божественный разум, категорически
Гнозис
разрешает те вопросы, над которыми
Мистика,
бились истинные философы. Согласно
Минуцию Феликсу, философия, завершившаяся в христианстве, состоит в вечных истинах о Боге, человеческой ответственности и бессмертии, истинах, обоснованных в разуме и могущих быть доказанными им: христиане в наше время являются (истинными) философами, а философы в языческие времена уже были христианами. Другая, весьма значительная христианская
группа называет знание, завершающее веру, гнозисом.
Еретическая гностика основывается на наблюдениях,
сделанных над моральной мощью христианства при
освобождении души от чувственности, и дает этому
опыту метафизическую интерпретацию в историкорелигиозных интуициях. В лоне самой церкви Климент
Александрийский понял гнозис как поднятую до знания христианскую веру и приписал ей право истолковывать высший смысл священных писаний. Ориген в
своей книге «О началах», этой завершенной системе
христианского гнозиса, обозначает последнюю как метод, обосновывающий истины, содержащиеся в апостольском предании. В рамках современного ей грекоримского умозрения выступает аналогичное промежуточное звено в лице неоплатонизма: философское
стремление находит себе здесь высшее удовлетворение
в мистическом слиянии с божеством, т. е. в процессе
религиозном. Поэтому Порфирий усматривает мотивы
и цель философии в спасении души, а Прокл предпочитает называть свою умственную работу не философией,
56
а теологией. Средства мышления, при помощи которых
философия и религия приводятся во внутреннее единство, во всех этих системах одни и те же. Первое —
это учение о Логосе. В божественном единстве заложена сила сообщения (Kraft sich mitzuteilen), и из нее
исходят, как родственные по существу своему, философские и религиозные формы сообщения. Второе
средство — это аллегорическое истолкование. При его
помощи то частное и историческое, что есть в религиозной вере и священных писаниях, возвышается до
степени универсального мировоззрения. В самих системах так тесно переплетаются философский инстинкт,
религиозная вера, рассудочная аргументация и мистическое единение с божеством, что религиозные и философские процессы представляются как моменты одного
и того же явления. Ибо в этот век великого столкновения религий наблюдение за развитием значительных
личностей породило плодотворную мысль о том, что
история развития высших душ объединяется в единый,
общий тип. На этом типе строятся затем высшие формы средневековой мистики, так что и в них мы имеем
дело не с простым смешением этих двух областей, а с
психологически глубокой внутренней связью. Подобный духовный феномен должен был повлечь за собой
полную смуту в названиях. Еще Яков Беме называет
труд своей жизни священной философией.
Если уже все эти факты указывают на внутреннюю связь, существующую между религиозностью и
философией, то она становится совсем очевидной из
того обстоятельства, что история философии не может
исключить из себя эти промежуточные звенья между
собой и религиозностью. Последние занимают свое
определенное место в движении от жизненного опыта к
57
психологическому сознанию о нем, равно как и в возникновении и разработке жизненных воззрений. Этот
промежуточный слой, лежащий между философией и
религиозностью, вынуждает нас отойти от установленных нами сущностных признаков философии к связностям более широкого объема и более глубокого основания.
Мы будем вынуждены сделать
Формы,
это также и тогда, когда мы взглянем
лежащие
на отношения философии
к жизненномежду ^
Ύ
τ
му опыту, литературе и поэзии, как они
философией и
искусством
выражены в наименованиях, определе- жизненного
ниях понятия и исторической связи. Те,
поведения,
кто для своего воздействия на публику
литературой,
в качестве писателей стремятся достичь
поэзией,
свободной от нападок точки зрения,
встречаются на этом пути с теми, кто, исходя из философского исследования и отчаявшись в системе, желают свободнее, человечнее обосновать и выразить свои
знания о жизни.
Представителем первого типа можно считать
Лессинга. Его собственная природа сделала его писателем. В годы молодости он интересовался философскими системами, но у него и в мыслях не было занять определенную позицию в их споре. Но каждая из больших или маленьких задач, которые он себе ставил, вынуждала его отыскивать прочные понятия и истины.
Кто желает вести за собой публику, тот должен сам
быть на верном пути. Так он переходил от ограниченных задач к проблемам все более и более общего характера. Не проделывая систематической работы философа, он разрешал эти проблемы силой своего собственного существа, как его сформировала жизнь. Из самой
58
жизни вырос для него жизненный идеал, от философии
своего времени он получил детерминистическое учение,
а люди, которых он так хорошо знал, подтверждали
его; на этих основаниях у него возникло при его теологических занятиях известное представление о божественной силе, в которой обоснована необходимая связь
вещей, — эти и другие моменты привели его к известной внутренней структуре его идей, которая, однако,
все же еще сильно отличается от сущностных признаков философии, как они изложены нами. Тем не менее
всякий, не задумываясь, будет говорить о философии
Аессинга. В определенный момент истории этой жизненной области он входит в нее и занимает там свое
место. Стало быть, в лице всех тех писателей, представителем которых он может считаться, мы имеем дело с
промежуточным слоем, который связывает литературу
с философией.
К тому же промежуточному слою принадлежит
и другой класс людей, который, отправляясь от систематической философии, перешел к более субъективному, менее строгому по форме способу разрешения жизненной и мировой загадки. Эта группа занимает в истории человеческого духа в высшей степени значительное
место. Всякий раз, когда приходила к концу какаянибудь эпоха систематического мышления, когда жизненные ценности, признанные в ней до сих пор, более
не соответствовали изменившемуся положению человека, а тонко и глубоко разработанное познание мира в
понятиях больше не совпадало с фактами нового опыта,
— всегда в такие эпохи выступают подобные мыслители и возвещают новую зарю в жизни философии. Таковы были философы стойко-римской школы, которые,
исходя из философии поведения, дошли до того, что
59
сбросили с себя гнет греческой систематики и начали
искать свою цель в более свободной интерпретации
самой жизни. Марк Аврелий, нашедший гениальнейшую форму для этого метода в виде своих монологов,
видит сущность философии в таком строе жизни, при
котором Бог нашего внутреннего мира ограждается от
грязи мира и остается независимым от него. Но эти
мыслители еще сильно опирались в своих рассуждениях
о жизни на систематику стоического учения, и в этом
смысле они оставались в прямой внутренней связи с
философским движением, выдвигавшим требование
общезначимости. Более того: в этой философии они
занимают вполне определенное место, как продолжатели построенного на пантеистическом детерминизме
учения о личности, — направления, возвращающегося
в немецкой философии девятнадцатого столетия. Гораздо резче откалывается от философии с ее требованием общезначимости целый ряд современных мыслителей. Искусство жизненного опыта и жизненного поведения породило в эпоху Возрождения, как свой прекраснейший цветок, произведения Монтеня. Монтень
оставляет позади суждения о жизни средневековой
философии и еще решительнее, чем Марк Аврелий,
отказывается от всякого требования обоснованности и
общезначимости. Его работы лишь в случайных и кратких рассуждениях распространяются за пределы изучения человека: его «опыты» для него и есть его философия. Ибо философия, по его мнению, есть образовательница способности суждения и нравов, более того:
твердость и правдивость, собственно говоря, и есть
истинная философия. И когда Монтень сам называет
свое произведение философским, он необходимо входит
в историю философии. В столь же малой степени Кар-
60
лейль, Эмерсон, Рескин, Ницше, даже Толстой, Метерлинк имеют в настоящее время какое-нибудь отношение к систематической философии и еще сознательнее, суровее, чем Монтень, они отворачиваются от нее
и еще строже, чем он, упраздняют всякую связь между’
собой и философией как наукой.
Все эти явления, точно так же как и мистика,
суть не мутное смешение философии с какой-нибудь
другой жизненной областью, но в них, как и в самой
философии, находит себе выражение известное душевное развитие. Попытаемся понять сущность этой современной философии жизни. Одна сторона ее выражается в том, что в ней постепенно покидаются методические требования общезначимости и обоснованности; метод, посредством которого из жизненного опыта
извлекается толкование жизни, принимает в ходе этого
процесса все более и более свободные формы; афоризмы связываются в неметодическое, но яркое жизнетолкование. Писательство этого рода постольку родственно античному искусству софистов и риторов, от которого так резко отмежевался Платон в сфере философии, поскольку здесь место методического доказательства занимает убеждение, уговаривание. И все же
сильная внутренняя связь объединяет некоторых из
этих мыслителей с самим философским движением. Их
искусство уговаривания по существу своему связано с
величайшей серьезностью и правдивостью. Их взор
обращен на загадку жизни, но они отчаиваются разрешить ее при помощи общезначимой метафизики, на
основании теории мировой связности; жизнь должна
быть истолкована из нее самой — такова та великая
мысль, которая связывает этих философов жизни с
мировым опытом и с поэзией. Начиная с Шопенгауэра
61
эта мысль развивалась в сторону все большей и большей враждебности к систематической философии; в
настоящее время она образует центральный пункт философских интересов молодого поколения. В этих произведениях выражает себя весьма значительное и самостоятельное литературное направление. И присваивая
себе название философии, она, как некогда религиозные мыслители, подготовляет новое развитие систематической философии. Ибо после того, как навсегда
разрушилась общезначимая наука метафизики, необходимо должен быть найден независимый от нее метод
установления определений ценностей, целей и правил
жизни, и на основе описательной и аналитической психологии, исходящей из структуры душевной жизни,
надо будет в рамках методической науки искать решение — может быть, более скромное и менее диктаторское, — той задачи, которую себе поставили философы
нового времени.
Обнаруженные нами сложные отношения, существующие между религией, философией, жизненным
опытом, поэзией, заставляют нас обратиться к связям,
существующим между этими силами культуры в отдельной личности и в обществе. Ненадежность отграничений, обусловленная подвижностью признаков философии и указывающая на определение понятия философии как функции, может быть вполне понята лишь
тргда, когда мы обратимся к жизненной связности в
индивиде и обществе и найдем в этой связности присущее философии место. Этого мы достигнем при посредстве применения нового метода.
в.
Сущность философии
с точки зрения
положения философии
в духовном мире.
63
Задача
До сих пор мы индуктивным пуопределения
тем выводили черты сущности филосоместа,
фии из фактов, носящих название физанимаемого
лософии, и из понятий о них, как они
функцией
образовались в истории философии.
философии
во всеобщей
Эти черты привели нас к функции фисвязи,
лософии как некой единообразной сок
которой
она
ставляющей общественной жизни. При
принадлежит.
посредстве этой единообразной составляющей мы обнаружили, что все занимающиеся философией люди вплетены во внутреннюю
связность истории философии. В многообразных промежуточных формах философия затем проявляется в
сфере религии, размышлений о жизни, литературы,
поэзии. Эти индукции из исторического положения
вещей находят свое подтверждение и объединяются в
законченное познание
