— Всем заплатил? — повторил он в невыразимом волнении; лицо его покраснело, и глаза зажглись огнем. — Как… что… меня объявили банкротом?
— О отец, милый отец, — воскликнула Мэгги, зная, что это ужасное слово полностью соответствует действительности, — постарайся перенести это… ведь мы так любим тебя… твои дети всегда будут тебя любить. Том заплатит им, когда вырастет; он сам сказал.
Она чувствовала, что отца начинает бить дрожь, и голос его тоже дрожал, когда, помолчав минуту, он произнес:
— Да, моя девочка, но мне-то второй жизни не прожить.
— Ты доживешь до того времени, как я со всеми расплачусь, отец, — сказал Том, которому с трудом повиновался язык.
— Ах, сынок, — вздохнул мистер Талливер, медленно покачивая головой, — что разбилось, снова не склеишь: это уж будет твоя заслуга, не моя. — Затем, снова взглянув на него, продолжал: — Тебе только шестнадцать… Трудненько тебе придется… Но ты не должен винить отца, мне не под силу было справиться со всеми мошенниками. Зато я дал тебе хорошее обучение… Это тебе поможет стать на ноги.
Казалось, в горле у него застрял комок, с таким трудом он произнес последние слова; румянец, напугавший детей, ибо он часто предвещал временное возвращение паралича, схлынул, лицо его было бледно и взволнованно. Том ничего не ответил: он все еще боролся с желанием убежать из комнаты. Отец несколько минут сидел, не говоря ни слова, но мысли его, казалось, больше не блуждали в прошлом.
— Значит, все пустили с молотка? — спросил он более спокойно, словно его просто интересовало, что произошло за последнее время.
— Все продано, отец; но мы еще не знаем, кому достались земля и мельница, — сказал Том, стремясь предупредить его вопрос, чтобы не пришлось обнаружить, что купил их Уэйкем.
— Ты не должен удивляться, что внизу так пусто, отец, — сказала Мэгги, — но твое кресло и конторка там… Они по крайней мере у нас остались.
— Ну так пойдем…. Помоги мне спуститься, Люк… Я хочу сам на все посмотреть, — сказал мистер Талливер, опираясь на палку и протягивая другую руку Люку.
— Да, сэр, — отозвался Люк, подставляя плечо хозяину, — вам легче будет все это понять, когда вы своими глазами увидите: так быстрей привыкнешь. Это как моя матушка говорит о своей одышке… Она говорит: «Мы теперь старые друзья», хоть она изо всех сил боролась против нее спервоначала.
Мэгги побежала вперед, чтобы проверить, все ли в порядке в мрачной гостиной, где огонь, почти бесцветный в лучах зимнего солнца, казалось, еще усиливал общее убожество. Она повернула кресло отца, отодвинула в сторону стол, чтобы сделать шире проход, и с бьющимся сердцем стала ждать, когда он войдет и в первый раз глянет вокруг. Том шел впереди, неся скамеечку для ног, и остановился рядом с Мэгги в дверях комнаты.
У Тома было куда тяжелее на сердце — Мэгги, при всей ее чуткости, не так страдала, ибо горе открыло простор для ее любви, дало возможность излиться ее страстной натуре. Ни один настоящий мальчик не может этого понять: он готов лучше отправиться убивать Немейского льва[63 — Ссылка на подвиг героя древнегреческого эпоса Геракла, обладавшего необыкновенной силой.] или совершить сколько угодно геройских подвигов, нежели постоянно терзаться чувством жалости, если он не в силах уничтожить зло, причинившее страдание.
Мистер Талливер остановился в дверях, опершись на руку Люка, и посмотрел вокруг, на все те пустые места, что были для него заполнены тенями стоявших там раньше предметов — каждодневных спутников его жизни. Казалось, сознание мистера Талливера с каждой минутой крепло, поддерживаемое свидетельством его пяти чувств.
— А! — медленно произнес он, двинувшись к своему креслу, — они продали все с молотка… продали все с молотка.
Затем, усевшись в кресло и опустив палку на пол, он снова обвел взглядом комнату.
— Они оставили большую Библию, — сказал он. — В ней все записано… когда я родился и когда взял себе жену… Принеси ее мне, Том.
Библия была положена перед ним и раскрыта на чистом листе в начале книги, а когда он медленно читал записи, в комнату вошла миссис Талливер и, увидя, что ее муж уже спустился вниз и сидит с семейной Библией в руках, остановилась в безмолвном изумлении.
— А, — сказал он, глядя на то место, где лежал его палец, — моя мать была Маргарет Битон… умерла в сорок семь лет: в их семье никто долго не жил… а мы пошли в мать — Гритти и я, — мы тоже скоро уйдем на покой.
Над записями о рождении и замужестве сестры он остановился, словно они навели его на новые мысли, затем вдруг взглянул на Тома и встревоженно спросил:
— Они не заставили Мосса выплатить деньги, что я ему одолжил, нет?
— Нет, отец, — сказал Том, — расписка была сожжена. Мистер Талливер снова обратил свой взор на страницу и немного погодя промолвил:
— А… Элизабет Додсон… Вот уже восемнадцать лет, как я женился на ней.
— Будет в следующее благовещение, — добавила миссис Талливер, подходя к нему и глядя на страницу.
Муж серьезно взглянул ей в лицо.
— Бедняжка Бесси, — сказал он, — ты была тогда красивая девушка — все это говорили… и я всегда думал, что ты на редкость хорошо сохранилась… А теперь ты так постарела… Не держи на меня зла… Я хотел сделать, как для тебя лучше… Мы обещали друг другу делить и радость и горе.
— Но я никогда не думала, что будет столько горя, — сказала бедная миссис Талливер со странным испуганным видом, который стал появляться у нее в последнее время, — мой покойный отец отдал меня… и все это случилось так вдруг…
— О, мама, — прервала ее Мэгги, — зачем ты это все говоришь?
— Да, я знаю, вы не даете бедной матери и рта раскрыть… И так всю жизнь… Ваш отец никогда не слушал, что я ему говорю… Никакого толку не было просить его… И сейчас не будет, даже стань я перед ним на колени.
— Не говори так, Бесси, — сказал мистер Талливер, который в эти первые минуты унижения не мог не видеть, как ни был он горд, что упреки его жены справедливы. — Коли я могу что сделать, чтобы загладить свою вину перед тобой, я не скажу «нет».
— Значит, мы можем остаться здесь, и у нас будет свой кусок хлеба, и я не должна расставаться с сестрами… А я всегда была тебе такой хорошей женой, никогда ни в чем не перечила… И они все говорят… все говорят — это только справедливо… Да ведь ты так настроен против Уэйкема.
— Мать, — сурово сказал Том, — сейчас не время говорить об этом.
— Пусть говорит, — прервал его мистер Талливер. — Что ты хочешь сказать, Бесси?
— Да ведь теперь и мельница и земли — всё в руках Уэйкема, и что толку ссориться с ним, когда он говорит, что ты можешь остаться здесь — чего уж благороднее — и вести все дела и иметь тридцать шиллингов в неделю и лошадь, чтобы ездить на рынок… А где нам голову приклонить? Нам придется переехать в домик на деревне. Чтобы мне и детям дойти до этого… И все потому, что ты не можешь не ссориться с людьми, и слушать никого не желаешь…
Мистер Талливер, дрожа, сжался в кресле.
— Твое право требовать от меня чего хочешь, Бесси, — тихо сказал он. — Довел тебя до бедности… Этот мир мне не по силам… я теперь ничто… несостоятельный должник… Где уж мне теперь стоять на своем?
— Отец, — сказал Том, — я не согласен с матерью и дядюшками, ты не должен служить у Уэйкема. Я получаю теперь фунт в неделю, и ты сможешь найти какую-нибудь работу, когда поправишься.
— Молчи, Том, молчи; на сегодня с меня хватит. Поцелуй меня, Бесси, и давай не держать друг на друга зла: нам никогда уже не быть молодыми… Этот мир мне не по силам.
Глава IX ЕЩЕ ОДНА ЗАПИСЬ В ФАМИЛЬНОЙ БИБЛИИ
За этим первым моментом самоотречения и покорности последовали дни отчаянной душевной борьбы; становясь все крепче, мельник мог шире охватить внутренним взором то сложное положение, в которое он сам себя поставил. Измученное животное не рвется с привязи; так и мы, ослабленные болезнью, не можем отказаться от обетов, которые потом, когда мы наберемся сил, представляются нам немыслимыми. Были дни, когда Талливеру казалось, что выполнить данное им Бесси обещание выше сил человеческих: он дал согласие, не зная, чего она от него потребует… Она с таким же успехом могла попросить его поднять на плечи дом. Но, помимо мысли, что он, женившись на Бесси, сделал ее несчастной, были и еще соображения, говорившие в пользу просьбы жены. Он видел здесь возможность, отказывая себе во всем, скопить из жалованья деньги, чтобы вернуть все сполна кредиторам, а вряд ли ему будет легко найти себе другое столь подходящее место. Он привык вести не слишком обременительную жизнь, много распоряжаться и мало работать и не знал, приспособится ли к новому делу. А если ему ничего не останется, кроме поденной работы, и жене придется прибегнуть к помощи сестер? Перспектива вдвойне для него неприятная после того, как они позволили продать все сокровища Бесси — наверняка с умыслом, чтобы восстановить ее против мужа: пусть почувствует, что это он довел ее до такой крайности. Слушая их увещания, когда они приезжали убеждать его, что он обязан это сделать ради Бесси, он отводил глаза, и лишь когда они поворачивались к нему спиной, бросал на них исподтишка гневные взгляды. Только страх, что иначе ему придется прибегнуть к их помощи, мог побудить его последовать их совету.
Но сильнее всего в нем говорила любовь к старым местам, где он бегал когда-то еще мальчишкой — так же, как впоследствии Том. Талливеры жили здесь уже много поколений, и он помнил, как, сидя зимними вечерами на низкой скамеечке, слушал рассказы отца о старой, наполовину бревенчатой мельнице, которая стояла на этом же месте, пока не была почти совсем разрушена наводнением, и его дед снес ее и поставил новую. Когда мистер Талливер начал уже ходить и снова увидел все то, к чему с детства привык его взор, — тут-то он по-настоящему почувствовал, как крепко держит его любовь к родному дому, который стал частью его жизни, частью его самого. Он не мог вынести мысли, что ему придется оставить его — дом,
