— Мне бы очень хотелось, чтобы мой чайник, и сервиз, и лучшие судки для соли и перца не пошли в распродажу, — умоляюще произнесла миссис Талливер, — и щипчики для сахара — первая вещь, что я приобрела в своей жизни.
— Ну, тут уж, знаете, ничего не поделаешь, — сказал мистер Глегг. — Ежели кто из семьи захочет их купить, его воля, но все должно идти с торгов.
— И нечего ожидать, — сказал дядюшка Пуллет с необычной для него независимостью суждений, — что ваши родные станут платить больше, чем дадут другие. Все вещи могут пойти за бесценок.
— О боже, боже, — вздохнула миссис Талливер, — подумать только, что мой сервиз будет продан с молотка… А я купила его, когда вышла замуж, в точности как ты, Джейн, и ты Софи, и я знаю — он вам не нравится из-за веточек, но я так его любила, и ни одна чашечка не разбита, потому как мыла их я всегда сама, а какие на них тюльпаны и розы, просто глаз не отвести. И ты бы не хотела, Джейн, чтобы твой сервиз продали за гроши и разбили, хотя на твоем и совсем нет никакого рисунка — он белый с бороздками и стоил дешевле моего. А судочки? Сестрица Дин, неужто ты не захочешь купить судочки? Ведь ты говорила, что они хорошенькие.
— Что ж, я не прочь купить кое-что из лучших вещей, — снисходительно обронила миссис Дин, — мы можем себе позволить иметь в доме не только самое необходимое.
— Из лучших вещей! — воскликнула миссис Глегг с запальчивостью тем более сильной, что она так долго молчала. — Тут потеряешь всякое терпение, слушая, как вы толкуете о лучших вещах да о покупке того, другого и третьего вроде серебра и фарфора. Ты, видно, не понимаешь, в каких ты обстоятельствах, Бесси; тебе не о серебре и фарфоре думать, а о том, будет ли у тебя хотя бы стул, чтобы присесть, да тюфяк, чтобы лечь, да одеяло, чтобы укрыться. Ты должна помнить, что, ежели они у тебя и будут, то лишь благодаря тому, что их для тебя выкупили и ты всем обязана своей родне; ведь твой муженек лежит там, наверху, без Движения, и у него — ни гроша за душой. Я говорю это для твоего же блага — ты должна сознавать свое положение и какой позор твой муж навлек на всю семью: ведь у тебя теперь и рубашки своей нет на теле, и не след тебе много о себе понимать.
Миссис Глегг остановилась: поучать ближних ради их блага, да еще с таким жаром, — естественно, занятие утомительное. Миссис Талливер, которую миссис Глегг всегда подавляла своим превосходством, еще с детских лет, когда, как старшая, держала ее под своей ферулой, умоляюще проговорила:
— Видит бог, сестрица, я никого ни о чем не прошу, как только купить вещи, которые каждому будет приятно иметь в доме, — боюсь, что их попортят чужие люди. Я не прошу, чтоб выкупали вещи для меня и моих детей, хотя там есть белье, что я пряла своими руками, и я думала, когда Том родился, — первое, о чем я думала, когда он лежал в колыбельке, — что все вещи, которые я купила на свои деньги и держала в таком порядке, перейдут потом к нему. Но я не прошу, чтоб мои сестры тратились на меня. А что сделал мой муж для своей сестры — это один бог ведает, и мы бы сейчас так не нуждались, ежели бы он не давал денег без отдачи.
— Полно, полно, — добродушно промолвил мистер Глегг. — Зачем видеть все в таком мрачном свете? Что сделано, то сделано. Мы постараемся купить то, что вам нужно, хотя, как говорит миссис Глегг, это должны быть простые, полезные вещи. Только самое необходимое: стол, пара стульев, кухонная утварь, хорошая кровать и еще что-нибудь. А что же, были времена, когда я не имел даже мешка, чтобы подостлать под бок. Мы накупаем кучу бесполезных вещей только потому, что у нас есть лишние деньги.
— Мистер Глегг, — сказала миссис Глегг, — будьте так добры, разрешите и мне вымолвить словечко: вы не даете мне и рта раскрыть… Так вот, Бесси, не очень-то тебе пристало говорить, что ты не просишь нас ничего покупать; разреши тебе заметить, ты должна была нас просить. Скажи, пожалуйста, как ты жить станешь, ежели твои родные тебе не помогут? Да тебе придется брать деньги в приходе! И ты должна это помнить и со смирением просить нас сделать то, что мы можем, а не хвалиться, что ни о чем нас не просишь.
— Вы говорили о Моссах и о том, что для них сделал мистер Талливер, — сказал дядюшка Пуллет, у которого даже кое-какие мысли появлялись, когда грозила опасность его деньгам. — Почему они не с вами? Они тоже должны что-нибудь сделать для вас, как и другие, и если мистер Талливер одолжил им деньги, надо заставить их эти деньги вернуть.
— Да, конечно, — подтвердила миссис Дин, — я тоже об этом думала. Как это вышло, что мы не видим здесь мистера и миссис Мосс? Будет только справедливо, если и они внесут свой вклад.
— О господи, — сказала миссис Талливер, — я им даже весточки не послала насчет мистера Талливера, а они живут в самом конце Бассетского прихода, так далеко, что новости узнают только тогда, когда мистер Мосс бывает на рынке. Но я о них даже не вспомнила. Удивляюсь, как это Мэгги о них не подумала — она всегда так любила тетю Мосс.
— Почему не пришли сюда твои дети, Бесси? — спросила миссис Пуллет при упоминании о Мэгги. — Им не вредно бы послушать, что скажут их тетушки и дядюшки, а Мэгги бы следовало больше думать о своей тете Пуллет, нежели о тете Мосс: ведь я, как-никак, платила за нее половину в пансион. А вдруг я скончаюсь внезапно, когда вернусь сегодня домой… кто знает?
— Ежели бы тут все делалось по-моему, — заметила миссис Глегг, — дети были бы здесь с самого начала. Пора уже им знать, на кого они только и могут рассчитывать, и кто-нибудь должен же поговорить с ними, растолковать, в каком они сейчас положении, как низко они опустились, да заставить их почувствовать, что они страдают за грехи своего отца.
— Что ж, я пойду позову их, сестрица, — покорно сказала миссис Талливер. Она была совершенно подавлена и о сокровищах в кладовой думала с полным отчаянием.
Она поднялась наверх, чтобы позвать детей, сидевших в комнате отца, и уже шла вниз, когда, при взгляде на дверь кладовой, ей пришла в голову новая мысль. Она направилась туда, предоставив детям спуститься одним.
Тетушки и дядюшки о чем-то горячо спорили, когда брат и сестра вошли в комнату, оба — с большой неохотой. Хотя Том, практический ум которого был пробужден потрясениями вчерашнего дня, обдумывал некий проект, чтобы предложить его кому-нибудь из тетушек или дядюшек, он отнюдь не испытывал к ним дружеских чувств и думал о встрече с таким же страхом, с каким мы думаем об ожидающей нас большой дозе лекарства, которое и маленькими-то порциями трудно проглотить. Мэгги же в тот день была в особенно угнетенном состоянии; ее разбудили в три часа утра, и ею владела та странная дремотная усталость, что охватывает человека, когда он просидит холодные предутренние часы и первую пору рассвета у постели больного и жизнь за окном кажется потерявшей всякий смысл, а дневной свет — лишь обрамлением мрака спальни… При их появлении все замолкли. Молча и торжественно они совершали приветственную церемонию, и лишь дядюшка Пуллет сказал, когда Том подошел, чтобы пожать ему руку:
— Ну-с, молодой человек, мы как раз говорили, что нам могут понадобиться твои перо и чернила; ты теперь, поди, превосходно пишешь, проучившись столько лет.
— Верно, верно, — поддержал его дядюшка Глегг, добродушным тоном смягчая укор, — пора уже увидеть пользу от всей этой науки, на которую твой отец ухлопал столько денег.
Коль нет земли и нет ни пенни,
То в пору взяться за ученье.А теперь пришла пора, Том, увидеть пользу от всего этого учения. Посмотрим, больше ли ты преуспеешь в жизни, чем я, — ведь я составил себе состояние без всякой науки. Но я, когда начинал, довольствовался малым: я мог жить на миске каши и корке хлеба с сыром. Боюсь, после роскошной школы да роскошного житья тебе, молодой человек, это будет потрудней, чем мне.
— Ну, работать ему придется, трудно ему будет или нет, — энергично прервала мужа миссис Глегг. — Не о том он должен думать, чтоб ему было полегче, а о том, чтоб не сидеть у родных на шее. Он должен пожинать плоды заблуждений своего отца и уразуметь, что его ждет тяжелая жизнь и тяжелая работа. Он должен смирить свою гордость и быть благодарен тетушкам и дядюшкам за то, что они делают для его отца с матерью. Ведь, коли родня им не поможет, их выгонят на улицу, и им придется идти в работный дом. И сестра его тоже, — продолжала миссис Глегг, сурово глядя на Мэгги, которая села на диван возле миссис Дин только потому, что она — мать Люси, — она тоже должна быть смиренной и работать, теперь некому будет ей прислуживать… пусть зарубит это себе на носу. Она должна взять на себя всю работу по дому, должна уважать и любить своих тетушек, которые так много для нее сделали и которые копили деньги, чтобы оставить их своим племянникам и племянницам.
Том все еще стоял у стола посреди комнаты. Он густо покраснел, и вид его далеко нельзя было назвать смиренным, но он собирался со всей почтительностью заговорить о том, что надумал до прихода сюда. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла мать.
Бедная миссис Талливер держала л руках небольшой поднос, на котором она разместила серебряный чайник, чашку и блюдце из сервиза на образец, судочки для соли и сахарные щипчики.
— Взгляни, сестрица, — сказала она миссис Дин, ставя поднос на стол, — я думала, коли ты снова посмотришь на чайник — ты его давненько не видела, — он тебе, может статься, больше понравится, и в нем получается такой вкусный чай, и к нему есть подставка и все остальное, ты можешь пустить его на каждый
