является правильным определением изготовляемого; S. Th. I-II, 57, 4) или ars est principium faciendi et cogitandi quae sunt facienda (искусство есть начало делания и размышления о том, что должно делать; Summa Alexandri II, 12, 21), звучат так, как будто у них нет конкретного автора. Средневековье повторяет и формулирует их на различные лады, начиная от Каролингов и кончая Дунсом Скотом; за основу берутся прежде всего труды Аристотеля, а также вся греческая традиция, Цицерон, стоики, Марий Викторин, Исидор Севильский, Кассиодор. Приведенные выше формулировки основаны на двух принципах: познавательном (ratio, cogitatio) и творческом (faciendi, factibilis); на этих-то предпосылках и выстраивается учение о природе искусства. Искусство — это познание правил, с помощью которых можно создавать те или иные вещи, причем познание уже существующих, объективных правил — в этом Средневековье едино. Ars называется так потому, что она arctat, сжимает, говорит нам Кассиодор, в привычном для себя ключе вольно обращаясь с этимологией (Institutio saecularium litterarum, PL 70, col. 1151). Спустя несколько веков эти слова без изменения воспроизводит Иоанн Солсберийский (Metalogicus I, 12). Но ars возводят и к греческому aretus (доблесть, добродетель), о чем замечает — вместе с Кассиодором — Исидор Севильский (Etymologiarum libri XX, I, 1); ведь ars — это умение или способность что- то делать а, следовательно, virtus operativa (деятельная сила), сила практического разума. Искусство относят к области делания (fare), но не действия (agire); последнее относится к сфере нравственности и к той регулирующей силе (virtus), каковой является Благоразумие, recta ratio agibilium (правильное определение того, как надо действовать). Как отмечают теологи, искусство имеет некоторую аналогию с Благоразумием, но Благоразумие управляет практическим суждением относительно случайных ситуаций, направлено на благо человека, тогда как искусство, напротив, упорядочивает действие, направленное на физический (например, скульптуру) или умственный (логика или риторика) материал. Искусство имеет своей целью bonum operis (благо, или качество создаваемой вещи): для кузнеца важно сделать хороший меч, ему не важно, в каких целях его используют — благородных или порочных. Таким образом, интеллектуализм и объективизм — два аспекта средневекового учения об искусстве: искусство — это знание (ars sine scientia nihil est, то есть искусство без знания — ничто), и оно творит предметы, наделенные собственной самодостаточностью, творит искусственные вещи. Искусство — это не выражение, а творчество, действие, предполагающее осязаемый результат.
Искусство — это и строительство корабля или дома, изготовление молота или рисование миниатюры; artifex (творец, создатель) — это кузнец и ритор, поэт и художник, равно как и стригальщик овец. Перед нами еще один, хорошо известный аспект средневековой теории искусства: ars — понятие достаточно широкое, вбирающее в себя и то, что мы назвали бы ремеслом или техникой, так что теория искусства — это прежде всего теория ремесла. Artifex создает нечто такое, что позволяет исправить, дополнить или продолжить природу. Человек занимается искусством в силу своего бедственного положения: от рождения лишенный шерсти, клыков, когтей, не способный быстро бегать или спрятаться в собственную скорлупу, он, наблюдая за природой, подражает ей. Наблюдая, как вода сбегает с горы, не задерживаясь на вершине и не проникая вовнутрь скрытых полостей, он изобретает Дом и крышу (Гуго Сен-Викторский, Didascallcon I, 10). Omne enim opus est vel opus creatoris, vel opus naturae, vel opus artificis, imitantis naturam: ибо всякое произведение есть произведение или Творца, или природы, или мастера, который подражает природе (Гильом из Конша, Glosae super Platonem, ed. Jeauneau, р. 104).
Итак, искусство подражает природе, но не копирует рабски все то, что природа ему предлагает в качестве образца: в этом подражании есть место изобретению и переработке. Искусство соединяет разрозненные вещи и разделяет соединенные, продолжает дело природы, творит по образу природы, и продолжает ее творческое усилие (nisus). Да, ars imitatur naturam (искусство подражает природе), но оно подражает ей in sua operatione: искусство подражает природе не в смысле необходимого копирования созданных ею форм — оно подражает ей в ее творческом действии (S. Th. I, 117,1). И это важное добавление к той формулировке, которая всегда казалась людям банальнее того, что она являет собой на самом деле. Средневековая теория искусства интересна именно с этой точки зрения: она представляет собой философию формотворчества, осуществляемого с помощью той техники, которой располагает человек, и взаимоотношений между человеческим и природным формотворчеством.
К наиболее глубоким рассуждениям на эту тему следует отнести приводимый ниже пассаж из Иоанна Солсберийского. Искусство наделяет человека способностью творить вещи по природному образцу и при этом сокращает путь, который проходит природа, и позволяет человеку опередить ее:
«Eorum, quae fieri possunt, quasi quodam dispendioso naturae circuitu compendiosum iter praebet et pari (ut ita dixerim) difficilium facultatem. Unde et Graeci eam muthodon dicunt, quasi compendiariam rationem, quae naturae vitet dispendium, et anfractuosum ejus circuitum dirigat, ut quod fieri expedit, rectius et facilius fiat. Natura enim, quamvis vivida, nisi erudiatur, ad artis facilitatem non pervenit: artium tamen omnium parens est, eisque, quo proficiant etperficiantur, dat nutricolam rationem».
«Оно как бы предлагает более краткий путь в сравнении с долгим продвижением природы к вещам, которые можно сделать, и порождает (как я уже говорил) способность создавать трудные вещи. Поэтому греки называют словом muthodon сокращенное размышление, которое избегает затрат, совершаемых природой, и исправляет ее извилистый путь, дабы правильнее и легче могло исполниться то, что полезно сделать. Ведь природа, какой бы она проворной ни была, не достигает скорости искусства, если только тому не обучается: однако она является матерью всякого искусства и, как кормилица, дает им разумение, дабы они продвигались и совершенствовались»
. (Metalogicus I, 11).
Природа, со своей стороны, побуждает ум (vis quaedam animo naturaliter insita, per se valens) (некая сила, естественным образом присущая духу и значимая сама по себе) воспринимать вещи, запоминать их, исследовать и сравнивать. Искусство и природа поочередно помогают друг другу в процессе неуклонного возрастания творческого начала. Под «ingenium» Иоанн Солсберийский подразумевает не то, о чем будут говорить маньеристы, используя этот же термин; для него в лучшем случае речь идет о virtus operandi (сила действования). Понимание же им слова Natura безусловно восходит к общей культурной атмосфере XII века; он имеет в виду нечто живое и органическое, служанку творца, активно действующую матрицу всех форм.
10.2. Онтология художественной формы
Философы XIII в. ограничивают представления об искусстве (ars) как способности, связанной с космогоническими силами, и разрабатывают онтологию художественной формы, которая в какой-то мере сужает возможности искусства.
Согласно св. Фоме, между природными и художественными целостностями пролегает глубокое онтологическое различие. Форма, привносимая художником в материю, на которую он воздействует, является не субстанциальной, а акцидентальной формой. Материя, которая подлежит художественной обработке, — не чистая потенция, не материя ex qua (из которой); это уже субстанция, определенный акт, мрамор, бронза, глина, стекло, то есть материя in qua (в которой), subjectum, на который воздействуют акцидентальные формы, видоизменяют его, но не касаются его субстанциональной природы. {Ср. в частности небольшое произведение «De principiis naturae» («О началах природы»), где обстоятельно развивается эта тема; ср. также S. Th. I, 77, 6 и Summa contra Gentiles II, 72.} Ars operatur ex materia quam natura ministrat: искусство творит сообразно материи, которую предлагает природа (Sententia libri de anima II, 1, р. 696; ср.: S. Th. I, 77, 6). В качестве примера св. Фома приводит медь, из которой можно сделать статую. Эта медь потенциально уже заключает в себе тот образ, которым она будет наделена; пока что она представляет собой нечто бесформенное (infiguratum), лишенное формы (privatio formae); однако та художественная форма, которая делает ее статуей, изменяет ее лишь поверхностно, так как ее бытие в качестве меди не зависит от акцидентальной формы. Этот пассаж свидетельствует о том, как далека средневековая ментальность от представления об искусстве как творческой силе. Самое большее, что может делать искусство, так это создавать наилучшие изображения, поверхностные отпечатки (terminationes) материи, но ему следует проявить онтологическое смирение по отношению к природе, которая первична. Связываемые воедино средствами искусства сущности не создают нового единства, но каждая сохраняет свою собственную субстанциальную реальность; они просто ad aliquam figuram redactis per modum commensurationis, то есть сведены в определенный образ посредством соразмерности (S. Th. III, 2, 1). Существование их определяется действием поддерживающей их материи, тогда как природные вещи существуют в силу своей причастности к Божеству (Contra Gentiles III, 64). Согласно св. Бонавентуре в мире действуют три силы: Бог, творящий из ничего; природа, воздействующая на потенциальное бытие; и искусство, воздействующее на природу и предполагающее ens completum (совершенное, законченное сущее). Художник может содействовать творческому ритму природы, может ускорять его, но не может состязаться с ним (II Sent., 7, 2, 2, 2).
Те же представления встречаются и в народной схоластике, энциклопедических трудах и в обыденном сознании. В «Романе о Розе» Жан де Мён (написавший свою часть произведения вскоре после того, как появилась «Сумма» Фомы) описывает Природу, которая заботится о том, чтобы различные виды множились, и делает пространное отступление касательно Искусства. В отличие от Природы оно не производит истинных форм: стоя перед Природой на коленях, Искусство умоляет ее (подобно нищему, не владеющему ученостью, но жаждущему подражать ей) научить его охватывать реальность в ее образах. Однако, подражая Природе в ее творческом усилии, Искусство все-таки не может создавать живых существ. И здесь в онтологическом недоверии философов к Искусству начинает слышаться простосердечное разочарование зрителя, который видит, что Искусство хотя и создает образы «рыцарей на прекрасных скакунах, с ног до головы покрытых голубыми, желтыми, зелеными и прочих цветов доспехами, птиц в зеленых зарослях, рыб во всяческих водах, диких зверей, пасущихся в лесах, всякую траву, всякий цветок, который мальчики и юноши собирают в лесу по весне…», однако, несмотря на все свое проворство, не может заставить их двигаться, чувствовать, говорить. Не следует видеть здесь выражение чувствительности, неспособной постичь самоценности искусства. Как и св. Фома, Жан де Мён в данном случае стремится к тому, чтобы определить возможности природы и искусства с научной точки зрения; вполне естественно, что, в соответствии с логикой своего рассуждения, он отводит искусство на второй план. Различие между Жаном де Мёном и св. Фомой заключается в том, что для поэта, писавшего на народном языке, данный аргумент доказывает превосходство алхимии над искусством — ведь алхимия позволяет осуществить трансмутацию. Все это говорит о том, что в светской культуре XIII века под видом схоластики уже заявляют о себе требования науки и натурфилософии Ренессанса.
Однако несмотря на все ограничения, налагаемые онтологией
