пересматривался цензорами. Имена вносились в строгом порядке в зависимости от ранга. Во время ценза цензор мог обойти имя того или иного сенатора в списке за уголовное преступление, моральный проступок или по причине низкого происхождения. Однако такие случаи были редкими и немногочисленными. Так, в 194 г. из списка были исключены три человека, не отправлявшие курульных должностей (Liv., XXXIV, 44, 4); в 184 г. — 7 человек (Liv., XXXIX, 42, 5; Plut. Cato Maior, 17; Flam., 18; ср.: Cic. De sen., 42; Val. Max., II, 9, 3). Самым заметным в этом отношении было цензорство Луция Цецилия Метелла и Гнея Домиция Агенобарба в 120—115 гг., которые исключили из списка сразу 32 человека (Liv. Per., 62).
Притом что народное собрание созывалось редко, магистраты сменялись ежегодно, сенат являлся постоянно действовавшим высшим учреждением республики, хотя формально считался совещательным органом при магистратах. Круг его прав и обязанностей был очень широким. В полномочия республиканского сената входили: казна, крупные общественные работы, внутренняя и внешняя политика, армия, безопасность государства, религия. Республиканский сенат имел фактическое право обсуждать любой поставленный перед ним вопрос, и любой сенатор мог выступить по любому поводу на любом заседании.
Сенат был иерархичной структурой, социально неоднородной. Цензоры всякий раз, составляя список — album senatorum, устанавливали строгую последовательность голосов в сенате. Возглавлял список принцепс сената. Сам термин «princeps» означал «занимающий первое место». Фест производил этот термин от «primum coepisse», т. е. «начать первым (говорить)» (Fest., P. 62). Думается, что первенствующее положение определялось не только последовательностью выступления принцепсов в сенате, но и их личным авторитетом. Известно, что многие из них занимали особое место в сакральной жизни Рима, выделялись квалификацией и компетентностью в юриспруденции и знании традиций. Так, например, Марк Эмилий Лепид, который шесть раз избирался принцепсом сената, безусловно, входил в число влиятельнейших сенаторов: прошел все ступени политической карьеры, был участником важнейших римских посольств, понтификом, цензором (Liv., XXXI, 2, 3; 18, 12; XXXII, 7, 15; XL, 42, 12; 45, 6; 51, 1; XLI, 27, 1; XLIII, 15, 6; Per., 39; 46; 48).
За принцепсами следовали бывшие диктаторы, затем — по порядку цензоры, консулы, преторы, эдилы, наконец, — народные трибуны. В каждой категории сначала слово предоставлялось патрициям, затем плебеям с учетом давности занятия магистратур. Естественно, что при такой организационной структуре мнение «первых сенаторов» влияло на позицию остальных. Этот принцип часто использовался для обструкции того или иного предложения. Кроме того, существовал еще один прием, позволявший «первым сенаторам» по существу монополизировать сенат: выступавшего в сенате обычно не прерывали. Поскольку «младшие» сенаторы имели возможность высказываться последними, у них часто не оставалось шансов заявить о своей позиции, и они лишь участвовали в голосовании. В условиях возникших во II — начале I в. социальных диспропорций неоднородность сената обозначилась более отчетливо, а вместе с этим определилось и расхождение политических интересов различных сословных групп, составлявших сенат.
«Старшие сенаторы» — сенатское меньшинство — было и генетически и экономически связано с римским нобилитетом и уже в начале II в. находилось под его определяющим влиянием. Об этом красноречиво говорит процесс 187 г. над Публием Корнелием Сципионом и его братом Луцием. Видимо, авторитет Сципионов был настолько подавляющим, что это вызывало возмущение рядовых сенаторов. Реальным инициатором процесса был Марк Порций Катон: таким было римское общественное мнение, на которое ссылался Ливии (Liv., XXXVIII, 54, 1; ср.: Polyb., XXIII, 14, 7—10; Plut. Cato Maior, 15). Осуществляли инициативу Катона трибуны. Разбирательство проходило вне сената в народном собрании. «Сенатское меньшинство» защищало и оказывало поддержку своему лидеру (Polyb., XXIII, 14; Diod., XXIX, 21; Liv., XXXVIII, 50, 460; Арр. Syr., 40).
Таким образом, процесс над Сципионами продемонстрировал, с одной стороны, засилье нобилитета в сенате, с другой — наличие в сенате различных сенатских группировок и расхождение их политических позиций и интересов: #c_130. В связи с событиями 187 г. важен еще один вывод. Закончился период господства по крайней мере одной нобилитарной группировки и начался период смены элит. Этот процесс развивался на основе развернувшейся борьбы сенатского меньшинства за достижение монопольного права на высшие (консульские) магистратуры, соответственно — на получение провинций и доходов с них. Отдельные группировки интриговали друг против друга, общегосударственные интересы отошли на второй план.
Большинство римского сената составляли люди, о которых источники почти ничего не говорят. О них можно судить, правда, с чрезвычайной осторожностью, по относительно известным персонажам, которые выделились из общей массы рядовых сенаторов в силу своего общественно-политического динамизма, т. е. являли своего рода исключение. Судя по отношению античной традиции к сенатскому большинству, его идеологические, нравственно-психологические и социально-политические установки определялись традиционными понятиями: mos maiorum, pietas, virtus (Polyb., VI, 54;
Cic. De rep., V, 1). Ориентация на традицию и существовавшую норму позволяла «старшим сенаторам» манипулировать мнением большинства, что в конечном итоге оборачивалось пассивностью последнего. Активность отдельных его представителей, напротив, трактовалась римским общественным мнением как проявление хищничества, эгоизма и вызывала отрицательное отношение римского гражданства. В целом сенатскому большинству были свойственны консерватизм и традиционализм.
Римский сенат не был однородным и в политическом отношении. Можно заметить, что с начала II в. он постепенно стал распадаться на несколько политических групп: «консерваторов», выступавших за укрепление существовавшего положения и против каких-либо изменений в государстве; «умеренных», предлагавших реформы, в основном не затрагивавшие основ римской civitas; «радикалов», выступавших за аграрную реформу, постепенную трансформацию административно-управленческой системы, наиболее последовательную интеграцию римско-италийского населения[16 — О существовании в сенате таких группировок в общих чертах говорит Я. Ю. Заборовский, правда, выделяя еще «военную оппозицию», см.: Заборовский Я. Ю. Некоторые стороны политической борьбы в римском сенате (4020 гг. II в. до н. э.) // ВДИ. 1977. № 3. С. 191.]. Каждую группу возглавляли бесспорные лидеры, вошедшие в историю и современную исследовательскую литературу как вожди оптиматов (консерваторы) и популяров (демократы и реформаторы). В исторической литературе политическая активизация сената (особенно с середины II в.) связывается с формированием римских политических партий. Несмотря на давний интерес исследователей, эта проблема не имеет удовлетворительного решения. Существует три принципиально отличные схемы деления сената по партийному принципу. Первая — «двухпартийная» — делит сенат на оптиматов (аристократов) и популяров (демократов): #c_131. Вторая — «многопартийная» — предлагает деление либо на личные партии политически активных лидеров: #c_132, либо на династические (родовые) партии, формировавшиеся на основе родственных отношении: #c_133. Третья — «трехпартийная» — выделяет мелкоплебейскую демократию (популяров), сенатскую олигархию (оптиматов) и партию центра (boni), объединявшую всех недовольных монопольным положением оптиматов и радикализмом популяров: #c_134.
Проблема римских партий сложна, аргументы историков запутанны, и мы не будем касаться этого специфического вопроса. Отметим лишь главное: основой партийного деления и партийной борьбы исследователи считают конфликт политических интересов, принимая, на наш взгляд, следствие за причину. По нашему мнению, в основе политической борьбы, разворачивавшейся в римском сенате, лежали более глубокие — социальные различия. И не так уж неправы С. Л. Утченко (отчасти), А. Б. Егоров, Хр. Мейер и др., которые подвергли сомнению наличие в Риме оформленных партий: #c_135. В условиях территориальной и социальной мобильности римско-италийского населения, образования внутри сословий различных статусных групп, ослабления традиционных общественных связей внутри гражданского коллектива и т. п. можно говорить о возможности и наличии политической борьбы, о формировании определенных типов политически активных граждан, но об отсутствии политических организаций.
После того как римляне приступили к регулярной эксплуатации италийской и провинциальной периферии, перед римским сенатом встали две задачи: во-первых, каким образом интегрировать завоеванные территории и население, и, во-вторых, как организовать управление и эксплуатацию объединенных под imperium Romanum народов и государств. Римский сенат не понял существа первой задачи и потому не смог решить вторую: одни сенаторы выступали за сохранение системы вассальных царств и свободных, но зависимых от Рима общин, другие стремились к более полному и прямому контролю над подчиненными территориями путем организации провинций и постепенного формирования территориальной державы. Показательна в этом отношении борьба, развернувшаяся в сенате между Марком Порцием Катоном и Публием Корнелием Сципионом Назикой по вопросу о 3-й Пунической войне и разрушении Карфагена (Liv. Per., 48—49).
Борьба сословных интересов и отсутствие четкой концепции государственного развития ослабляли власть римского сената и дестабилизировали ситуацию в Римской республике.
Говоря о римском сенате, следует иметь в виду не только его институциональные формы, т. е. конституционно-правовой статус, структуру и компетенцию, но и так называемый человеческий фактор, т. е. людей с их индивидуальными характерами, особенностями поведения и интересами. Именно второй аспект во многом определял отношение римского общества к сенату. Во II1 вв. современников особенно поражали и раздражали стремление некоторых сенаторов к роскоши, расточительству и разврату, желание быстрого обогащения, взяточничество и казнокрадство. Луцилий ставил знак равенства между тем, «кто к власти и к корысти ломится» (пер. Е. Рабинович — Lucil. Sat., XXVII, 29). В своих сатирах он обвинял представителей нобилитета (Луция Котту — консула 144 г., Кв. Муция Сцеволу — наместника Азии в 120 г.) в алчности и беспринципности (Lucil. Sat., II; XI, 10). Позднее, выражая, по-видимому, распространенное в римском обществе мнение о сенаторах — нобилях, Саллюстий писал, что «цари и свободные народы платят дань нескольким знатным людям, …одним и тем же достались и высшая слава и огромные богатства, …это люди в высшей степени преступные, с окровавленными руками, неимоверной алчности, зловреднейшие и вместе с тем надменнейшие, которым верность, честь, преданность, вообще честное и бесчестное — все служит для стяжания — reges et populos liberos paucis nobilibus vectigal pendere… penes eosdem et summam gloriam et maxumas divitias esse… homines sceleratissumi, cruentis manibus, immani avaritia, nocentissumi et idem superbissumi, quibus fides decus pietas, postremo honesta atque inhonesta omnia quaestui sunt» (Sail. lug., 31, 9; 12).
Сам механизм формирования сенатского корпуса имел изначальный изъян, когда при выборах эдилов предпочтение отдавалось наиболее предприимчивым, а порой циничным людям. Сулла, добиваясь претуры и не получив ее, ссылался на то, что толпа хотела видеть его эдилом (Plut. Sulla, 5).
Кроме того, в римском сознании политика, общественное положение и материальное обеспечение никогда не разделялись. Даже Цицерон считал допустимым обогащение в результате политической деятельности.
Сенат становился падким не только на деньги, но и на лесть. У Полибия есть подробный рассказ о том, как вифинский царь Пруссии II прибыл в 167—166 гг. в Рим. С бритой головой, в одежде отпущенника он упал перед сенаторами на колени и обратился к ним как к «богам-спасителям», за что и получил благоприятный ответ (Polyb., XXX, 18,1; ср.: Liv., XLV, 44, 20; Diod., XXXI, 15; Арр. Mithr., 2).
