог мой
«A ministering angel shall my sister be, when thou liest howling».
и либидо, говорил
брат Кристианы Гегель, никогда оно не нарушит покой между братом и сестрой, это связь «без желания» Ты видишь, куда он клонит, нет, скажи мне это.
Не забудь, у Парисова Сократа голубая борода. Это не очень вяжется, но Парис изображает его обутым как знатного человека и перед маленьким рабом с босыми ногами, маленький плато, его ученик, его зрачок, который его видит, а сам остается невидимым, который его показывает и представляет. Но они представляют один другого, и в этом есть какая-то непостижимая логика, вот к чему мы пришли.
30 августа 1979 года.
возвращение. Теперь ты совсем рядом. Что и требовалось доказать? Как раз нет, а впрочем, кому? Это единственный вопрос. Возможно все.
Взгляни на них опять, они неразлучны. Они интригуют, строят планы, хотят вернуться. Я хочу, чтобы ты их полюбила.
Перечитай письма малыша, они полны бесчувственной резкости, непростительной вульгарности. Но притворись, что веришь на слово профессорам, они почти все неподлинны: вымышленная переписка, как ты высказалась однажды, не виновная ни в чем. Хотелось бы в это верить.
Я знаю, что ты «совсем рядом», но невысказанный конец этого последнего письма (полувымышленного) — это ты должна бы догадаться, сказать это за меня, так как мы сказали все друг другу.
Я бы предпочел, да, отдать тебе все, чего я тебе недодал, а это не одно и то же. Это, по меньшей мере, то, о чем ты думаешь, и, без сомнения, ты права, в этом и заключается Необходимость.
Я как будто спрашиваю себя, что значило «ходить вокруг да около» с самого моего рождения или около того. Я еще поговорю с тобой и о тебе, ты не покинешь меня, а я стану совсем молодым, а расстояние неисчислимым.
Завтра я тебе вновь напишу на нашем постороннем языке.
Я не запомню из него ни слова, и в сентябре, когда я его больше не увижу, ты сожжешь ты его сожжешь, ты, необходимо, чтобы это была именно ты.
СТРАСТИ ПО «ФРЕЙДУ»
1. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ АТЕЗИС
Я приступаю к этой книге, как будто уже были написаны первые слова этого произведения. То, что я займусь ею в момент третьего витка, было нашим уговором.
Может быть, вы помните об этом. Но если вы не полагаетесь на память, то вы, очевидно, следили за тем, что из этого вытекает в течение указанных десяти сеансов: начиная с первого я развил, я не говорю подтвердил, тему этого семинара жизнь/смерть.
Очевидно, суть проблемы и состоит в том, чтобы отследить последствия того, о чем мы не помним.
Развивая эту тему, я выдвинул предложение, основанное на несколько иной логике. В данном случае это с трудом поддается передаче средствами обычного языка, поскольку здесь отсутствует какая-либо «логика», и еще меньше здесь оснований для того, что я мог бы назвать «предложением». Речь шла, скорее, о том, чтобы при помощи анализа значения связи, пехит, desmos или же ограничительной структуры увязать вопрос жизни /смерти с вопросом позиции (Setzung), расположения в общем смысле, позиционной логики (противополагаемой или же расположенной рядом) темы или тезиса. Расположить, спрашивали мы, но к чему это сводится? И к кому? Для кого? Оставим это.
Поскольку «позиция» остается в этаком подвешенном состоянии, мы предвидим, к чему это может привести, а точнее, до чего она может докатиться. Здесь мы ведем речь обо всем том, что повлекло бы за собой ее окончательное падение, дискредитацию, разорение, крах, к которым она, похоже, не преминет привести. Я хочу привлечь ваше внимание к счетовой книге, к финансовому или спекулятивному моменту: сегодня я буду говорить именно о спекуляции. По крайней мере, это я могу твердо обещать.
Одним словом, начиная с первого сеанса сообщалось, что «логика» по ту сторону или, скорее, шаг по ту сторону не отражается в полной мере логикой позиции; при этом, не заменяя ее, нисколько не противопоставляясь ей, открывает новые соотношения, соотношения без соотношений или без общего видения того, через что она перешагивает, или того, от чего она избавляется одним махом. Но здесь ни шаг, ни мах не имеют целостного признака.
Итак, я сделаю попытку взяться за эту книгу и повлечь ее за собой на третий виток. Но идет ли здесь речь именно о витке? скорее о более или менее плотном серпантине на перевале, чьи изгибы, как бы они ни сближались, никогда не смыкаются при встрече. Они не в состоянии этого сделать и замыкаются в своем бессилии. Представьте себе Индру u Варуну,они решают сплести свои имена, чтобы подписать под договором обязательство, и договариваются впредь соединять свои имена каждый раз, когда им нужно будет что-нибудь подписать.
По ту сторону принципа удовольствия: я бы предложил избирательное, изучающее, дифференцирующее чтение этой работы. Не без того, чтобы, согласно той педагогике, которой не стоит слепо придерживаться, еще раз проследовать по слишком проторенным дорогам. Я хотел бы показать непозиционную структуру По ту сторону» ее а-тетическое функционирование в рамках последней инстанции, точнее говоря, то, что лишает ее права на последнюю инстанцию или даже просто инстанцию.
А в инстанции я специально выделяю остаточность. Каким же образом подступиться к остаточному значению По ту сторону…?Каким образом должен продвигаться этот текст, в особенности каким шагом, чтобы мы однажды, сегодня, почувствовали, несмотря на такое количество прочтений, сколь частичных, столь и канонических, даже академических, невозможность остановиться на тезисе, на выводе, заложенном в научном или философском образе, в теоретическом образе, в основном его смысле? Пусть по этому поводу ссылаются на те или иные из вышеуказанных инстанций, невозможность такой остановки вовлекает восприятие текста в своеобразный дрейф.
Я злоупотребил этим словом, оно меня не удовлетворяет. Дрейф обозначает слишком продолжительное движение: скорее недифференцированное, слишком однородное, кажется, что оно плавно отдаляется от предполагаемого начала, от края и от берега с целостным признаком. Однако берег подразделяется в самом своем признаке, и существуют эффекты якорной стоянки, бортовых пробоин, приемов абордажа и случаев переливания через борт, ограничительных структур увязки, сцепки или швартовки, наличия мест изменения направления, затягивания узлов или двойной связи. Они являются составляющими самого процесса атезиса, и нужно отдавать себе отчет в том, есть ли здесь по меньшей мере что-нибудь для чтения или для того, чтобы придавать этому значение события.
Это текстуальный процесс, над которым не стоит ни
