Боюсь, что в душу Мэгги неминуемо закралось бы чувство тайного удовлетворения, знай она только, как этот дерзкий и самонадеянный Стивен целиком поглощен ею, как быстро его решимость держать себя с ней подчеркнуто равнодушно переходит в раздражающе-непреодолимое желание добиться от нее какого-нибудь знака расположения, обменяться с ней полувзглядом или полусловом. Ему не пришлось долго ждать удобного случая: когда перешли к музыке из „Бури“,[100 — «Буря» — музыкальная картина из оперы «Вильгельм Телль» итальянского композитора Россини (1792–1868).] Мэгги, встав с места, направилась в другой конец комнаты за понадобившейся ей скамеечкой; не участвовавший в это время в пении Стивен, от которого не ускользало ни одно ее движение, угадал ее желание и, предупреждая его, бросился к скамеечке; подняв ее, он посмотрел на Мэгги такими умоляющими глазами, что было бы бессердечием не ответить ему благодарным взглядом. А когда вам под ноги подставляет скамеечку самоуверенный молодой джентльмен, и этот джентльмен, столь уверенный в себе, не совсем вам безразличен, и, становясь вдруг покорным и внимательным, он медлит и склоняется к вам с вопросом — не опасно ли сидеть на сквозняке между окном и камином и не будет ли ему позволено передвинуть для вас рабочий столик, — то, само собой разумеется, все это вызывает предательскую нежность в ответном женском взгляде, особенно если первые жизненные уроки были преподаны вам на прозаическом, будничном языке. Для Мэгги подобные знаки внимания не были привычны, они были чем-то совсем новым в ее жизни, и свойственная ее натуре потребность в поклонении сохранила всю свою первоначальную свежесть. Предупредительно нежный тон Стивена заставил Мэгги поднять глаза на склонившееся к ней лицо, когда она произносила в ответ: „Нет, благодарю вас“, и, вопреки всему, взгляд, которым они обменялись, был полон для них той же прелести, что и накануне. Со стороны Стивена это был лишь обычный акт вежливости, потребовавший не больше одной-двух минут, и Люси, занятая пением, едва ли обратила на это внимание. Но для Филипа, в душе которого жила уже смутная тревога, готовая находить себе подтверждение в самых незначительных случайностях, неожиданное рвение Стивена и преображенное лицо Мэгги, очевидно отразившее сияющую улыбку, обращенную к ней, составили столь разительный контраст с недавним подчеркнутым безразличием, что он сразу же усмотрел в этом горький для себя смысл. Вновь зазвучавший голос Стивена действовал на его взвинченные нервы так раздражающе, словно то был лязг железа; Филипу даже захотелось извлечь из рояля резкий и пронзительный звук. В действительности он не имел сколько-нибудь разумных оснований заподозрить существование недозволенных чувств между Мэгги и Стивеном — так по крайней мере говорил ему здравый смысл, — и ему не терпелось поскорее оказаться дома, чтобы, хладнокровно обдумав ложные впечатления, доказать себе их несостоятельность. Но вместе с тем ему хотелось оставаться до тех нор, пока будет Стивен, — всегда быть с Мэгги, когда с ней Стивен. Бедному Филипу представлялось естественным, более того — неизбежным, что любой мужчина, увидев Мэгги, должен в нее влюбиться. Но у нее нет надежды на счастье, если, увлеченная несбыточными мечтами, она полюбит Стивена; рта мысль окрылила Филипа, позволив ему рассматривать свою любовь к Мэгги в более благоприятном свете. Оглушенный бурей чувств, он стал путать ноты, и Люси уже поглядывала на него с недоумением, когда приход миссис Талливер, позвавшей их завтракать, дал повод Филипу закончить игру.
— А, мистер Филип! — сказал мистер Дин, когда они вошли в столовую. — Давненько я вас не видел. Отец ваш, кажется, в отъезде. На днях я зашел к нему, но мне сказали, что его нет в городе.
— Дела заставили его провести несколько дней в Мадпорте, — ответил Филип, — но он уже возвратился.
— Что, земельное владение по-прежнему его конек?
— Как будто, — проговорил Филип, весьма удивленный этим внезапным интересом к делам отца.
— Так, так, — произнес мистер Дин. — Если я не ошибаюсь, у него имеются земли и по ту и по другую сторону реки?
— Совершенно верно.
— А! — продолжал мистер Дин, разрезая пирог с голубями. — Должно быть, он теперь убедился, что земля — это крепкий орешек, дорогостоящий конек! У меня вот никогда не было конька, я не поддавался своим причудам. Но хуже нет, когда люди воображают, что из конька можно извлечь выгоду. Деньги сыплются из их карманов, как зерно из дырявого мешка.
Люси было несколько не по себе от этой неуместной критики расходов мистера Уэйкема. Но мистер Дин тем и ограничился и в продолжении всего завтрака был необычно Задумчив и молчалив. Люси, хорошо изучившая отца и имевшая свои причины интересоваться всем, что касалось Уэйкема, непременно захотела узнать, почему мистер Дин затеял этот разговор. Последовавшее затем молчание утвердило ее в подозрении, что вопросы были заданы неспроста.
Решив выведать у отца то, что ее интересовало, Люси прибегла к испытанному способу, к которому обращалась всегда, когда ей хотелось что-нибудь сказать или о чем-нибудь спросить мистера Дина: по окончании обеда она под благовидным предлогом удалила миссис Талливер из столовой, а сама устроилась на скамеечке у ног отца. Мистер Дин в подобных случаях испытывал наивысшее удовольствие, право на которое, как он полагал, давали ему его заслуги, и готов был даже мириться с тем, что Люси не любившая, чтобы на нее сыпался табак, завладевала его табакеркой.
— Тебе ведь не хочется спать, папочка? — спросила Люси, придвигая поближе скамеечку и разгибая толстые пальцы, сжимавшие табакерку.
— Пока нет, — отозвался мистер Дин, окидывая взглядом еще одно заслуженное им удовольствие, которое заключал в себе стоящий на столе графинчик. — А могу я узнать, чего хочется тебе? — добавил он с нежностью, ущипнув ее украшенный ямочкой подбородок. — Ты, наверное, ластишься ко мне, чтобы вытянуть у меня из кармана еще несколько соверенов для своего базара? Э?
— Вот ты и ошибся — у меня нет сегодня корыстных мотивов. Мне просто хочется поболтать с тобой. Любопытно, почему тебе сегодня вздумалось расспрашивать Филипа Уэйкема о землях его отца? Это было так странно: ведь ты никогда и словом не упоминал о мистере Уэйкеме, и вдруг тебя почему-то беспокоит, что он попусту тратит свои деньги.
— Это продиктовано деловыми интересами, — ответил мистер Дин, сопровождая свои слова отстраняющим жестом, который должен был показать, что ему нежелательно чье бы то ни было проникновение в эту тайну.
— Но, папа, ты ведь сам всегда говорил, что мистер Уэйкем воспитал Филипа словно барышню; как же ты можешь рассчитывать получить от него какие-либо сведения о делах? Твои неожиданные вопросы прозвучали по меньшей мере странно. У Филипа они вызвали недоумение.
— Глупости, детка! — воскликнул мистер Дин, считавший себя достаточно искушенным в светском обхождении, которое давалось ему не без труда по мере того, как он преуспевал в жизни. — Мне стало известно, что мельница Уэйкема к его земли по ту сторону реки — Дорлкоутская мельница, принадлежавшая раньше, как ты знаешь, твоему дяде Талливеру, — не приносит ожидаемых доходов. Вот я и подумал — не проболтается ли Филип, что его отцу надоела его затея с землей.
— Вот как! А ты купил бы мельницу, папа, если бы мистер Уэйкем пожелал расстаться с ней? — живо подхватила Люси. — О, я хочу все знать об этом; я даже обещаю отдать тебе табакерку, если ты расскажешь мне. Мэгги говорит — они только о том и мечтают, чтобы рано или поздно вернуть себе мельницу. Ведь это последнее желание их отца, высказанное им перед самой смертью.
— Ш-ш, малютка! — сказал мистер Дин, воспользовавшись вновь обретенной табакеркой. — Никому ни слова об этом! Нет почти никаких шансов, что им или кому другому удастся вырвать эту мельницу из рук Уэйкема. А проведай он, что мы покупаем ее с намерением передать Талливерам, — еще менее вероятно, что он расстанется с ней. Сначала он вел себя достаточно прилично в отношении Талливера, но когда человека отхлещут кнутом, подарков от него не жди.
— Знаешь, папа, — начала Люси несколько торжественным тоном, — ты должен довериться мне! Не спрашивай, какие у меня основания говорить с тобой об этом, но можешь не сомневаться — основания серьезные. Помни — я благоразумна, право же так!
— Ну что ж, послушаем.
— Я уверена, что если ты разрешишь мне посвятить во все Филипа Уэйкема, позволишь сказать ему, что ты хочешь купить мельницу и почему ты этого хочешь, объяснить ему, что Том и Мэгги мечтают вернуть ее семье и как для них это важно, — я уверена, он поможет нам в этом. Я не сомневаюсь в его готовности.
— С чего ты это взяла, детка? — спросил мистер Дин с озадаченным видом. — Что Филипу за дело до всего этого? — Затем, бросив проницательный взгляд на дочь, он продолжал: — Уж не думаешь ли ты, что бедный малый к тебе неравнодушен и ты можешь вертеть им как хочешь? (Мистер Дин был спокоен, зная, кому отдано сердце Люси.)
— Нет, папа: ко мне он совершенно равнодушен, так же как и я к нему. Но у меня есть основания быть вполне уверенной в том, что я говорю. Не спрашивай меня ни о чем. А если догадаешься сам — молчи. Только позволь мне поступать так, как я найду нужным.
С этими словами Люси перебралась со скамейки на колени к отцу и поцеловала его.
— Ты уверена, что не натворишь глупостей? — спросил он, любуясь ею.
— Да, папа, вполне уверена. Я очень рассудительна: ведь это от тебя я унаследовала деловые таланты. Разве тебя не привела в восторг моя тетрадь для записи расходов?
— Ну, прекрасно, прекрасно; если только этот юнец умеет держать язык за зубами, то хуже от этого не будет. По правде говоря, шансы у нас невелики. Ну, а теперь ступай и дай мне вздремнуть.
Глава VIII УЭЙКЕМ В НОВОМ СВЕТЕ
Не прошло и трех дней после разговора между Люси и ее отцом, нечаянно услышанного нами, — и вот, улучив минуту, когда Мэгги отправилась с визитом к тетушке Глегг, Люси уже в доверительной беседе посвятила во все Филипа. День и ночь Филип с неутихающим волнением перебирал в уме все, что сказала ему Люси, пока наконец у него полностью не сложился план действий. Ему казалось, что у него появилась надежда как-то изменить отношения с Мэгги или хотя бы устранить одно из препятствий, разделяющих их. С лихорадочной напряженностью шахматного игрока в первом пылу увлечения он рассчитал и взвесил каждый шаг и сам был немало удивлен, неожиданно обнаружив в себе таланты стратега. План его был в равной мере дерзким и
