чего это пишется? Все, кто работает, должны работать в соответствии с профессиональными правилами. Прораб строит дом, дом не падает, так что пишем о нем «высокопрофессионально»? Как-то это нелепо выглядит. О профессионализме задумываться стоит в случае прораба-недоумка, у которого дома падают. А о нормальном прорабе что писать? Водопроводчик прокачал унитаз… Мерси, конечно, но причем тут профессионализм? Еще не хватало, чтоб он взболтал дерьмо и погнал в квартиру. Хвалить за профессионализм – значит, что мы предполагаем, что обычно все работают кувырком через задницу.

– Именно, – отвечал я. – Наши читатели уверены, будто все работают кувырком через задницу. Поэтому превозносят высокий профессионализм. В переводе с технического тем самым хотят сказать: «У них получилось». Карабинеры поймали курокрада? Высокий профессионализм.

– Да, как говорят, «Иоанн Двадцать третий – добрый папа». Можно подумать, что другие римские папы были недобрые.

– Вообще-то, я думаю, что да. Что недобрые. Иначе за что так хвалят «доброго» Иоанна Двадцать третьего? Кстати, например, если вы видели фотографию его предшественника Пия Двенадцатого… В фильме про Джеймса Бонда этого двенадцатого Пия взяли бы на роль главы Спектра.

– Выражение «добрый папа» запустили журналисты. Читатели талдычат вслед за ними.

– Все выражения всегда запускают журналисты. Журналисты ориентируют читателей, что им надлежит талдычить, – отрубил Симеи.

– Ориентируют? По своей природе журналисты исследуют нравы или диктуют нравы?

– И исследуют, и диктуют, синьорина Фрезия. Публика не знает, какие у нее нравы. Мы ее ориентируем. Благодаря нам люди также узнают, какие нравы у них были прежде. Ладно, поменьше философии, побольше профессионализма. Давайте, Колонна.

– Даю, – отозвался я. – Даю профессионализм. Мы говорили о штампах: разделать под орех, распоясаться, свет в конце туннеля, и далее до бесконечности… В особенности следует постоянно извиняться и каяться. Англиканская церковь извиняется перед Дарвином, штат Виргиния извиняется за былое рабство, электрическая компания извиняется за сбои, канадское правительство извиняется перед эскимосами. Нельзя сказать, чтоб католическая церковь действительно пересмотрела свои пещерные взгляды на вращение нашей планеты, но римский папа все-таки извинился перед Галилеем.

Майя захлопала в ладоши:

– Точно, точно. Я так никогда и не смогла понять, эта извинительная мода, она проявление смирения или, наоборот, высшей наглости? Делаешь нечто неподобающее, далее быстро извиняешься и – гляди – опять чистенький. Вспоминается школьный анекдот, как ковбой скачет по прерии, слышит голос свыше: «Скачи быстро в Абилену!», в Абилене слышит голос, что он должен зайти в салун, в салуне голос ему свыше диктует: поставь на рулетку на пятый номер, ковбой ставит все деньги, на рулетке выходит восемнадцать. Голос свыше: «Вот ведь зараза, опять не получилось!»

Посмеялись и двинулись дальше. На повестке дня стояла статья Лючиди о богадельне, о «Милосердном приюте Тривульцио», и обсуждали мы этот материал битых полчаса. Наконец, когда Симеи в припадке меценатизма заказал из ближнего бара кофе для всех, Майя, сидевшая между мной и Браггадоччо, пробормотала:

– А я бы сделала наоборот. Если бы у нас газета была попродвинутее. Сделала бы колонку, где бы все было навыворот.

– Навыворот статью Лючиди? – вскинулся Браггадоччо.

– Нет, ну при чем тут, что вы подумали? Я имела в виду – штампы навыворот…

– О штампах мы кончили говорить полчаса назад, – буркнул Браггадоччо.

– Ну да, но у меня не выходило из головы.

– А у нас давно вышло! – рявкнул Браггадоччо.

Майя не обиделась на его реплику и смотрела на нас с удивлением: забыли, что ли?

– Навыворот «эпицентр циклона» или «разделать под орех». Венеция – южный Амстердам. Фантазия превосходит даже самую смелую реальность. Надеюсь, вы не подозреваете, что я не расист. Тяжелые наркотики – первый шаг на пути к марихуане. Запоясаться. Общение по-простому на «вы». Хорошо смеется тот, кто смеется первым. Я, может быть, и немолод, но, слава богу, уже выжил из ума. Для меня все эти ваши выкладки – китайская безграмотность. Головокружение от неуспехов. Если разобраться, у Муссолини тоже были свои несомненные минусы. Париж ужасен, но парижане уж очень симпатичные. Молодежь ездит в Римини, чтобы ходить на пляж, не на дискотеку же.

– И целый гриб отравился, съев всего лишь одну отравленную семью. Сколько можно? Откуда у вас столько этих глупостей? – произнес Браггадоччо примерно то же, что сказал кардинал Ипполито поэту Ариосто.

– Большей частью все из одной книжки. Вышла уморительная книжка в прошлом месяце, – сказала Майя. – Но прошу прощения. Да, я понимаю, что для «Завтра» это не то. Что-то я не попадаю в точку. Думаю, пора мне уже домой. До свидания, увидимся.

– Послушай, – задержал меня Браггадоччо. – Надо поговорить. Давай ты меня подожди, пойдем вместе. Хочу тебе кое-что рассказать. Если не расскажу, лопну.

Через полчаса мы усаживались в таверне «Мориджи», и, надо заметить, по пути Браггадоччо ни слова не проронил относительно обещанного «кой-чего».

Наоборот, толок воду в ступе:

– А видел ты, какая она ненормальная, эта Майя? У нее аутизм.

– Аутизм? Аутисты обычно замкнутые, ни с кем не общаются. Какой же у нее аутизм?

– Ты почитай о ранних проявлениях аутизма. Например, мы с тобой сидим в комнате с мальчиком, у мальчика аутизм, зовут, например, Пьерино. Ты попросил меня спрятать где-нибудь шарик и уйти. Я кладу шарик в вазу. Потом я выхожу, ты перекладываешь шарик из вазы в коробку. Затем у Пьерино ты спрашиваешь: сейчас придет снова господин Браггадоччо, где ему искать шарик? Пьерино отвечает: ясное дело, в коробке. Пьерино не учитывает, что в моем представлении шарик все еще в вазе. У него-то в представлении шарик уже в коробке! Пьерино не умеет влезать в шкуру другого человека. Он думает, что у других в голове то же самое, что в голове у него.

– Но это же вроде не аутизм.

– Ну не знаю, может быть, у нее аутизм в легкой форме. Ведь бывает, что подозрительный человек – это параноик в начальной стадии. Но эта Майя определенно не в состоянии принять чужую точку зрения. Она уверена, что все думают то же, что она. Видел бы ты. Позавчера она вдруг как брякнет: «А он тут вовсе ни при чем». А этот «он» был упомянут кем-то вообще походя и за добрых полчаса до ее фразы. То ли ее заело на одной мысли, то ли ей просто пришло на ум что-то некстати, но она не может уяснить, что мы-то о том предмете и думать забыли. Так что она ненормальная. И это еще слабо сказано, поверь, пожалуйста. А ты все на нее пялишься, как на оракула…

Браггадоччо нес, конечно, бред. Я как мог выкрутился:

– Оракулы и должны быть ненормальными. Может, она правнучка Кумской сивиллы…

Это по дороге. В таверне же, сев за стол, Браггадоччо приступил к обещанному рассказу.

– У меня такая сенсация в руках, что мы продадим, можешь мне поверить, не меньше ста тысяч экземпляров. Если пойдем в продажу. Я хочу посоветоваться, вот. Как ты думаешь, что лучше: отдать нарытые мной материалы Симеи или продать конкурентам? В настоящую газету? Это просто бомба. Речь идет о Муссолини.

– Муссолини, по-моему, не очень такая уж бомба.

– Нет, что ты! Я могу доказать, что кое-кто нас дурачил всю жизнь, ну то есть совсем дурачил, всех обманывал.

– То есть как это?

– Долго рассказывать, но я расскажу. У меня, правда, пока только гипотеза. Не имея автомобиля, не могу проехать по местам, где еще, наверное, есть живые свидетели. Надо бы расспросить народ, собрать сведения. В любом случае давай рассмотрим сначала те факты, которые известны всем. Потом я тебе изложу свою гипотезу, и ты поймешь, что она – самая верная.

После этого Браггадоччо пересказал суммарно, по стереотипам, то, что сам он назвал «общеизвестной азбукой». Слишком уж общеизвестной, добавил Браггадоччо, чтобы эта азбука могла действительно быть правдой.

Принято считать, что, когда союзники прорвали Готическую линию обороны фашистов и пошли на Милан и война была уже де-факто проиграна, 18 апреля 1945 года Муссолини покидает озеро Гарда и направляется в Милан. Он останавливается на окраине города. Совещается с ближними министрами, есть ли возможность еще оборонять небольшой район в долине Вальтеллина. Но, по сути дела, дуче готовится к концу. На второй день он дает последнее интервью в жизни одному из верных приспешников, Гаэтано Кабелле, редактору «Народного листка Алессандрии». 22 апреля Муссолини выступает с последней речью перед офицерами Республиканской гвардии. Говорит нечто вроде «когда Родина потеряна, жизнь не имеет смысла».

Назавтра союзники уже в Парме. Освобождена Генуя. Утром знаменитого дня 25 апреля рабочие захватили фабрики в Сесто-Сан-Джованни. Муссолини вместе с ближайшими соратниками, среди которых генерал Грациани, явился в архиепископство к кардиналу Шустеру, который организовал его встречу с Комитетом национального освобождения. Принято думать, что под конец собрания прибыл Сандро Пертини и встретился с Муссолини. Ну, может, встретился на лестнице. Ну, может, это вообще легенда. Комитет освобождения потребовал от Муссолини безоговорочной капитуляции, добавив, что и немцы уже ведут с ними переговоры о сдаче. На что фашисты (последние, самые упертые) не приняли предложения. Они не согласились на унизительную сдачу. Вместо того взяли себе на размышление время и ушли.

Вечер. Вожди Сопротивления не могут в бездействии пережидать долгие размышления противника. Они дают сигнал к восстанию. Тут-то Муссолини, как принято думать, и ударяется в бегство на берег озера Комо. С горсточкой самых верных. На берег Комо направляются и жена его Ракеле с сыном Романо и дочкой Анной-Марией. Но Муссолини почему-то не желает с ними встречаться!

– А почему? – торжествующе вопросил тут Браггадоччо. – Почему? Что ли, предпочитал дожидаться любовницу, Кларетту Петаччи? Да ее еще не было. Мог же, пока ее ждал, уделить четверть часика семье? Обрати, обрати внимание на эту тонкость. Вот отсюда и начинается подозрение!

Муссолини считал, что в Комо безопаснее. Партизан в тех окрестностях было тогда еще довольно мало. Он считал, что пересидит до прихода англо-американцев. Это и была на тот момент основная задача Муссолини: не попасться партизанским вожакам, а отдать себя в руки англо-американцев, чтобы те передали дело в формальный суд, а потом… Главное было для него дожить до суда.

Или, может, думал, что из Комо переберется в Вальтеллину, где есть преданные люди (Паволини), которые обещали бывшему диктатору прикрытие в несколько тысяч боевых единиц.

– Он покинул Комо. Дальше, уволь, предпочту не описывать карусель перемещений. Куда только ни метался злополучный кортеж. Я не могу точно восстановить. Для моего расследования не это главное. В какой-то момент дуче подался в Менаджо. Оттуда, может, хотел попасть в Швейцарию. Потом кортеж поворачивает в Кардано. Там они подбирают Петаччи. Появляется немецкая охрана, присланная по приказу Гитлера, чтоб перевезти Муссолини к другу фюреру в Германию. Похоже на то, что в Кьявенне его дожидался самолет, чтобы доставить в Баварию. Но похоже и на то, что в Баварию