— А если хотите, чтобы Мампс составил вам компанию, мисс, — сказал Боб после того, как отнес ребенка, — так лучшего друга вам не сыскать: он все понимает да знай себе помалкивает. И уж коли я велю ему, он ляжет перед вами, и станет стеречь вас, и даже не шелохнется — точь-в-точь как он стережет мой тюк. Вы оставьте его при себе на пробу, мисс. Ей-богу, хорошая это штука, когда к тебе привадится этакая бессловесная тварь: уж он не отступится от тебя и не станет морду от тебя воротить.
— Да, оставь его у меня, пожалуйста, — сказала Мэгги, — я рада буду подружиться с Мампсом.
— Мампс! Ложись здесь! — сказал Боб, указывая ему на место у ног Мэгги. — И чтобы ты не смел мне двинуться, покуда тебе не прикажут.
Мампс тотчас же улегся подле Мэгги и не выразил беспокойства, даже когда его хозяин покинул комнату.
Глава II СЕНТ-ОГГ ВЫНОСИТ ПРИГОВОР
Через несколько дней весть о возвращении Мэгги облетела Сент-Огг. Очевидно, тайное бегство ее не имело своей целью брак с мистером Стивеном Гестом: так или иначе, он не женился на ней, что, в сущности, сводилось к одному и тому же, коль скоро речь шла о ее виновности. Как правило, мы судим о поступках других людей по конечным результатам — да и возможно ли иначе? — ведь нам неизвестен путь, который приводит к ним. Вернись мисс Талливер после нескольких месяцев изысканного свадебного путешествия уже в качестве миссис Стивен Гест вместе со своим trousseau[101 — Приданым (франц.).] — пускай оно и было сделано после брака — и со всеми преимуществами, которыми обладает даже самая неугодная жена единственного сына, — общественное мнение Сент-Огга, знающее, как и всюду, что надлежит думать по тому или другому поводу, судило бы ее в строгом соответствии с этими результатами. Общественное мнение в таких случаях всегда женского рода; это не свет, а Жены света; они сказали бы, что два молодых существа — причем, джентльмен происходит, несомненно, из лучшей семьи Сент-Огга, — оказавшись в ложном положении, вынуждены были избрать линию поведения, которая, мягко выражаясь, была крайне неблагоразумной и причинила немало огорчений и разочарований, в особенности же мисс Дин — этому милому юному созданию. Мистер Стивен Гест, разумеется, вел себя далеко не похвально, но ведь в его годы джентльмены склонны увлекаться до ослепления; и как бы дурно ни было со стороны миссис Стивен Гест принимать знаки внимания от жениха своей кузины (право же, ходили совершенно определенные слухи о помолвке ее с молодым Уэйкемом — сам старый Уэйкем упоминал об этом, однако она так молода — и Филип Уэйкем горбат, знаете ли, — а молодой Гест так обворожителен и, говорят, он буквально ее боготворит (что, конечно, долго не продлится!), и он увез ее в лодке против ее воли — что же ей оставалось делать? Не могла же она после этого возвратиться: все отвернулись бы от нее; и как ей к лицу этот палевый атлас! Кажется, складки спереди нынче в моде — у нее несколько платьев с такими складками — говорят, он ничего не жалеет для нее. Бедняжка мисс Дин! Она так несчастна; но ведь официальной помолвки не было, и, надо надеяться, морской воздух подействует на нее благотворно. Что ж, в конце концов, если чувства молодого Геста к ней были таковы, для нее же и лучше, что брак расстроился. Какая блестящая партия для мисс Талливер, и как это романтично! Да, кстати, молодой Гест выставляет свою кандидатуру на следующих парламентских выборах. Поистине, наш век — век коммерции! Молодой Уэйкем совсем лишился рассудка — впрочем, он всегда был со странностями; но он опять уехал за границу, чтобы окончательно устранить себя — это лучший выход для молодого человека с подобным физическим недостатком. Мисс Юнит заявила во всеуслышание, что ноги ее не будет у мистера и миссис Стивен Гест. Какие глупости! Зачем делать вид, что ты лучше всех остальных? Общество не могло бы существовать, если бы все стали подобным образом доискиваться подоплеки личной жизни каждого, — и христианство учит нас не осуждать ближних — скорее всего, мисс Юнит просто не были завезены визитные карточки.
Но результаты, как вы знаете, были не такого рода, чтобы дать основания для снисходительного отношения к происшедшему. Мэгги вернулась без мужа и без trousseau в том униженном и отверженном состоянии, к которому, как известно, всегда приводит грех; и Жены света, со своим превосходным инстинктом, призванным охранять общество, тотчас же сказали, что поведение мисс Талливер всегда носило весьма злонамеренный характер. Может ли быть что-нибудь отвратительнее? Девушка, так многим обязанная своим друзьям — и она и ее мать видели столько добра от Динов, — расставляет сети, чтобы влюбить в себя жениха своей кузины, которая вела себя по отношению к ней как сестра! Влюбить в себя? Это не подходящее выражение, когда речь идет о такой особе, как мисс Талливер; вернее было бы сказать, что ее побуждала к этому так не идущая женщине вольность и необузданная страсть. В ней всегда было что-то сомнительное. Эти ее отношения с молодым Уэйкемом, которые, говорят, длились многие годы, выглядят весьма неблагопристойно — право же, это премерзко! Но чего можно ожидать от такой своенравной девицы? В самой внешности мисс Талливер было что-то порочное — изощренный инстинкт Жен света тотчас же распознал это. Что же касается бедного, мистера Стивена Геста — он достоин только жалости; в таких случаях двадцатипятилетнего молодого человека не приходится строго судить — он просто жертва наглой интриганки. И всякому ясно, что он действовал не по своей воле, — он отделался от нее, как только ему представилась возможность; в самом деле, то, что они так быстро расстались, набрасывает еще большую тень на нее. Разумеется, он написал письмо, где берет всю вину на себя и, изобразив все в романтическом свете, пытается всячески ее обелить — да иначе он себя вести и не мог! Но утонченный инстинкт Жен света безошибочен, и — благодарение небу! — его не проведешь; в противном случае что сталось бы с Обществом? Подумать только — ее собственный брат выгнал ее из дому, а он уж, можете не сомневаться, хорошо во всем разобрался, прежде чем решиться на такой шаг. Чрезвычайно достойный молодой человек этот мистер Том Талливер: он, несомненно, многого добьется в жизни. Спору нет, позор сестры — тяжелый удар для него. Но, надо полагать, она уберется куда-нибудь подальше от этих мест — в Америку, все равно куда, лишь бы воздух Сент-Огга очистился от ее тлетворного присутствия, столь пагубного для его дочерей. На ней следует поставить крест; все же будем надеяться, что она раскается, и бог простит ей грехи. Богу ведь не приходится заботиться о благе Общества — не то что Женам света.
Потребовалось не менее двух недель, прежде чем этот утонченный инстинкт Жен света окончательно укрепился в своем вдохновенном прозрении; в конце первой недели пришло письмо от Стивена, где он подробно излагал отцу все случившееся и добавлял, что намерен отправиться в Голландию — он побывал у агента в Мадпорте и запасся деньгами, — сейчас он не в силах прийти к какому-нибудь решению. Все это время Мэгги была во власти такой мучительной тревоги, что не задумывалась над тем, как будет воспринято ее поведение светским обществом Сент-Огга: тревога за Стивена, Люси, Филипа, в которой слились воедино любовь, жалость, раскаяние, подобно разбушевавшейся стихии неустанно и безжалостно терзала ее душу. Если бы у Мэгги могла возникнуть мысль об ожидающем ее незаслуженном позоре, она сочла бы, что испила эту горькую чашу до дна и что после беспощадных слов брата ей уже не страшно ничье осуждение. Несмотря на все беспокойство за тех, кого она любила и кому причинила горе, она не могла забыть слова Тома — они жили в ее сознании, подобно невыносимой боли, способной навеки отравить и уничтожить даже безоблачное блаженство. Ни разу не мелькнула у Мэгги мысль о возможности вновь обрести счастье: все ее существо было настолько проникнуто страданием, что, казалось, никогда уж оно не отзовется на какое-либо иное чувство. Жизнь представлялась ей теперь бесконечным покаянием, и, думая о своем будущем, она молила судьбу лишь об одном: оградить ее от новых падений. Воспоминания о собственной слабости преследовали ее, рисуя фантастические, чудовищные картины того, что могло бы ее постигнуть, и только сознание, что у нее есть надежная защита, вернуло бы Мэгги душевный покой.
Но ей приходилось помнить и о вещах житейских: унаследованная и ставшая привычной любовь к независимости была в ней так сильна, что не позволяла забыть о необходимости зарабатывать свой хлеб, и, так как иных возможностей у нее не было — а ведь она должна была оплачивать комнату у Боба, — ей оставалось лишь, как прежде, заняться шитьем. Она решила уговорить свою мать поскорее возвратиться на мельницу, к Тому; сама же она как-нибудь просуществует в Сент-Огге. Быть может, пастор Кен окажет ей помощь или хотя бы даст совет. Она помнила его прощальные слова на благотворительном базаре, помнила то внезапное ощущение опоры, которое возникло у нее во время беседы с ним, и с томительной надеждой ждала той минуты, когда сможет ему во всем исповедаться.
Каждый день миссис Талливер наведывалась в дом мистера Дина справиться о здоровье Люси; новости были неизменно печальные — пока ничто не могло вывести Люси из состояния слабости и безразличия, наступившего после первого потрясения. О Филипе миссис Талливер ничего не было известно: как и следовало ожидать, те, с кем ей приходилось встречаться, тщательно избегали в разговоре с ней всего, что имело отношение к ее дочери. Наконец, призвав на помощь остаток мужества, миссис Талливер отправилась к сестрице Глегг, которая, надо думать, обо всем хорошо осведомлена; она даже успела побывать в ее отсутствие на мельнице у племянника; впрочем, он, конечно, и словом не обмолвился о том, что между ними произошло.
Как только миссис Талливер ушла, Мэгги надела шляпку. Она решила пойти в пасторский дом, надеясь, что ей удастся повидать пастора Кена: он сам был в глубоком горе, — в этом состоянии чужое горе не досаждает. Впервые после своего возвращения Мэгги вышла из дому; всецело поглощенная предстоящим свиданием, она не думала о том, как неприятно ей будет встречать по пути людей и выдергивать их взгляды. Но
