или в данном переходном отсеке одновременно и безразличие как к удовольствию, так и к неудовольствию и определенный интерес, влечение, зов со стороны ПУ, так как он в свою очередь возвещает о нем и уступает ему место. Он предшествует ему и предвосхищает его. Из этих двух пред- только последнее представляется телеологическим. Первое же кажется безучастным. Каким же образом согласовать telos с безучастностью, свести концы одного с концами другого?
Фрейд четче показывает уже упомянутое различие между функцией и тенденцией. Между ними складываются как раз служебные (Dienst)отношения. Функции связывания находятся скорее на услужении ПУ. Но ПУ является тенденцией на услужении еще более общей функции, самой общей и самой необусловленной, которая только может быть. У какой же? У той, что призвана освободить от всякого возбуждения, сделать безучастным (erregungslos) психический аппарат или по меньшей мере поддерживать в нем постоянный уровень возбуждения на как можно низшем уровне. Определенная таким образом функция принимает участие в самом всеобщем стремлении всего живого вернуться к покою неорганического мира. Эта тенденция, это динамическое движение, толкающее назад, и ведет любую силу к возвращению, это streben и было бы самой общей функцией. В данном месте Фрейд это не подтверждает, он удовольствуется ссылкой на общий опыт: «Все мы испытали…» Что? Где? В величайшем наслаждении, которое связано с половым актом, или, скорее, связано-развязано половым актом. Это наслаждение связано (verbunden) с немедленным погашением (Erlöschen) сильнейшего возбуждения влечения. «Но таким образом связывание (Bindung) возбуждения влечения является только предварительной функцией». Любое предварительное связывание устремляет(ся) к наслаждению разрядкой или финальным расслаблением.
В том месте, где мы сейчас находимся в этом вопросе, ПУ, видимо, не является функцией, а тенденцией в услужении этой общей функции. Но у него самого на службе, очевидно, находится другая функция (связывание). Общее функционирование, по-видимому, происходит от одной функции к другой, от функции Binden к функции в ее самой общей форме (возврат к неорганическому и Нирване) через посредство или промежуточный пункт, место, где не отыскать и следа тенденций, и в частности ПУ. Неразличимы и шаги ПУ между двумя функциями или двумя формами общего функционирования.
Если мы еще раз соотнесли бы то, что говорит Фрейд, с тем, что он делает или скорее с тем, что происходит (не происходя) в По ту сторону… то мы бы сказали, что нерешенность сцены написания, в которую мы вчитываемся, и сцены Bindung, которая стремится и не перестает отправлять (посылать, выделять, перемещать, замещать) в крайнем усердии, не приходя к заключению, не предлагая решения, не переходя к действию и не достигая заключительного оргазма (скорее чередования оргазмических толчков или наслаждений, отсрочиваемых в самый момент их получения и отправляемых тотчас же по почте) на линии самого высокого напряжения, пролегающей по ту сторону ПУ, попросту не переходя через эту грань. Ведь наилучший способ пересечения ее — это пройти по ней, а то, что останется за гранью удовольствия, является его концом. И когда нам очень уж хочется бесконечного удовольствия, нам приходится мириться с его окончанием. Мы получаем удовольствие только для того, чтобы его утратить — и тем самым его сохранить. Все сводится к «решению».
Мы по-прежнему не знаем, что такое удовольствие «в своей сущности», удовольствие в момент его получения. Мы все еще говорим от его имени о тенденции, которая служит функции, у которой функция находится в услужении. Функция, направляющая тенденцию, является также функцией пути, транзита. Шаг или транс-при этом неизбежно принимают возвратную форму. Намечается движение вспять, стремление к аннуляции, закруглению своего собственного процесса. В этом и проявляется прогресс свойственного, которое дает вовлечь себя в этот замкнутый круг. Удовольствие, не иначе, заключается в пути, в переходе и вступлении в круг. Оно, без сомнения, в пути и любезно укажет, как найти дорогу, ведущую к безжизненному. К обретению вечного успокоения, если передать суть этого поточнее.
Удовольствие, если оно есть, стремление к удовольствию и господство ПУ, очевидно, занимают присущее им место между двумя границами неудовольствия, ограничительная структура и разрядка, подготовка и окончание, желание, если угодно, и заключительное исполнение: увязать — отправить по почте и вручить (Erledigung), как сказал Фрейд. Переход всегда подразумевает преодоление некого порога (плевы гиме-нея, охваченной кольцом). Нет удовольствия до и после этого, а есть только во время этого — это вроде как перешагнуть порог. Итак, над чем же господствует ПУ, чей порог будто бы настолько трудно преодолеть? Не остается ли удовольствие между этими двумя границами господином, чья единственная операция, воспроизводимая до бесконечности, единственное вынужденное воспроизведение, не извлекающее уроков из опыта, якобы неизменно происходит при самом строгом самоограничении, до того строгом, что теряет всякие очертания?
Это значит, что мы еще не подошли к завершению наших трудов. Ни наших удовольствий. Он, они — тем более. Там, где мы сейчас оказались по воле почты, сущность удовольствия кажется все более и более загадочной. Знаем ли мы, что значит удовольствие? — спрашивали мы себя в начале. В то, что неопределенно именуется «общепринятым языком», по-видимому, вкладывается наличие некоего подразумеваемого и пред-понятийного консенсуса, общей ссылки к одному неизменному значению. Очевидно, само предположение о таком консенсусе навеяно кругом проблем, не отличающимся излишней наивностью. Философская апория, скепсис и так далее, не могут сэкономить на этом предположении. В этом отношении как бы ни уклонялся или не отклонялся Фрейд от философской постановки вопросов, По ту сторону. следует традиции Филеба. Наследство обеспечено, Платон позади Фрейда. Или, если угодно, Сократ, со всеми преобразованиями, произведенными структурой одного завещания. Именно Филеб проглядывает за сценой, живописуемой в По ту сторону. Мы могли бы это проверить шаг за шагом. Но Филеб, уменьшая в размере свою сцену, количество ее авторов и актеров, читает, в свою очередь, По ту сторону» руководит оттуда издалека расшифровкой, словно некой управляемой на расстоянии считывающей головкой, проникает в нее, фигурируя в ней или принимая участие посредством своей лексики или в виде ключа к шифру, введенного в объем текста; или наоборот, но топологическая структура текстовых объемов не предрасполагает к выбору между двумя гипотезами, По ту сторону…в свою очередь выступает в качестве дополнительной главы Филеба, новой сцены, попутно навевая прочие диалоги Платона, например Пир, и так далее. Оба сочинения являются частью друг друга. Они переписываются друг с другом. Они адресуют друг другу невероятную переписку. Атезис По ту сторону…уводит в сторону Филеба, который оперирует «тезисами» и чередованием «logoi» с самых первых слов Сократа до того момента, где он требует, это его последнее слово, чтобы его «отпустили». Но такой увод в сторону сам по себе запрограммирован речью об apeiron, неопределенностью границ и путаницей. Это можно бы подтвердить скрупулезным сопоставлением, любой атезис Фрейда по меньшей мере виртуально, структурно проходит через Сократову систему «logoi», трактующую удовольствие. Он сопровождает ее как своего рода партитура либо согласуется по меньшей мере в ее основных мотивах: прежде всего в мотиве деления, также в мотиве ограничения и неограниченности, меры и чрезмерности, «генетического процесса», противопоставленного покою пребывания в себе и так далее. Не будем забывать о том, что своеобразное расхождение между отсрочкой и противопоставлением отмечается в самом начале Филеба (12): это расхождение нам показалось несущественным для интерпретации По ту сторону…даже если мы, разумеется, несколько развили и сместили его трактовку. Не будем забывать о том, что Филеб также затрагивал вопрос наименования и соответствия. Что же понимается под удовольствием? Есть ли у этого явления, именуемого удовольствием, единица измерения? Можно ли присвоить какое-либо имя собственное (например Афродиты) такому неоднозначному, полиморфному, неуловимому феномену? (Сократ отклоняет собственное имя богини, в свидетели которую призвал Филеб, «самое истинное имя ему» — «удовольствие» (édoné), a собственное имя не является достаточно свойственным). А что, если удовольствие проявляется, только отличаясь от себя самого, если оно достигается только при этом условии? Каким бы неопределенным и проблематичным оно ни представлялось, общеизвестный язык от Сократа до Фрейда не смог избежать допущения: мы знаем, мы не можем не знать, что такое Удовольствие, как бы оно ни уподоблялось такому странному, неуловимому рубежу между двумя пределами, один по эту сторону и другой по другую, сводящему шаг на нет.
Разумеется, какое уж тут удовольствие, но если понимать под удовольствием то, что непрерывно ограничивает себя, торгуясь с самим собой и обязывая подготовить для себя же почву, проявиться, решать, возрождаться, терять и сохранять себя на службе у одной общей функции, чьей тенденцией оно является, тогда это и есть Удовольствие.
Возможно ли это?
Следующий абзац таит в себе загадку или крайний парадокс. В итоге это выглядит так, будто принцип удовольствия ведет борьбу с удовольствием. Эта враждебность по меньшей мере похожа на враждебность по отношению к себе, и схема таких взаимоотношений не всегда чужда ни партитуре Филеба, ни посланию, скорее даже письму Сократа. Сам принцип удовольствия будто бы проявляется как своего рода противоудовольствие, подобно тому, как перевязывается бандероль, лента за лентой, удовольствие, чтобы оно стало возможным. Тогда все дело в способе перевязки. Экономии в общем виде не существует. Под этим словом нередко подразумевают просто-напросто открытую возможность для безудержных расходов. Здесь же вплоть до своего оглушительного провала, экономия якобы будет считаться жесткой.
Что же говорит Фрейд? Что ПУ расширяет свое господство по мере того, как уменьшается возможное количество удовольствия. Первичные процессы отличаются от вторичных двумя признаками. С одной стороны, конечно же, они являются абсолютно первоначальными. С другой стороны, они могут вызвать «гораздо более интенсивные» ощущения, чем вторичные процессы. Гораздо более интенсивные в двух направлениях — удовольствия и неудовольствия. Однако если Bindung является насильственной заменой (завязывать, посылать по почте, замещать, освобождать) первичного вторичным, первоначального дополнительным, если это смещение или перемещение (Umsetzung)обеспечивает только господство ПУ, то мы приходим к очень парадоксальному результату, к тому, что Фрейд стыдливо называет «результатом, по сути своей отнюдь не простым» (im Grunde nicht einfachen Ergebnis): и лишь ограничивая возможную интенсивность удовольствия или неудовольствия ПУ, отвоевывает свое господство. И оно извлекает выгоду только из умеренности. Проблема, которую ему предстоит решить, мы еще раз обратимся к Филебу, — это проблема неумеренности, присущая удовольствию. Эта неумеренность является его общей мерой с неудовольствием и связью, которую необходимо прекратить: такова задача ПУ. Он в состоянии выполнить ее, только уменьшая силу или интенсивность как удовольствия, так и неудовольствия. Он не может укротить (следовательно, ослабить) одно, не укрощая (следовательно, ослабляя) другое.
Если ПУ обеспечивает свое господство, то он должен сначала обеспечить его над удовольствием и за счет удовольствия. Таким образом он становится королем удовольствия, королем,
