того же самого, или всех вещей (ewige Wiederkunft des Gleichen, oder aller Dinge) — основополагающая мысль Ницше, которая словно круг, очерчивает и определяет существо его философии жизни. В «Ессе Homo» Ницше пишет: «Теперь я расскажу историю Зарату-стры. Основная концепция этого произведения, мысль о вечном возвращении, эта высшая форма утверждения, которая вообще может быть достигнута, — относится к августу 1881: она набросана на листе бумаги с надписью «6000 футов по ту сторону человека и времени». Человек, сущее из сущего, живет во времени. Что же еще может значить «по ту сторону человека и времени», как не взгляд на мир сущего «с точки зрения вечности»? Но вечность, независимость от времени, как и «бездонность», безосновность истолковывались метафизической мыслью как атрибуты бытия. Поэтому можно говорить об «онтологии В.В.» у Ницше, которая выступает фундаментом его «метафизики воли к власти». Ницше сам признавал роковую загадочность этой мысли, поскольку его Заратустра говорит о ней всегда с нерешительностью, страхом, как бы нехотя, и, если говорит, то с некой исступленностью; В.В. будто маячит перед его глазами как «призрак и загадка», как зримое и утаивающееся, как про-видение. Сама идея В.В. восходит к индо-европейской мифологеме «круга-времени», встречается в астральной мифологии вавилонян, выражена в греческих понятиях: ekpyrosis — сжигание, выгорание и apokatastasis — восстановление, возвращение в прежнее состояние, в орфических гимнах, у пифагорейцев, Гераклита, стоиков, в мистическом богословии, у Оригена и т.д. Но Ницше нисколько не смущен историческими параллелями. Пожалуй, он увидел нечто принципиально новое в этой мысли. Впервые о В.В. Заратустра говорит в отрывке «О призраке и загадке» (Ч. II), где на слова карлика, что «само время есть круг», гневно замечает: «… не притворяйся, что это так легко!». Сам же, указывая на ворота, на которых напигано «Мгновение» и от которых тянутся два вечных пути назад и вперед, лишь спрашивает: «Не должно ли было все, что может идти, уже однажды пройти этот путь? И не связаны ли все вещи так прочно, что это Мгновение влечет за собой все грядущее? Следовательно — еще и само себя?» И тогда является ему видение как загадка: лежит человек, поверженный молодой пастух, которому заползла в рот змея и душит его. Змея здесь — символ «черной» мудрости прежних веков, духа тяжести, духа мщения, духа отвращения к миру, здешнему, земному, преходящему. И тогда Заратустра кричит ему: «Откуси ей голову!» Крик Заратустры — это его учение о «воле к власти» и сверхчеловеке. Идея времени как цикла: все должно пройти и повториться, — может раздавить человека, повергнуть его волю к жизни, если не откусить ей «голову нигилизма». Это было знамение для Заратустры: он, как и каждый из нас должен преодолеть в себе это отвращение для высшей радости, т.е. выздороветь. К.А. Свасьян в комментариях к двухтомнику Ницше отмечает, что вынашивая свою идею В.В. Ницше создает некий противообраз позитивистски ориентированному естествознанию. Ницше в «Дионисовых дифирамбах» называет В.В. — «щит необходимости», но вряд ли в примитивно-детерминистском смысле. Пытаясь преодолеть метафизику, он все же выдерживает мета-физическую дистанцию. В горниле В.В. испытуется не природа, испытуется воля к жизни, в том числе, по Ницше, — «упругая плоть» человеческой воли. В.В. как круговорот вещей в природе, — об этом не говорит Заратустра, об этом говорят ему его звери (Выздоравливающий, 2): «О Заратустра, для тех, кто думает, как мы, все вещи танцуют сами: все приходит, подает друг другу руку, смеется и убегает — и опять возвращается. Все идет, все возвращается; вечно вращается колесо бытия. Все умирает, все вновь расцветает, вечно бежит год бытия. Все погибает, все вновь устрояется; вечно строится тот же дом бытия. Все разлучается, все снова друг друга приветствует; вечно остается верным себе кольцо бытия. В каждый миг начинается бытие; вокруг каждого «здесь» катится «там». Центр всюду. Кривая — путь вечности». Идея В.В. выражена здесь, пожалуй, в самом чистом, естественном виде, но потому — непосредственно и наивно, как ее «понимают» звери. Идеал «естественности» у Ницше не может быть истолкован, конечно, как призыв: «Будем как звери», — скорее: «Будем как дети!». Не опуститься до звериного облика, но подняться до верности своей природе, как верны ей дети и звери. Но звери неподсудны суду разума, они еще по ту сторону добра и зла; круг их бытия ограничен и замкнут всегда естественным образом. Звери не знают искушения разумом: не жить, но созерцать жизнь, рефлексировать о жизни; они не знают, каким испытанием для человеческой воли может быть В.В. того же самого: испытание слабоволием, отвращением, мщением. Звери не знают о великой тоске и великом томлении, которое поджидает человека, и Заратустру на его пути к сверхчеловеку. Со всей беспощадностью это заявлено уже в «Веселой науке» (1881, аф. 341), когда Ницше впервые публично высказывает мысль о В.В.: «… Эту жизнь, как ты ее теперь живешь и жил, должен будешь ты прожить еще раз и еще бесчисленное количество раз; и ничего в ней не будет нового, но каждая боль и каждое удовольствие, каждая мысль и каждый вздох и все несказанно малое и великое в твоей жизни должно будет наново вернуться к тебе… Вечные песочные часы бытия переворачиваются все снова и снова — и ты вместе с ними, песчинка из песка!»; вопрос, сопровождающий все и вся: «хочешь ли ты этого еще раз, и еще бесчисленное количество раз?» — величайшей тяжестью лег бы на твои поступки! Или насколько хорошо должен был бы ты относиться к самому себе и к жизни, чтобы не жаждать больше ничего, кроме этого последнего вечного удостоверения и скрепления печатью? — «Ницше мыслит метафизически. В основание мира сущего, который истолковывается как становление жизненного потока, он полагает волю. Тем самым бытие понимается как «воля к власти», к могуществу, к росту, которая, как некая «сила», устремленность, задает вектор жизненного потока. Всякая внешняя цель для нее значима, т.е. полагается волей же как ценность лишь постольку, поскольку столкнувшись с «внешней силой», она может подтвердить собственное властвование, т.е. — вернуться к себе как равной: и это значит, с другой стороны — стать сильнее, могущественнее, либо подчиниться. К чему бы воля не стремилась, она всегда стремится к своему велению. Поэтому, когда Хайдеггер в «Европейском нигилизме» и в докладе «Слова Ницше «Бог мертв» схватывает существо «воли к власти» у Ницше, властвование как таковое, в формуле: «Ибо воля волит свою волю,» — он ее описывает как круг. Но только так воля и может возвышаться над собою: становиться сильнее, могущественнее, властительнее, — лишь всякий раз возвращаясь к себе как той же самой; и снова — через усилие «сверх» — вверх, к самоей себе. Властвование — значит — «больше власти», т.е. «больше воли», и опять же — «больше жизни!» Таким образом, В.В. описывает прежде всего, по мысли Хайдегге-ра, способ бытия воли к власти: «Поскольку воля волит свое собственное властвование над самой собой, она не успокаивается, какого бы богатства, изобилия жизни не достигала. Она владычна в сверхизобильном — в изобилии своей собственной воли. Тем самым она, будучи равной себе, постоянно возвращается к себе как себе равной. Способ, каким существует сущее в целом, его existentia, если его essentia — воля к власти, — это «вечное возвращение равного». При этом, замечает Хайдеггер, до сих пор не продуман исток фундаментального для метафизики различения essentia и existentia; а потому сущностное отношение между «волей к власти» и «вечным возвращением равного» остается неясным. Итак, воля к власти, чтобы быть собой, должна всякий раз еще стать таковой через пре-восхождение самой себя и воз-вращение к самой себе как таковой. Да, но при чем же здесь «вечность»? Ницше хоть и был поэт и филолог, но вряд ли это — плеоназм. «Вечность» здесь, похоже, при том же самом, что и «время». Воля освобождает — «но как называется то, что и освободителя заковывает еще в цепи?» — говорит Заратустра в отрывке «Об избавлении»: «Обратно не может воля хотеть; что не может она победить время и остановить движение времени, — в этом сокровенное горе воли». «Было» — вот камень, которого не может она катить, и скрежет зубовный, и невыносимое страдание воли. И тогда воля может впасть в безумие, из освободительности — стать мстительницей, вымещая на всем, что может страдать, собственную немощность ко времени в форме наказания: повелевать и наказывать! Определяя суть духа мести, Заратустра говорит: «Это, и только это, есть само мщение: отвращение воли ко времени и к его «было». Именно этот дух мщения пронизывает всю прежнюю метафизическую мысль, составляя суть нигилистского отношения к жизни. В своем безумии воля начала проповедовать, что само «существование» есть наказание: «И самой справедливостью является тот закон времени, чтобы оно пожирало своих детей… В том именно вечное в наказании «существованием», что существование вечно должно быть деянием и виной! Пока, наконец, воля не избавится от себя самой и не станет отрицанием воли… Ибо «все преходит, и потому все достойно того, чтобы прейти!» Таким образом, сутью мщения выступает не просто злопамятство воли, не отвращение ко времени вообще, но именно отвращение к сути времени как преходящему, исчезающему. Все земное, сама жизнь как преходящая унижается до, собственно, не-сущего, не имеющего подлинного бытия, над которым воздвигаются над-временные идеалы, что и составляет, по Ницше, глубочайшую месть жизни и времени. Потому столь необычно для расхожего представления о Ницше звучат слова, в которых Заратустра формулирует основную задачу на пути к сверхчеловеку (Ч. II, О тарантулах): «Ибо да будет человек избавлен от мести — вот для меня мост, ведущий к высшей надежде, и радужное небо после долгих гроз». Человек — это мост между животным и сверхчеловеком; и каждый идя но этому мосту, должен направить усилие своей воли на преодоление духа мести, всего отрицательного в собственной воле, чтобы сделать ее свободной для утверждения, для великого «Да» — времени, преходящему, земному, жизни. Хайдеггер в докладе «Кто такой Заратустра у Ницше?» пишет по этому поводу: «Это «Да» времени есть воля, чтобы преходящее оставалось и не уничтожалось в ничтожное. Но как может оставаться преходящее? Лишь так, чтобы оно как преходящее не только постоянно шло, но всегда приходило. Только так, чтобы преходящее и его прошедшее в процессе своего прихода возвращалось как то же самое. Само это возвращение все же лишь тогда суть остающееся, когда оно вечно. Предикат «вечность»