полилися быстрыми ручьями;
В исступленье руки к небесам подъемлю
И, собрав остаток истощенной силы,
«Боже всемогущий!-возопил я гласно, Ах, почто несшел я в мрак сырой могилы
Прежде сей минуты гибельной, злосчастной!
Где твоя пощада, боже милосердый?
Где уставы правды, где любви залоги?
Как возмог ты град сей, в чистой вере твердый,
Осудить жестоко жребий несть столь строгий?»
Едва в неистовстве упрек,
Хулу на промысл я изрек,
Гора под мною потряслася.
Гром грянул, молний луч сверкнул,
Внутри холмов раздался гул,
Подвигнулись корнями рощи,
Разверзлась хлябь передо мной, И се из недр земли сырой
Поднялся призрак бледный, тощий.
Покрыв высоки рамена,
Первосвященническа риза,
Богато преиспещрена
От верха бисером до низа,
В алмазах, в яхонтах горя,
На нем блистала, как заря,
Брада струилася до чресл.
На пастырский склоняся жезл,
Печалью вид его покрытый,
На коем слезный ток блистал,
Глубокое души страданье,
Упреки и негодованье,
Смешенны с кротостью, казал.
Виденьем грозным пораженный,
Едва я очи мог сомкнуть,
Как мертвы, цепенели члены,
Трепещуща хладнела грудь,
Дыханье слабо в ней спирая,
Лежал я страхом одержим.
Вдруг призрак, жезл ко мне склоняя,
Вещал так гласом гробовым:
«Предерзкий! Как ты смел хулу изречь на бога?
Карающая нас его десница строга
Правдивые весы над миром держит сим
И гневом не тягчит безвинно нас своим.
Ты слезны токи льешь над падшей сей столицей;
И я скорблю с тобой, увы! скорблю сторицей.
В другий я вижу раз столь строгий суд над ней:
Два века к вечности уж протекли с тех дней,
Как в пепле зрел ее сарматами попранну;
И, чтоб уврачевать толь смертоносну рану,
Из бездны зол и бедств отечество известь,
На жертву не жалел и жизни я принесть.
Исполнил долг любви. Но и тогда, как ныне,
Не столь о гибельной жалел ее судьбине,
Как горько сетовал и слезы лил о том,
Что праведным она наказана судом.
Дерзай; пред правдой дай ответ о современных:
Падение они сих алтарей священных
Оплакивают все и горестно скорбят,
Что оскверненными, пустыми днесь их зрят;
Но часто ли они их сами посещали?
Не в сходбища ль кощунств дом божий превращали,
Соблазн беседою, неверием скверня?
Служители его, обету изменя,
Не о спасенье душ, о мзде своей радели,
Порока в знатности изобличать не смели
И превратили, дав собой тому пример,
В злоподражание терпенье чуждых вер;
Молитва, праздник, пост-теперь уж все химеры,
И, с внешности начав, зерно иссякло веры, Начто ж безверному священны алтари?
Правдивый судия рек пламеню: «Пожри!»
И пламень их пожрал,- и, днесь дымяся, храмы
Зловерию курят зловонны фимиамы.
Но обратим наш взор.-Тут пал чертог суда:
Оплачь его,- но в нем весы держала мзда;
Неправдою закон гнетился подавленный.
Как бледны жесткие повапленные стены,
Так челы зрелися бессовестных судей.
Там истина вопи, невинность слезы лей;
Не слышат и не зрят: заткнуты златом уши;
Взор ослеплен сребром. Растленны лихвой души
Не могут истины вещанию внимать.
Там злу судья — злодей; возмездник татю — тать,
Крепило приговор ехидно ябед жало, И пламя мстительно вертеп неправд пожрало.
Над падшими ли здесь чертогами скорбишь?
Иль гнезд тлетворныя в них роскоши не зришь?
В убогих хижинах похитя хлеб насущный,
Питала там она сластями жертвы тучны.
Вседневны пиршества, веселий хоровод
Сзывали к окнам их толпящийся народ,
В мраз лютый холодом и голодом томимый
И с наглостью от сих позорищ прочь гонимый.
Когда, на лоне нег лежа, Сарданапал
В преизобилии богатства утопал
И, сладострастия испивши чашу полну,
На легкий пух склонясь, облекшись в мягку волну,
Под звуком нежных арф вкушал спокойный сон,
О старце, о вдове заботился ли он?
Хоть пенязь отдал ли, хоть лепту он едину,
Чтоб в скорби облегчить их строгую судьбину?
Призрел ли нищего? От трапезы крохой
Он поделился ли с голодной сиротой?
Нет,- в недоступном сем для бедного чертоге
Не помнил он об них и позабыл о боге,
Который с тем ему вручил талант сребром,
Чтобы, деля его, умножил мзду-добром.
Но он на роскошь лишь менял дары богаты, И, в пепле падшие, их погребли палаты.
Зри в слабых сих чертах развратные сердца,
И справедливый чти над ними суд творца.
Но в граде ль сем одном развраты коренились?
Нет, нет; во все концы России расселились;
И от источника пролившееся зло
Ручьями быстрыми повсюду потекло:
Как в сердце остроты недужные скопленны
Влияньем пагубным все заражают члены.
Повсюду и порок и слабости равны;
И души и умы равно отравлены.
Заботы, доблести и предков строги нравы:
Алканье истинной отечественной славы,
Похвальны образцы наследственных доброт В презрение, в посмех уж ставит поздний род.
Мудрейший меж царей, потомок Филарета,
Сей вырод из умов и удивленье света,
Невинно ввел меж вас толь пагубный разврат;
Целебный сок по нем преобратился в яд:
Российски просветить умы желая темны,
Переселял он к вам науки чужеземны,
Но слепо чтившие пути бессмертных дел,
Презрев разборчивость благоискусных пчел,
Широкие врата новизнам отворили
И чуждой роскошью все царство отравили.
Вельможи по ее злопагубным следам,
Смесясь с языками, навыкли их делам
И, язвой заразя тлетворною столицу,
Как мулы, впряглися под чужду колесницу,
На выи вздев свои прельщающий ярем, За то карает бог Москву чужим бичом.
Но ободрись: господь сей казнью укротился
И в гневе не в конец на вас ожесточился.
Восстань и отложи тебя объявший страх,
Мой сын! Судьбу врагов читай на небесах».
Тогда, подняв меня он сильною рукою,
На ноги трепетны поставил пред собою.
Едва смущенный взор я к облакам возвел,
Внезапу дивное явление узрел:
Носимый облаком на юге,
В златом, пернатом шишаке,
В чешуйной, сребряной кольчуге,
С блистающим мечом в руке,
Мне некий витязь представлялся.
Свирепым вид его казался:
Ярчее молнии лучей
Сверкало пламя из очей.
Налегши тягостию тела
На черну тучу, он летел.
Сгущенный вихрем снег белел.
Вдали его предупреждали
Два призрака: из них один,
Змеи в руках его зияли,
Взор грозный наносил всем страх.
Другий же бледностью в чертах
Страдальца вид казал сляченна,
Болезнью, гладом изнуренна.
Там слышались победны клики,
Сражающейся рати крики,
И томный раздавался вой.
«Ты зришь,- мне с кротостью вещало привиденье, России торжество, врагов ее паденье.
То щит отечества, его военный дух
Пожарский, ревностный сотрудник мой и друг,
Летит вслед извергов, оставивших столицу.
Он мстительну на них уже вознес десницу.
Пред ним свирепый мраз, страх бледный, тощий глад
На истребление враждебных сил спешат.
Уж в бегстве гибельном, их лютостью томимый
И гневом божиим невидимо гонимый,
Неистовый гордец, забыв позор и стыд,
Окровавленной им дорогой вспять бежит.
На каждом он шагу народну месть встречает;
Рать сильна, рать его толпами низлагает;
И кровью буйного упьется русский меч:
От острия его не может он утечь.
Тогда в свою чреду сей мира нарушитель,
Сей бич вселенныя, Москвы опустошитель,
Покажет царствам всем, простерт у наших ног,
Сколь в гневе праведном велик российский бог;
Сколь истинен в судах над нами справедливых
Отец раскаянных, каратель злочестивых».
Так рек; и, пастырска надвершием жезла
Коснувшись моего пристрашного чела,
Исчез. Внезапу гром по небу прокатился.
Объятый трепетом, от сна я пробудился
И Гермогена в сем видении познал:
Надеждой скорбному он сердцу отдых дал.
Утих бурливый ветр; луна над мной блистала,
В дрожащих Псла струях себя изображала.
Восхитилася мысль, и вспламенился дух.
Казалось, старца речь еще разила слух,
Еще по воздуху слова его носились.
Неволею тогда уста мои открылись,
Воображением я в будущем парил
И, в полноте души, с восторгом возопил:
«Дерзайте, россы! Гнет печали
С унылых свергните сердец:
Враги пред нами в бегстве пали,
Победы нам отдав венец.
Рассыпаны строптивых силы!
Воззрите на сии могилы,
Устлавшие бегущих след;
На обагренны кровью реки:
Над ними поздни узрят веки
Трофей наш,- мщенья и побед.
Неправды спеющих дорогой
Творец наш гневом посетил;
Но бич, орудье казни строгой,
Над нашей выей сокрушил.
На суд ли вышнего возропщем?
Никак; но в умиленье общем
Благодаренье воздадим
За милосердную пощаду,
Что яростному не дал аду
Нас зевом поглотить своим.
Теперь, несчастьем наученны,
Отвергнем иноземный яд:
Да злы беседы отравленны
Благих обычаев не тлят;
И, на стезю склоняся праву,
Лишь в доблести прямую славу,
Существенну поставим честь.
Престанем чуждым ослепленьям
Развратам и предубежденьям
Подобострастно дани несть.
Отечество ждет нашей дани.
Протоптаны врагом поля,
Прострем к убогой братье длани,
Избыток с нею наш деля;
Взнесем верхи церквей сожженных;
Да алтарей опустошенных
Пожаров след да истребится,
И, аки феникс, возродится
Из пепла своего Москва!»
1812
НА СМЕРТЬ НАПОЛЕОНА
Высокомерный дух, смирися!
Склони взнесенный буйства рог!
Внемли прещенью и страшися:
«Противится гордыне бог».
Игралище всемощна рока,
Не мни: нет власти, счастью срока.
Се меч над выей уж висит.
Се край отверзся небосклона;
В пустыне каменистой скрыт.
Пришлец,- свободныя державы
Главой он был, пленив сердца.
Искал он царского венца?
Почто, воздев злату порфиру,
Всеобщим самовластьем миру
Безумно угрожать хотел? —
Се казнь; и жрец всеалчный страсти,
Предела не познавший власти,
Ничтожества познал предел.
Так с юга вихрь поднявшись бурный,
Погибель наносил странам;
Застлавши прахом свод лазурный,
Размчал он жатвы по полям;
Коснулся зданий-зданья пали;
Ударил в лес-древа трещали,
И ниц полег дремучий лес:
Все буйным он громил стремленьем;
Но вдруг,-с сильнейшим разъяреньем,
В столп взвился к небу — и исчез.
Исчез и славы метеора
Где верх торжеств, там верх позора:
Какий преврат! простой породы,
И всем безвестный,-юны годы
Едва средь брани протекли, Уж равного не зрел он боле;
На велелепном сел престоле
И жезл приял судьи земли.
К подножью ног счастливца пали
Народы, царства и цари:
Цари от взора трепетали;
Мечом решая мир и при,
Он все подверг убийств законам;
Ступал по раздробленным тронам,
И след трофеями устлал;
Но манье вышнего десницы —
И с громоносной колесницы
Строптивый победитель пал.
Давно ли на гиганта с страхом
Взирал весь изумленный мир?
Престолы покрывались прахом
Все рушила десница люта;
Но грозна сближилась минута —
И тот, кто троны все потряс,
Преткнулся, шед в победном лике;
И роковой царей владыке
На севере ударил час.
Бежит он по снегам стезею,
Окровавленный им,-и росс
Могущей дланию своею
Надеждой буйной ослепленна,
Он пал-судьба его свершилась,
И в трон тирана превратилась
Куда ни обращал он очи,
Безбрежну зыбь везде встречал;
Постылы дни, бездремны ночи
В унынье мрачном провождал;
Терзали дух воспоминанья;
Престол, победны восклицанья,
Все было, как призраки сна;
Пробудок — ссылочна пустыня,
И в ней смиренная гордыня
Жива навек погребена.
Теперь там труп титана кроет
Лишь персти чужеземной горсть,
И в черепе останки роет
Презренный червь, гробницы гость;
Лишь воплей слышит гул унылый
И клятвы жертв убийств, крамол:
Потомство клятв сих не забудет
И в нем Наполеон пребудет
Бессмертен слухом буйств и зол!..
Вожди надменны! вразумитесь!
Священны всем сердцам страшитесь
Насильством нарушать права.
Чем боле счастье вас ласкает,
Тем неприметней приближает
К стремнине, с коей должно пасть.
Судьба к неправде буйной строга:
Вам срочна власть дана от бога;
Его всевечну чтите власть.
1822
Н. М. ШАТРОВ
ПОЖАР МОСКВЫ В 1812 ГОДУ
Пою пожар Москвы несчастной!
Нагрянул новый Тамерлан
И бранью тяжкою, ужасной
Вломился в Кремль, как ураган;
И нет от сильных обороны;
Здесь горький плач, там страшный бой,
Везде насильство, притесненье,
Летят под небом с воем, с блеском
По грозным тучам смерть и гром
И разливают пламень с треском
На каждый храм, на каждый дом.
Зияют страшные зарницы
Над высотами всей столицы,
И загорается Москва.
Дым черный стелется, клубится,
И се перестает светиться
Москвы блестящая глава.
Москва несчастная пылает,
Москва горит двенадцать дней;
Под шумным пламем истлевает
Несметное богатство в ней:
Все украшенья храмовые,
Сокровища их вековые,
Великолепия дворцов,
Чудесных редкостей собранья,
Все драгоценности ваянья,
Кистей искусных и резцов.
Еще двенадцать дней дымилась
Столица славы и отрад.
Пожара искра в пепле тлилась,
Курился нестерпимый смрад.
Повсюду ужасы встречались,
От гибели не исключались
Ни хижины, ни алтари;
От переулка до гульбища
Все претворилось в пепелища,
В развалины и пустыри.
Все истребилось, и сожглися
Сам Кремль с Китаем сотряслися,
Взорвались башни, сокрушились,
Зубчаты стены развалились,
Скатилися с бойниц главы;
Пять взрывов — и в одно мгновенье
Не стало
