против него, не противореча ему.
И это «частично» (zum Teil)остается весьма неясным. На карту поставлено слишком многое, и эта неясность может спутать границы всех задействованных при этом концепций. В случае неудачи несоединение вызывает нарушения, аналогичные (analoge) травмам внешнего происхождения.
Неясность, на которой Фрейд не заостряет внимания, приходит от того, что еще до установления господства ПУ, уже проявляется склонность к соединению, тенденция к обузданию или сужению, предвосхищающая ПУ, но действующая отдельно от него. Она только оказывает содействие ПУ, таковым не являясь. Некая промежуточная зона задержки или индифферентная зона (она может быть зоной задержки, только будучи индифферентной к оппозиционному либо отчетливому различию смежных областей) соотносит первичный процесс в «чистом виде» («миф», называемый Traumdeutung)с вторичным процессом, полностью подчиненным ПУ. Этакая в виде оболочки охватывающая пп и ПР зона, пребывающая ни в абсолютно зажатом, ни в расслабленном состоянии, находясь в отсрочке по отношению к ограничительной структуре. Их соотношение:
ПУ + ПР
Очевидная шаткость такой оболочки
пп
или такой незатянутой до конца петли и составляет концепцию повторения, которой отмечен весь этот текст. Такая вот концепция, концептуальность или концептуальная форма этой концепции подобна поведению той петли с отсроченной ограничительной структурой. Будучи более или менее затянутой, она проходит (как шнурок в ботинке) с обеих сторон объекта, в данном случае повторения.
Но повторения-то как раз и не происходит.
Стоит только повторению попросту воспроизвести что-либо ему предшествующее, как оно становится неотвязным — так утверждают, к примеру, что Платон следует за Сократом, — как оно подставляет себя на место предтечи, изначального, первородного, предыдущего того, что уже подвергалось повторению и которому, как полагают, по сути своей несвойственна повторяемость, либо то, что к ней побуждает. А посему представляется, что повествование сообщает нам нечто, что было бы для него посторонним или предшествовало бы ему, в любом случае не зависело бы от него. Классическое различие между повторением, повторенным и тем, кто повторяет, как и между изложением или повествованием, повествуемым и повествующим, «лицевой» частью повторенного или повествуемого можно еще провести между «преподносимым» и «смысловым содержанием». В классической гипотезе повторение в основном было бы вторичным и производным.
Но иногда, согласно другой, неклассической логике повторения, оно выступает в качестве «первородного», и влечет по причине своего неограниченного распространения всеобщее деконструирование: не только классической онтологии повторения со всеми упомянутыми различиями, но и в целом психической конструкции, всего, что служит опорой влечениям и им подобным, обеспечивает целостность организации или совокупности явлений (психических или других) при господстве ПУ. Вот мы и вернулись к тому, что уже было сказано выше о Ab-bauen.Следовательно, повторение то содействует власти ПУ, то оно, предшествуя ему и давая ему возможность повторить себя, становится наваждением, подтачивает его, угрожает ему, преследует в поисках несвязанного удовольствия, походящего, как один воздушный пузырь на другой, на неудовольствие, выпадающее ему во всей своей неприглядности.
Но нет этого «то… то». Как в эпилоге к Аптеке Платона, «одно повторение повторяет другое», вот и вся отсрочка.
Она имела бы место, если оно вообще существует, это единственное место в зоне.
Итак, существуют две логики, ни к чему определенному не приводящие, два вида повторения, которые больше не противоречат друг другу, поскольку они в точности не воспроизводят друг друга, и которые, даже если и повторяются, то отражают двойственность, присущую любому повторению: если только принимать в «расчет» эту нескончаемую двухполосную ленту повторения — даром что это обстоятельство не является предметом размышлений Фрейда, у нас есть шанс разобрать невнятный текст, который тут же и приводится, разобраться в том, насколько он невразумителен.
Он, Фрейд, как будто и намеревается это сказать. Навязчивое повторение у ребенка и в начальный период лечения имеет характер «влечения». Но «противопоставляя себя ПУ», повторение принимает «демонический» характер. То повторение «как бы способствует господству» (Beherrschung), то наоборот. Вернемся к примеру с игрой ребенка: как правило, повторяемость одного и того же действия способствует господству ПУ, приносит удовольствие, связанное с отождествлением, узнаванием и овладением тем же самым (идеализирующей интериоризацией, сказали бы мы, используя выражение Гегеля и Гуссерля). В данном случае с ребенком повторение вызывает удовольствие у ребенка. У взрослого же — наоборот, новизна является условием удовольствия, считает Фрейд. Среди всех приводимых им примеров (игра, театральная пьеса, книга и так далее) пример с рассказом занимает особое место, то место, где он сам и иже с ним, представлены в своем истинном свете. Повторяя одно и то же, неустанно возвращаясь к пересказу рассказанного, ребенок не перестает требовать еще и еще именно эту историю, отвергая отступления, тогда как взрослый избегает — будучи действительно взрослым — повторения, испытывает скуку и стремится от нее уйти. И когда этот взрослый вынужденно исполняет просьбу о повторении (например, во время анализа и трансфера), он уходит по ту сторону ПУ и поступает как ребенок. Отныне, по всей видимости, нет больше нужды говорить, и мы знаем почему, что он уходит по ту сторону, а возвращается все-таки по эту сторону ПУ. Вытесненные следы воспоминаний о его первых шагах остаются бессвязными, в расцепленном состоянии, неподдающимися вторичным процессам и их агентам. Безусловно, навязчивое повторение в трансферентном неврозе остается одним из главных условий анализа. Но оно превращается в препятствие, если оно устойчиво сохраняется и затрудняет устранение трансфера. Такая возможность вписана в саму структуру трансфера, предпосылка возможности может обернуться предпосылкой невозможности, и то, что мы отметили выше в описании сцены наследования, возможно, поможет лучше в этом разобраться: неустраненный трансфер, как непогашенный долг, может передаваться за пределы одного поколения. Этак недалеко и до узаконивания переноса срока уплаты в утробе. Можно даже открыть традицию в этом смысле, придать ей приличествующие формы и использовать все способы, чтобы продлить таким образом инкапсулированную угрозу. Когда Фрейд говорит о демоническом по поводу барьера перед терапевтическим воздействием, а перед психоанализом даже страха (мы боимся разбудить в себе то, что было бы лучше оставить в покое), это можно также соотнести с тем, как традиция, например, традиция «движения» или «дела» психоанализа, соотносится с самой собой, с архивом своего собственного демона. Но демоническое не является в большей или меньшей степени унаследованным, как то или иное содержание текста. Оно неотделимо от структуры завещания. Сцена наследования связывает его а приори с его предшественником.
ПОСЫЛЬНЫЕ СМЕРТИ
Гробовое молчание о смерти. О ней пока не упоминалось. Почти на протяжении половины книги. Ограничительной структуре отсрочки повторения не потребовалось упоминания о смерти. Но о чем тогда мы говорили? Об удовольствии? Может быть и так. В любом случае, о неопределенности отношения к удовольствию. Но что такое удовольствие в таком случае?
Итак, ни слова о смерти до того момента, когда, задаваясь вопросом об отношении между влечением и повторяемостью, Фрейд выдвигает гипотезу в общих чертах о природе влечений и, может быть, даже об органической жизни. Существует определенный «характер» поведения, свойственный любому влечению и, возможно, любой органической жизни. Эта программа обозначена в «следе», говорит Фрейд, во всем том, что мы исследовали до сих пор. Какова же предположительно черта этого «характера»? Определение известно: «Влечение (Trieb) является побуждением (Drang), заложенным внутрь живого организма и направленным на реставрацию (Wiederherstellung) прежнего состояния, от которого живое существо должно было отойти под влиянием внешних неблагоприятно воздействующих сил, сходным с некой органической эластичностью либо являющимся выражением инертности органической жизни».
Программная направленность излагаемого, формирующая этот «характер», за которым мы идем по «следу», переплетается в этой гипотезе со следом силы, побуждения, мощи влечения. Эта сила характера подается как сила. Но она же априори противодействует другой силе, идущей извне, выступая как контрсила. Сила запечатления создает определенное поле в сети разницы сил. Живая субстанция не является не чем иным, как этаким производным разницы сил. Она переходит из поколения в поколение и «воспроизводит» себя как таковую.
«Внешней» силой, нарушающей имманентную тенденцию и создающей в некотором роде всю историю жизни, которая только воспроизводит себя и регрессирует, является тем, что в обиходе мы называем природой, точнее системой воздействия земли и солнца. При этом Фрейд не опасается упреков в чрезмерной «заглубленности» в «мистическом» характере такого умозаключения. Но все же искомым результатом является достижение «трезвой», ничем не омрачаемой «убежденности».
Обходной путь чрезмерно удлиняется. Я хочу сказать Umweg. С первой главы мы уже встречали это понятие Umweg. Тогда речь шла об отношении ПУ к ПР. В данном случае определение обходного пути в цепи умозаключений, очевидно, трактуется более широко. Оно, по всей видимости, выходит за рамки того, что излагалось в первой главе, и служит ему как бы лишним подкреплением. Umweg, видимо, отсрочивается не ввиду удовольствия или самосохранения (промежуточная станция для ПР на службе ПУ), а ввиду смерти либо возврата в неорганическое состояние. Umweg в первой главе, вероятно, составляет лишь внутреннюю, вторичную и обусловленную модификацию абсолютного и безоговорочного Umweg. Он будто бы на службе у всеобъемлющего Umweg, у мнимого обходного пути, неизменно приводящего обратно к смерти. Именно приводящего обратно, поскольку в очередной раз речь идет не о пути куда-либо, а о возвращении. Это и есть то самое двойное определение, которое я применил к слову «отсрочка». Отсюда равным образом следует, что Umweg вовсе не является производным от дороги или шага. В этом не содержится определения перехода, трактуемого в узком и самом ограниченном смысле, это и есть переход. С самого первого непройденного шага Weg и есть Umweg. Вспомните мимоходом, что weg,наречие, обозначает «далеко». Что можно расценить, как приказ, требование, желание: fan!дальше!
Но, если вдуматься, все это происходит не само по себе. Необходимо взглянуть на это под другим углом, и не одним. Концом живой субстанции, ее целью и пределом является это возвращение к неживой материи. Эволюция жизни является лишь окольным путем к неживой материи ввиду последнего, гонкой со смертью. Она изматывает посыльных от места к месту, и свидетелей, и промежуточные станции. При этом смерть запечатлевается как внутренний закон, а не как случайность в жизни (что мы называли законом дополнительности, навязанном. Логикой живой субстанции). Именно жизнь подобна случайности в смерти или снисходительности со стороны смерти, если руководствоваться тем, что все живущее «умирает по внутренним причинам» (aus inneren Gründen). Мы употребили слова Ницше, который говорил о жизни, что она является весьма редкой разновидностью смерти.
Но Фрейд также вынужден отдавать должное и влечениям к самосохранению, которые он признает за любым живым существом, и даже тем из них, что дают повод прибегнуть к процессам повторения. Если сила смерти является настолько внутренней и всеобъемлющей, то к чему тогда этот окольный путь ради самосохранения? Зачем же проходить этот
