на
уровне адресата, очерчивает интерпретационное поле любого потребителя и точно и в то же время
свободно предопределяет возможности прочтения произведения критиком, чья деятельность как
раз в том и состоит, чтобы реконструировать ситуацию и код отправителя, разбираться в том, насколько значащая форма справляется с новой смысловой нагрузкой, в том, чтобы отказываться
от произвольных и неоправданных толкований, сопутствующих всякому процессу интерпретации.
85 По поводу диалектики постоянства и Обновления см. L. Pareyson, Estetica, cit. Но это непрестанное
вопрошание произведения искусства и его ответы и есть то, что Лео Шпитцер называл «филологическим
кругом» (см. введение Альфредо Скьяффини к ук. тому, Critica stilistica e semantica storica), и оно весьма
схоже с другим круговым движением, тем, которое Эрвин Панофский усматривает во всяком историко-
критическом исследовании («La teoria dell’arte come disciplina umanistica» in Il significato nelle arti visive, Torino, 1962). Попытку изображения этого кругового движения в терминах теории коммуникации см. на рис.
3.
97
4. Побудительное сообщение
Итак, эстетическая функция сообщения состоит в том, чтобы открывать нам что-то неведомое и
неиспытанное, и она это и делает, перераспределяя информацию между уровнями сообщения, за-
ставляя их вступать в самые разные и неожиданные отношения, формируя тем самым новый
идиолект, являющийся структурной основой данного конкретного произведения именно потому, что он пересматривает код, глубинные коды и выявляет их непредусмотренные возможности.
Эстетическая функция, как мы видели, есть продукт сложных взаимодействий информации и
избыточности, при этом именно избыточность рельефно оттеняет информацию. Эстетическое
сообщение противопоставляется референтивному, относительно избыточному, стремящемуся, насколько это возможно, избежать двусмысленности, устранить связанную с неопределенностью
информативную напряженность, которая неизбежно побуждала бы адресата принимать слишком
деятельное участие в акте интерпретации. Однако в большинстве случаев в наших сообщениях
преобладает эмотивная функция, делающая их побудительными*.
I. Античная риторика и риторика современная
I.1.
В течение веков побудительный дискурс был предметом внимания различных риторик
Классическая античность признавала наличие суждений, называемых аподиктическими, т. e.
таких суждений, в которых вывод делается при помощи силлогизма, основанного на
недискутируемых посылках, укорененных в первопринципах. Такой дискурс не допускал обсужде-
ния, давя весом своих аргументов Кроме того, существовал диалектический дискурс, который
аргументировал, исходя из вероятных посылок, допускающих как минимум два возможных
вывода, и в задачи суждения входило определить, какой из них более приемлем. И наконец, выделялся дискурс риторический, который, как и диалектический, исходил из вероятных посылок, при этом делались выводы неаподиктического характера на базе риторического силлогизма
( энтимема), когда важны были не столько рациональная внятность, 98
сколько сплачивающий эффект, и в связи с этим он складывается именно как техника внушения 86.
В новые времена сфера употребления аподиктического дискурса, основанного на бесспорном
авторитете логической дедукции, неуклонно сужается; и сегодня мы склонны считать
аподиктичными только некоторые логические системы, которые выводятся из неких аксиом,
постулированных в качестве бесспорных. Все прочие дискурсы, которые когда-то принадлежали
сферам логики, философии, теологии и т. д., нынче должны быть отнесены к побудительному
дискурсу, стремящемуся сбалансировать не бесспорные аргументы и побуждающему слушателя
согласиться с тем, что основано не столько на силе Абсолютного Разума, сколько на взаимоувязке
эмоциональных моментов с требованиями времени и практическими стимулами.
Сведение к риторике философских и прочих форм аргументации, долгое время считавшихся
бесспорными, представляется большим достижением если не разума, то, по крайней, мере
благоразумия, т. e. разума, научившегося осторожности в столкновениях с фанатической верой и
нетерпимостью 87.
И в этом смысле риторика, понимаемая как искусство убеждения, почти обмана, постепенно
преображается в искусство рассуждать здраво и критично, сообразуясь с историческими, психологическими и биологическими обстоятельствами всякого человеческого поступка.
И все-таки побудительный дискурс неоднороден, в нем есть различия, целая гамма оттенков — от
самых честных и благородных побуждений до прямого обмана. Иными словами, от философского
дискурса до техники пропаганды и способов манипулирования общественным мнением 88.
86 См. Аристотель Риторика Об античной риторике см Armando Plebe, Breve storia della retorica antica, Milano, 1961. См также Renato Barilli, La retorica di Cicerone, in «Il Verri», 19 Augusto Rostagni, Scritti minori —
Aesthetica, Torino, 1955. O средневековой риторике (помимо Ernst Robert Curtius Europaische Literatur un Lateinisches Mittelalter, Bern, 1948 и Edgar De Bruyne, Etudes d’esthetique medievale, Brugge, 1948, см
исследование Richard McKeon, La retorica nel Medioevo, in ААVV, Figure e momenti di storia della critica, Milano, 1967 O риторике гуманистов см. Testi umanistici sulla retorica, Roma, 1953, авторы Э Гарэн, П. Росси и Ч.
Вазоли) О риторике барокко см G Morpurgo Tagliabue, Arislotelismo e Barocco, in Retorica e Barocco, Roma, 1953 (впрочем, внимания заслуживают все статьи сборника)
87 См Chaim Perelman e Lucie Olbrechts-Tyteca, Trattato dell’argomentazione. Torino, 1966, с обстоятельной
вводной статьей Norberto Bobbio
88 Об этом с особым акцентом на эмоциональных аспектах убеждения (о том, что мы, вслед за Аристотелем, назвали бы «нетехническими» способами убеждения) пишет Charles L Stevenson, Ethics and Language, Yale Un Press, 1944 (глава «Убеждение») Об искусстве пропаганды в современной политике и массовой культуре см
Robert К. Merton, Teoria e struttura sociale, Bologna, 1959 (в частности, части III, XIV, «Studi sulla propaganda radiofonica e cinematografica») Библиография о массовой коммуникации — U. Ecо, Apocalittici e integrati, Milano, 1964
99
1.2.
Аристотель различает три типа речей: совещательную, которая толкует о том, что полезно, а что
не полезно обществу и человеку в конкретных жизненных обстоятельствах; судебную, которая
толкует о справедливом и несправедливом, и эпидейктическую, выносящую одобрение или
Для того, чтобы убедить слушателя, оратор должен был суметь показать, что его выводы
основываются на таких предпосылках, которые для него бесспорны, и сделать это так, чтобы ни у
кого не закралось и тени сомнения по поводу его аргументации. Следовательно, и посылки и
аргументы принадлежали и составляли тот способ мышления, в чьей основательности слушатель
заранее был уверен. И риторика, таким образом, должна была подытоживать и узаконивать эти
способы мышления, эти сложившиеся общепринятые навыки суждения, усвоенные всеми и
отвечающие запросам времени 89.
Примером такой посылки может быть следующая: «Все любят свою мать». Такое утверждение не
должно вызывать возражений, как соответствующее общепринятому мнению. К тому же типу
относится и такая посылка: «Лучше быть добродетельным, чем порочным». В качестве таких
посылок могут использоваться назидательные примеры, ссылки на авторитет, особенно частые в
пропагандистском дискурсе и — ныне — в рекламе, чем иным может быть такой аргумент, как:
«Девять звезд из десяти пользуются мылом «Пальмолив»».
На основе таких предпосылок строятся аргументы, которые античная риторика объединяла под
названием общих мест, подразделяя их по рубрикам, запасая аргументацию на все случаи жизни в
виде готовых формул, из которых складывается энтимема, или риторический силлогизм.
Перельман в своем «Трактате об аргументации» в котором он, следует достаточно обоснованной
постаристотелевской традиции, приводит ряд общих мест, кажущихся при сопоставлении
противоречивыми, но рассмотренные порознь, они выглядят вполне убедительно.
Рассматриваются, например, общие места количества, где статистически обычное подается как
нормативное, и общие места качества, где нормативным считается из ряду вон выходящее 90. В
нашей повседневной жизни как в политической пропаганде, так и в религиозной проповеди, в
рекламе и обыденной речи мы пользуемся, и нас убежда-
89 В этом смысле современное изучение риторики должно было бы стать важной главой всякой культурной
антропологии См. Gerard Genette, Insegnamento e retorica in Francia nel secolo XX, in «Sigma», 11—12, 1966
90 Perelman, op. cit, pag. 89 sgg.
100
проповеди, в рекламе и обыденной речи мы пользуемся, и нас убеждают при помощи
взаимоисключающих доводов, «нет таких, кто делал бы иначе, и ты поступай так же» — и
напротив, — «все делают так, и поступить по-иному это единственный способ не походить на всех
остальных». На этой способности в разное время соглашаться с разными доводами играет реклама, иронически провозглашающая: «Единицы прочитают эту книгу, войди в число избранных!»
Но для того чтобы вообще в чем-то убедить аудиторию, надо сначала привлечь ее внимание, чему
и служат тропы, или риторические фигуры, украшения, благодаря которым речь поражает своей
новизной и необычностью и вдруг оказывается информативной. Всем нам хорошо знакомы самые
распространенные риторические приемы, такие как метафора, называющая предмет с помощью
другого предмета с целью выявления скрытого сходства, метонимия, которая называет один
предмет именем другого, находящегося с первым в отношениях смежности, например, «реакция
Парижа» вместо «реакция французского правительства»; литота, утверждающая с помощью
отрицания противоположного («он не слишком умен» вместо «он глуп»), умолчание, сознательное
неназывание того, о чем идет речь, с целью подчеркивания общеизвестного факта «Не говоря уж о
том случае, когда.»; выделение (гипотипоза), резко подчеркивающее в потоке речи какой-то ее
фрагмент, например, использование исторического презенса, инверсия, изменение обычного
порядка слов: «Поел он мяса.», фигура перечисления, ирония, сарказм и великое множество прочих
способов сделать речь выразительной 91.
II. Риторика: между избыточностью и информацией
II.1.
Здесь следует отметить одно любопытное противоречие риторики, с одной стороны, риторика
сосредоточивается на таких речах, которые как-то по-новому (информация) стремятся убедить
слушателя в том, чего он еще не знает;
с другой, она добивается этого, исходя из того, что уже каким-то образом слушателю известно и
желательно, пытаясь доказать ему, что предлагаемое решение необходимо следует из этого
знания и желания
91 Вся VII глава «Улисса» Джойса представляет собой ироническое использование практически почти всех
риторических приемов Наиболее основательным учебным пособием по теме является Н Lausberg, Handbuch den Literarisches Rhetorik, Munchen, М Hueber Verlag, 1960
101
Но чтобы сообразовать это разноречие избыточности и информативности, следует принять во
внимание, что слово «риторика» имеет три значения:
1) риторика как наука об общих условиях побудительного дискурса (этой стороной и заведует
семиология, поскольку, как мы увидим ниже, здесь мы снова сталкиваемся с диалектикой кодов и
сообщений);
2) риторика как техника порождения определенного типа высказываний, как владение приемами
аргументации, позволяющими породить высказывания убеждения, основанные на разумном
балансе информации и избыточности (на этом поле хозяйничают различные дисциплины, изучающие механизмы мышления и чувствования);
3) риторика как совокупность уже апробированных и принятых в обществе приемов убеждения. В
этом последнем смысле риторика предстает как совокупность, перечень отработанных способов
убеждения, используя которые она подтверждает свои собственные посылки.
II.2.
Мы привыкли вкладывать в слово «риторики» смысл, содержащийся в пункте 3. И в самом деле, риторическим мы называем такое высказывание, которое строится на базе готовых оборотов речи
и расхожих суждений, пытается играть на банальных чувствах, в результате оказываясь
действенным лишь для наименее подготовленной части аудитории. И так получилось оттого, что
всякий раз в течение многих веков, когда школьной риторике доводилось говорить о приемах
аргументации, определяя механизм порождения, (пункт 2), она норовила свести все дело к
устоявшимся формулам (пункт 3).
Именно поэтому, когда риторика, например в своей теории тропов, кодифицирует неординарные
формы речи, она занимается не частными тропами, но общими условиями их конструирования.
Риторика никогда не скажет, что метонимия — это когда вместо слова «король» говорят «корона», она укажет на то, что метонимия определяет один предмет через другой, находящийся с ним в
отношениях смежности. Предложенная форма может быть использована самым неожиданным и
индивидуальным образом. Когда мы знакомимся с примерами риторических фигур и общих мест, почерпнутыми Перельманом из истории литературы, из философии, богословия, из каких-то
конкретных проповедей, мы убеждаемся, что у великих авторов риторические приемы, отвечая
традиционным требованиям техники порождения, выглядят неожиданно свежими, причем до
