Ты подумай, не просочился! Вот это-то и самый хитрый момент!
– Почему?
– Потому что болван Леччизи вытащил на поверхность труп дублера! Ну да, я знаю, в этом состоянии разобраться и идентифицировать, скорее всего, уже не было возможности. Но в любом случае тем, кто имел сведения о подлинном, скрывавшемся Муссолини, не хотелось, чтобы эту историю снова ворошили. Хотелось, чтобы она звучала как можно меньше, как можно меньше. Но история все же звучала… Леччизи вышел из тюрьмы через двадцать один месяц, баллотировался в парламент, сделал карьеру. Новый председатель Совета министров Адоне Золи, избранный при содействии неофашистов, в благодарность им устроил перенос останков дуче из тайника на фамильное кладбище в Предаппио. Там теперь возникло капище. Туда едут старички-ностальгики, но и не только. Там молодые новые фанатики! Там черные рубашки, римские приветствия! Думаю, что о судьбе настоящего Муссолини премьер-министр не знал. Поэтому он бестрепетно воздвиг алтарь двойнику. Ну не знаю, не знаю… Может, я чего-нибудь пока что в этом деле и недоуловил. Но похоже, что в историю с дублером не были вовлечены неофашисты. Думаю, кое-кто повыше, кое-кто повыше!
– Извини, а семья его как? Какую играла роль?
– Или они не знали, что дуче остался в живых… думаю, это маловероятно – должны были знать все-таки! Или все в тех же стратегических целях разрешили внести в фамильную капеллу труп двойника. Слушай, Колонна, я про семью, честно, еще не все понял. Но не могли же они не знать, что их муж и отец жив-здоров и недурственно живет где-то на одной с ними планете! Если он скрылся в Ватикане, видеться им с ним было затруднительно. Стоило бы муссолиниевским родичам зачастить в Ватикан, это не прошло бы незамеченным! Поэтому вероятнее всего, я думаю, Аргентина. Доказательства? Ну а разве не доказательство судьба хотя бы Витторио Муссолини? Его же не тронули. Писал себе сценарии, работал в кино и долгое время после войны, много лет, прожил в Аргентине. Ловишь мысль? Не где-нибудь, а в Аргентине. Чтобы поближе к своему скрывающемуся отцу. Ловишь мысль? Есть фотографии Витторио Муссолини и прочих родственников, как они его провожают в аэропорту, а он летит в Буэнос-Айрес. Зачем, хочу спросить, было бы придавать такое значение отлету родственника, который даже и до Второй мировой войны летал на самолете? Ну, подумаешь, даже если он едет в Соединенные Штаты? Разберемся теперь с Романо.
– С Романо, сыном Муссолини?
– Сыном, ага. Он стал известным джазовым пианистом, гастролировал, ездил по разным странам. Мы не имеем списка заграничных гастролей, но, вероятно, в Аргентину он просто не мог не заехать. И о жене не забудем.
– О жене дуче.
– Да, о донне Ракеле. Ракеле свободный человек, никто ей не может помешать ездить куда она хочет. Она спокойно могла, ну не знаю, кататься себе в Париж или в Женеву, а оттуда в Буэнос-Айрес. Как знать? Когда Леччизи и Золи устроили свой цирк, о котором только что я тебе рассказывал, и приперли ей неожиданно какого-то тухляка, не могла же Ракеле сказать, что это совершенно не родственный ей покойник. Пришлось ей, что называется, держать хорошую мину в плохой игре. Пришлось принять что принесли и погрести с наивысшими почестями. Но этот труп, я думаю, полезен. Он подогревает эмоции новых фашистов, покуда ожидается возврат настоящего дуче. Мне лично, знаешь, до этой семьи дела нет. А важно, что именно тут начинается вторая половина моего расследования.
– Вторая половина?
– Но сейчас уж поздно. Мне остается подобрать еще два-три винтика ко всей конструкции. Потом я тебе все расскажу.
Вот поди пойми, этот Браггадоччо – просто какая-то Шехерезада, сочинитель сериалов. Саспенс и «продолжение следует». Или действительно он монтирует по кускам свою любопытную версию и не успевает рассказывать?
Настаивать, впрочем, не стоило. В частности потому, что мысленная демонстрация всех этих дурно пахнущих закоулков и клочков довела меня до тошноты. Пошел домой и сам, подобно Майе, тоже принял штильнокс.
Глава XV
Четверг, 28 мая
– Для номера 0 / 2 предлагается создать редакционную статью на тему «Честность», – изрек Симеи. – Мы видим, что в партиях все гнило. Так сказать, в датском королевстве. Все тащат, берут взятки. Что будем делать? Спускать с цепи газеты против партий? Нам бы пригодилась сейчас партия честных людей. Граждан, чья совесть рвется в груди и велит поговорить о честной политике. – Это дело хорошее, – произнес я. – Однако не то же ли самое проповедовали в «Партии простых людей»?
– «Партию простых людей» сумели подмять и использовать христиан-демократы во времена своего высшего могущества, высшей своей изворотливости. Но теперь они и сами уже пшик, демохристиане! Кончились геройские времена. Не на что поглядеть: горстка хиляков. Что теперь поминать «Партию простых людей», Partito dell’uomo qualunque. Публика уже забыла, кто они такие. За сорок пять-то годков. Публика не помнит и что было десять-то лет назад. Вот сегодня в национальной газете, как раз в юбилейные дни…
– Освобождение, двадцать пятое апреля, конец войны…
– Ну именно, конец войны. Вижу две фотографии. На одной грузовик с партизанами. На другой черносуконная компашка, римское приветствие, подписано «боевики». Ну что за бред! Боевики были в двадцатые годы, и у них были не суконные униформы, а рубашки. Те, которые на снимке, – это фашистские добровольные отряды тридцатых и начала сороковых годов. Очевидец моего возраста, естественно, возмущается. Я не требую, чтоб редакции собирали отзывы и мнения только у очевидцев моего возраста. Но я, скажем, не спутаю берсальеров бригады Ламармора с воинами Бавы Беккариса, хотя и появился на свет, естественно, когда ни тех ни других уже не существовало… Так вот. Я говорю. Если даже у наших коллег такая девичья память, чего вы ждете от читателей? Чтобы они припомнили «Партию простых людей»? Давайте лучше обсудим мою идею. Предложим «Партию честной политики» и, думаю, под нее соберем будь здоров сколько новых подписчиков.
– «Лига порядочных», – улыбаясь, сказала Майя. – Вот название на ура. Так назывался роман Джованни Моска, написанный до войны: «Лига порядочных». Он неплохо читается и сегодня. В романе рассказывается о священном союзе порядочных людей, которым приходилось внедряться в разные объединения непорядочных, выводить тех на чистую воду, а в самых удачных случаях – перевоспитывать в порядочных. Чтобы непорядочные признавали их за своих, порядочным приходилось порядочно безобразничать. Это завязка, а дальше – вы, конечно, догадались – «Лига порядочных» превратилась в лигу совершеннейших безобразников.
– Беллетристика, радость моя, – ощерился Симеи. – Этого вашего Моску, естественно, никто не помнит. Вы слишком много читаете. Ну ясно, идея вам, мадам, не по вкусу, пускай другой займется. Колонна, к завтрему чтобы был серьезный материал, редакционное размышление, сильное, крепкое. И достойное.
– Ну что сказать, – ответил я. – Призывы к честности всегда повышают тиражность прессы.
– Призыв о «Лиге порядочных безобразников», – хохотнул Браггадоччо, не спуская глаз с Майи.
Совершенно явно эти двое ни в коей мере не были созданы друг для друга. Мне все противней и противней становилось видеть, как изнывает в плену у Симеи моя милая, начитанная, тоненькая Майя. Но я пока что не имел возможности освободить ее… Проблема Майи становилась моей навязчивой идеей (да, я ведь думал то же, что и она), и постепенно я проникался примерно таким же отвращением к нашей редакции.
Когда в перерыв мы уселись в соседней бутербродной, я сказал ей:
– А хочешь, пошлем все к дьяволу, пойдем куда следует и донесем на этих махинаторов, на Симеи с его командой?
– А куда следует? – отозвалась Майя. – Прежде всего, не следует, чтобы ты потерял все из-за меня. Кроме того, непонятно, куда идти. Кому рассказывать о махинациях, если все газеты, ну или почти все газеты в стране делаются по этому рецепту? И покрывают махинации друг друга.
– Ну, только ты уж, пожалуйста, не превращайся в Браггадоччо, он видит заговоры повсюду… Извини, извини, не сердись, я напряжен, потому что, – не было ясно, как закончить эту фразу, – ну потому что я тебя как-то вот… полюбил.
– Ты в первый раз мне это говоришь.
– Зачем говорить, балда, если мы обмениваемся мыслями.
Между тем все было чистой правдой. Как-то вот полюбил. Лет тридцать я никому не говорил ничего подобного.
Был май, я был с Майей, впервые за тридцать лет я прямо чувствовал, что весна овладела мной до мозга костей.
А причем тут мозг костей?
Ох. Да ведь вечером именно того дня, прекрасно помню, Браггадоччо мне назначил встречу возле старого Университета перед церковью Святого Бернардино на Костях. Это на улочке, отвиливающей от площади Санто-Стефано.
– Хорошая церковь, – приговаривал Браггадоччо, таща меня туда. – Средневековая. Но одряхлела, горела и вообще развалилась, так что ее наново перестроили в восемнадцатом веке. Ее построили, чтобы было где погребать кости с того чумного кладбища, которое тут очень близко, очень близко.
Ну чего от него еще было ждать. Покончив со смакованием трупа дуче, который выкапывать уже не было возможности из мраморного фамильного саркофага, Браггадоччо пошел себе искать новую покойницкую.
И действительно, вот подземный ход, вот и оссуарий. В помещении никого не было, только старушечка на скамейке молилась, обхватив голову руками. Другие головы, уже совсем оголенные, глядели из-за сеток по всем стенам, от колонны к колонне, от пилястра к пилястру, забивая все ниши. Этот зал состоял из сплошных костей. Бедренные кости были вдавлены в кучи черепов, образуя беловидные кресты, а вокруг красовалась мозаика – позвонки, коленные чашечки, ключицы, лопатки и копчики, грудинные и загрудинные кости, плюсны, стопы, ладьевидные, полулунные, гороховидные, пястные, таранные… Все было выстроено из разобранных скелетов под сводом, украшенным росписями в духе Тьеполо, нежными и светлыми, со счастливыми розоватыми тучами из заварного крема, облекавшими сонмы ангелов и спасенных душ. Горизонтальная гирлянда над старыми забитыми дверями была образована черепами, тесно составленными друг с другом. Так белеют тесно составленные фарфоровые банки на стеллажах аптек. А в полный человеческий рост за просторной металлической сеткой – суй, если хочешь, пальцы – кости и черепа были уже отшлифованы, отлакированы миллионами прикосновений. Гладили их верующие, гладили и некрофилы. Заласкивали до дыр, как ногу статуи святого Петра в Риме. Черепов было не меньше тысячи, мелким костям просто не могло быть счета. На пилястрах монограммы Христа были выложены бедренными и берцовыми. Веселые Роджеры с острова Тортуга.
– Здесь не только зачумленные лежат, – сыпал и сыпал словами Браггадоччо, словно не находя ничего прекраснее в подлунном мире. – Тут скелеты из прочих захоронений. Больше всего трупов тех, кто преставился тут поблизости в бедняцкой больнице. Вдобавок к этому обезглавленные. Висельники. Каторжники. Воры. Побирушки, доходившие прямо на этой паперти. Все равно другого места помирать у них, поди, не было. Это было чрево Милана. Дурная слава квартала…
