Если мы образуем хотя бы связь звукового ряда, отношения близости одного тона к другому должны быть основаны на природе самих звуковых впечатлений. Эти отношения, следовательно, даны одновременно с известным количеством звуковых ощущений. Точно так же я в другом месте пытался доказать[8 — Ср. вышеуказанную статью Дильтея о реальности внешнего мира.], что отношения причинности первоначально даны вместе с агрегатами ощущений в жизненности процесса. Таким образом, во всякой умственной связи имеется отношение различимых составных частей, допускающее аналитическое изображение, но никак не конструкцию такой связи. Объяснительная психология хочет конструировать такие великие длительные связи, как пространство, время, причинность, из некоторых ею изучаемых элементарных процессов ассоциации, слияния, апперцепции; описательная психология, наоборот, отделяет описание и анализ этих длительных связей от объясняющих гипотез. Таким образом, она делает возможной общеобязательную связь психологического познания, в котором целое душевной жизни видно наглядно, ясно и точно. Правда, образование гипотез о возникновении нашего пространственного созерцания неизбежно; но ведь никто не может не признать, что все существовавшие до сих пор теории были совершенно проблематичны. Такое критическое осознание положения вещей нисколько не уменьшает оценки и не мешает признанию значительности результатов работы над определением составных частей и элементарных процессов восприятия и течения мыслей, работы, дающей современной, в особенности немецкой физиологии, психофизике и психологии право на славу непреходящую. Новейшие работы в этой области, как, например, учение Штумпфа о слиянии тонов, выказывают тенденцию на место темного, следующего физическим аналогиям представления о самом процессе поставить общезначимое изображение выступающих в результате элементарного процесса признаков, в данном случае, следовательно, степени и ближайшие отношения в затруднении различения тонов. Это обусловливается тем, что мы не замечаем непосредственно элементарных процессов, как явления в нас или как выполнения какой-либо функции в нас, а воспринимаем в сознании лишь результат. Если следовать по этому пути, то и в указанной области общезначимое описание все больше и больше вступает в свои права. Сюда же относится и отказ от установления определенного числа абсолютно элементарных процессов, в качестве каковых теперь часто выставляются ассоциация и воспроизведение, а также и слияние, как таковые. Описательная психология может лишь в последовательном порядке описывать элементарные процессы, которые пока не могут быть с достоверностью сведены к простейшим. Узнавание, ассоциация и воспроизведение, слияние, сравнение, отождествление и определение степеней различия (что, впрочем, привходит в процесс различения), разделение и объединение суть такого рода процессы. Внутренние соотношения, в которых находятся между собой некоторые из них, напоминают о том, что и здесь общеобязательные описание и анализ могут доходить лишь до определенного пункта и что и здесь для установления безусловных утверждений возникают такие же затруднения, как и в вопросе о последних составных частях наших восприятий и представлений, в особенности в психологии звука. В расчленении интеллекта тут всюду проявляется то, что мы выставили в качестве общего отношения, а именно: встреча описательной и объяснительной психологии на крайних концах анализа. Сама опытная проверка найденных элементарных фактов на возникающей таким путем связи в какой-либо отдельной области является необходимой вспомогательной операцией описательной психологии для определения степени вероятности выставляемых гипотез. Ибо только путем определения степени вероятности отдельных гипотез описательная психология сохраняет возможность давать себе необходимый отчет в том отношении, в котором она в данный момент находится к наиболее выдающимся трудам и гипотезам объяснительной психологии.
Насколько иначе обстоит дело со связью наших побуждений и чувств, составляющей второй основной предмет расчленения отдельных областей душевной жизни! И, однако, тут мы видим перед собой подлинный центр душевной жизни. Поэзия всех времен находит здесь свои объекты; интересы человечества постоянно обращены в сторону жизни чувств; счастье и несчастье человеческого существования находится в зависимости от нее. Поэтому-то психология XVII века, глубокомысленно направившая свое внимание на содержание душевной жизни, и сосредоточилась на учении о чувственных состояниях, – ибо это и были ее affectus. Но насколько важны и центральны эти состояния, настолько упорно они противостоят расчленению. Наши чувства по большей части сливаются в общие состояния, в которых отдельные составные части становятся уже неразличимыми. При сложившихся условиях наши побуждения выражаются в конкретном, ограниченном в своей длительности, определенном в своем объекте стремлении, не доходя, однако, как таковые, до нашего сознания, т.е. как побуждения, проникающие и охватывающие в своей длительности каждое такое отдельное стремление и желание. И те и другие, т.е. и чувства и побуждения, не могут быть произвольно воспроизведены и доведены до сознания. Возобновлять душевное состояние мы можем только таким путем, что экспериментально вызываем в сознании те условия, при которых это состояние возникает. Из этого следует, что наши определения душевных состояний не расчленяют их содержания, а лишь указывают на условия, при которых наступает данное душевное состояние. Такова природа всех определений душевных состояний у Спинозы и Гоббса. Поэтому нам надлежит, прежде всего, усовершенствовать методы этих мыслителей. Определения, точная номенклатура и классификация составляют первую задачу описательной психологии в этой области. Правда, в изучении выразительных движений и символов представлений для душевных состояний открываются новые вспомогательные средства; но в особенности сравнительный метод, вводящий более простые отношения чувства и побуждений животных и первобытных народов, позволяет выйти за пределы антропологии XVII века. Но даже применение этих вспомогательных средств не дает прочных точек опоры для объяснительного метода, стремящегося вывести явления данной области из ограниченного числа однозначно определяемых элементов.
И фактически попытки объяснения находятся между собой в состоянии борьбы, выхода из которой решительно не предвидится. Уже основные вопросы не допускают убедительного разрешения. Нынешняя объяснительная психология в основу своего изложения кладет всегда какую-либо теорию об отношении качественных чувственных состояний к сливающимся с ними представлениям. Одни видят в побуждении первичный факт и рассматривают чувства как внутренние состояния, данные вместе с тем или иным состоянием в жизни побуждений. Другие, наоборот, рассматривают чувство как первичный факт, и из соединений, в которые оно вступает с ощущениями и представлениями, выводят побуждение и даже, больше того, волю, но ни одна из этих теорий не в состоянии обосновать заключающегося в ней упрощения действительного положения вещей. Точно так же не может быть проведено с достаточной убедительностью и сведение всех качественных различий в жизни наших чувств к простым состояниям удовольствия и неудовольствия и их соединениям с ощущениями и представлениями. Если бросить взгляд на поразительно богатую у всех народов литературу, касающуюся душевных состояний и страстей человеческих, то нельзя не увидеть, что все плодотворные и освещающие эту область положения не нуждаются в подобного рода объяснительных допущениях; в них описываются лишь сложные и выдающиеся формы процессов, в которых упомянутые различные стороны связаны друг с другом. И нужно лишь достаточно глубоко войти в анализ видных фактов в этой области, чтобы убедиться здесь в бесполезности таких объяснительных гипотез. Большинство психологов склонно характеризовать эстетическое наслаждение, вызываемое художественным произведением, как состояние удовольствия. Но эстетик, исследующий действие различного рода стилей в различных художественных произведениях, окажется вынужденным признать недостаточность такого понимания. Стиль какой-нибудь фрески Микеланджело или баховской фуги вытекает из настроения великой души, и понимание этих произведений искусства сообщает душе наслаждающегося определенную форму настроения, в которой она расширяется, возвышается и как бы распространяется.
Поэтому область самой душевной жизни, в действительности, еще не созрела для полной аналитической обработки; необходимо, чтобы до того описательная и расчленяющая психология завершила свою задачу на частностях. При этом исследование должно двигаться преимущественно по трем направлениям. Оно отображает основные типы течения душевных процессов; то, что великие поэты, в особенности Шекспир, дали нам в образах, оно стремится сделать доступным для анализа в понятиях. Оно выделяет некоторые основные отношения, проходящие через жизнь чувств и побуждений человека, и оно пытается установить отдельные составные части состояний чувств и побуждений. Если первое из указанных направлений, по которым производится исследование, ясно само собой, то остальные два должны быть пояснены на нескольких примерах.
Сквозь всю жизнь чувств и побуждений проходят некоторые основные отношения, имеющие решающее значение для уразумения человека. Я выделяю несколько таких основных отношений, – как бы темы для точного описательного метода. В качестве тем, они, естественно, кажутся тривиальными, лишь при проведении описания могла бы стать очевидной ценность подобных изображений, еще повышающаяся вследствие того, что от этих отношений зависят важные различия индивидуальностей. Такого рода отношение заключается в слиянии чувств и в их перенесении. Под этим выражением следует разуметь перенесение чувства на нечто, регулярно связанное с областью его возникновения; так, например, с цели на средство, с действия на причины. Далее, подобное же основное отношение заключается в том, что стоики, Гоббс и Спиноза обозначили как инстинкт самосохранения или роста «я»: стремление к полноте духовных состояний, к изживанию себя, к развитию сил и побуждений. Мы замечаем, что в задерживающем состоянии из чувства гнета регулярно возникает стремление освободиться от него. Представление грядущих бедствий при определенных условиях действует на душу столь же сильно, как и наличность самого бедствия, подчас даже еще сильнее; в частности, чем больше люди живут представлениями, а не впечатлениями, чем больше они как бы подводят счет своему будущему, тем легче они поддаются страху, когда жизненной связи угрожает какое-либо нарушение. Род и степень того, как прошлое влияет на душу, также зависит от определенных условий в строе душевной связи. Замечено, что люди взаимно повышают друг у друга аффекты; известно, что какое-либо собрание политически более возбудимо, нежели возбуждался бы каждый из присутствующих в отдельности, и выступающие при этом различия зависят от определенных условий душевной жизни. Другую столь же важную черту составляет постоянное претворение наших душевных состояний в соответствующие представлениям символы и в выразительные движения. Оба эти вида претворения наших душевных состояний связаны между собой и отличаются от проявления душевных состояний в действиях, направленных на внешние или внутренние изменения. Они подпадают под понятие символизирующей деятельности, установленной в этике Шлейермахера, и имеют огромное значение как для религиозных, так и для художественных проявлений жизни человека.
Анализ пытается затем установить отдельные составные части состояний чувств. Чувства встречаются нам в жизни постоянно в конкретных слияниях. Подобно тому, как образ восприятия содержит в себе, в качестве единиц, ощущения, так и конкретные чувственные состояния заключают в себе элементарные чувства. В картине чувственный тон отдельных красок, их гармония и контраст, красота форм, экспрессия, наслаждение, вызываемое идеальным содержанием, взаимодействуют для цельного впечатления от нее. Мы не исследуем вопроса о том, что является первоосновой качественных отличий в наших чувствах, выступающих наряду с различиями в интенсивности; мы прежде всего принимаем эти различия
