неведомая форма укажет на
неведомую функцию.
Из этого не следует, что при учреждении новых функций всегда нужно опираться только на
старые, хорошо известные формы. Здесь снова вступает в действие фундаментальный
семиологический принцип, который мы уже описали, когда речь шла об эстетической функции
художественного сообщения, и который был, как уже говорилось, исчерпывающе
проанализирован в «Поэтике» Аристотеля: добиться высокой информативности можно, только
опираясь на избыточность, невероятное открывается только через артикуляцию вероятного.
II.4.
Как всякое произведение искусства предстает новым и информативным в той мере, в какой его
элементы артикулируются в соответствии с его собственным идиолектом, а не согласно
предшествующим кодам, и оно сообщает этот новый, возникший в нем код только потому, что
формирует его из предшествующих кодов, вызванных
215
к жизни и отвергнутых, так и предмет, который намереваются использовать в новом качестве, может содержать в самом себе, в своей собственной форме указания на дешифровку новой, ранее
неизвестной функции только при том условии, что он опирается на какие-то элементы
предшествующих кодов, т. e. только тогда, когда он постепенно меняет свои функции и формы, конвенционально соотносимые с этими функциями. В противном случае архитектурный объект
перестает быть архитектурным объектом и становится произведением искусства, неоднозначной
формой, могущей быть интерпретированной в свете различных кодов. Таков удел «кинезических»
объектов, подражающих внешнему виду предметов потребления, но на деле не являющихся
таковыми, из-за их сущностной двусмысленности, которая позволяет использовать их как угодно
и никак. (Здесь следует отметить, что по-разному обстоят дела с объектом, допускающим любое и, значит, никакое использование, и объектом, допускающим различные, но всегда определенные
употребления, но к этой важной теме мы вернемся позже).
О денотативных кодах (описанных здесь в общих чертах без детализации) сказано достаточно.
Но применительно к архитектурному сообщению мы говорили также о возможностях коннотации, которые следует описать подробнее.
III. Коннотация в архитектуре
III.1.
Выше мы говорили о том, что архитектурный объект может означать определенную функцию или
соозначать какую-то идеологию функции. Но разумеется, он может коннотировать и другие вещи.
Пещера, о которой шла речь в нашем историческом экскурсе, получила значение убежища, но
конечно, со временем она начала означать «семья», «коллектив», «безопасность» и т. д. И трудно
сказать, является ли эта ее символическая «функция» менее «функциональной», чем первая.
Другими словами, если пещера означает — воспользуемся удачным выражением Кенига — некую
utilitas, то следует еще задаться вопросом о том, не более ли полезна для жизни в обществе
коннотация близости и семейственности, входящая в символику пещеры. Коннотации
«безопасность» и «убежище» коренятся в основной денотации utilitas, при этом они пред-
ставляются не менее важными.
Стул говорит мне прежде всего о том, что на него можно сесть. Но когда это трон, то на нем не
просто сидят, но восседают с достоинством. Можно сказать, что трон превращает сидение в
«восседание» с помощью ряда вспомогательных знаков (орлов на подлокотниках, 216
высокой, увенчанной короной спинки и т д.), соозначающих королевское достоинство. Эти
коннотации королевского достоинства настолько важны, что, коль скоро они есть, они оставляют
далеко позади основную функцию—вещи, на которой удобно сидеть. Более того, часто трон, коннотируя королевское достоинство, принуждает сидеть неестественно прямо и неподвижно и, следовательно, с точки зрения основной функции utilitas — неудобно (с короной на голове, скипетром в правой и державой в левой руке). Сидение это только одна из функций трона, только
одно из его значений, самое непосредственное и не самое важное
III.2.
В этой связи функцией может быть названо любое коммуникативное назначение объекта, коль
скоро в общественной жизни «символические» коннотации утилитарной вещи не менее утилитар-
ны, чем ее «функциональные» денотации. Следует подчеркнуть, что символические коннотации
именуются функциональными не метафорически, поскольку они сообщают о возможности
пользования предметом, выходящей за рамки его узкого назначения. Ясно, что у трона
символическая функция, и ясно, что в сравнении с одеждой на каждый день (которая служит тому, чтобы прикрывать тело) вечерний туалет, который женщин плохо прикрывает, а мужчин плохо
скрывает, потому что, раздваиваясь сзади ласточкиным хвостом, подчеркивает живот, функционален, так как благодаря совокупности конвенций, которые он соозначает, вечерний
костюм позволяет поддерживать определенные социальные связи, свидетельствуя, что тот, кто его
надевает, подтверждает и сообщает свой социальный статус, что он согласен с определенными
нормами и т. д. .
8 С другой стороны, символическое значение форм не являлось тайной и для теоретиков функционализма см
Л. Салливан (L Sullivan, Considerazioni sull’arte degli edifici alti per uffici, in «Casabella», n 204), y P. Де Фуско (R
De Fusco, L’idea di architettura, Milano, 1964) можно найти подобные замечания не только относительно
Салливана, но и Ле Корбюзье (с 170 и 245) О коннотативном значении урбанистических образов (здесь в
центре рассмотрения оказываются формы, обеспечивающие связность архитектурной ткани крупных
городов) см Kevin Lynch, The Image of the City, Harvard Un Press, 1960, в частности с 91 архитектурные
формы должны стать символами городской жизни
217
3. Коммуникация в архитектуре и история
I. Первичные и вторичные функции
В дальнейшем нам представляется все более затруднительным говорить о функциях
применительно к денотациям utihtas и «символическим» коннотациям во всех остальных случаях, как будто эти последние не такие же полновесные функции; поэтому мы будем говорить о
первичной — денотируемой — функции и о комплексе вторичных — коннотируемых — функций.
При этом подразумевается (и это вытекает из сказанного выше), что выражения «первичная» и
«вторичная» лишены оценочного значения, речь идет не о том, какая из функций важнее, но о том, как они соотносятся внутри семиотического механизма в том смысле, что вторичные функции
опираются на денотацию первичных (так, коннотация «фальшивое пение» в связи со словом
«петух» возможна только на основе первичной денотации).
I.1.
Приведем один исторический пример, зафиксированный некогда документально, который
поможет нам лучше понять взаимосвязь первичных и вторичных функций. Историки архитектуры
долгое время спорили о коде, лежащем в основе готики, и в частности, о структурном значении
стрельчатого свода и остроконечной арки. Были выдвинуты три главных гипотезы: 1) стрельчатый
свод выполняет функцию несущей конструкции, и на этом архитектурном принципе, благодаря
создаваемому им чуду равновесия, держится стройное и высокое здание собора; 2) у стрельчатого
свода нет функции несущей конструкции, хотя такое впечатление и складывается, функ цию
несущей конструкции, скорее, выполняют стены; 3) стрельчатый свод исполнял функцию несущей
конструкции в процессе строительства, служа чем-то вроде временного перекрытия, в дальнейшем
эту функцию брали на себя стены и другие элементы конструкции, а стрельчатый неф
теоретически мог быть упразднен 9.
Какое бы объяснение ни оказалось правильным, никто не подвергал сомнению тот факт, что
стрельчатый свод означает несущую функцию, редуцированную исключительно к системе
сдержек и противовесов. Полемика касается прежде всего референта этой денота-
9 Библиографию по теме см Paul Frankl, The Gothic — Literary Sources and Interpretations through Eight Centuries, Princeton Un Press, 1960
218
ции· есть ли у свода такая функция? Если нет, все равно очевиден коммуникативный смысл
стрельчатого нефа, тем более значимый, что неф, возможно, и задуман как свидетельствующий
эту функцию, но не реализующий ее; ведь нельзя же, например, отрицать, что слово «единорог»
является знаком, хотя никаких единорогов не бывает, о чем вполне мог догадываться тот, кто
употреблял это слово.
I.2.
Однако споря о функциональном назначении стрельчатого нефа, все историки и искусствоведы
сходились в том, что код, лежащий в основе готики, имеет также «символическое» значение (т. e.
знаки сообщения «собор» соозначают также комплексы вторичных функций). Другими словами, все отлично знали, что стрельчатый свод или ажурные стены с витражами стремятся что-то
сообщить. А что именно они сообщают, каждый раз определялось конкретными коннотативными
лексикодами, базирующимися на культурных конвенциях и культурном наследии той или иной
социальной группы или эпохи.
Таково, например, типично романтическое и предромантическое толкование, согласно которому
структура готического собора воссоздает своды кельтских лесов и, следовательно, дикий, варварский доримский мир верований друидов.
Но в средние века множество комментаторов и экзегетов изо всех сил старались в соответствии с
на редкость тщательно разработанными кодами сыскать смысл каждого отдельного
архитектурного элемента, в этой связи стоит напомнить читателю о каталоге, составленном
столетия спустя Гюисмансом в его книге «Собор».
I.3.
И наконец, мы располагаем документом, некой попыткой оформления кода, среди самых
почтенных, и это то оправдание собора, которое в XII веке дал аббат Сюжер10 в своей книге Liber de administratione sua gestis 10, где он в стихах и прозе, следуя при этом неоплатоникам, а также на
основе традиционного отождествления света с причастностью божественной сущности 11
объясняет, что льющийся из окон в темноту нефа свет (конструкция стен дает широкий доступ
потокам света) должен олицетворять само истечение божественной творческой энергии.
10 См Richard Albert Lecoy de la Marche, Oeuvres Completes de Suger, Paris, 1796, Эрвин Панофский Аббат
Сюжер и аббатство Сен-Дени Богословие в культуре средневековья Киев 1992
11 См Umberto Eco, Il problema estetico in San Tommaso, Torino, Edizioni di «Filosofia», 1956, a также Sviluppo dell’estetica medievale, in AAVV, Momenti e problemi di storia dell’estetica, Milano, 1959
219
Итак, с достаточной степенью уверенности можно сказать, что для человека XII века готические
витражи и окна (и в целом все пронизанное световыми потоками пространство нефа) обозначали
«причастность» в том техническом смысле, который указанный термин приобретает в средневековом
платонизме, но вся история толкований готики убедительно показывает, что в течение веков одно и то
же означающее в свете различных подкодов коннотировало разные вещи.
I.4.
Напротив, в прошлом веке историки искусства склонны были считать, что всякий код
(художественный стиль, творческий почерк, «способ формосозидания», независимо от того, какие
коннотации рождены отдельными его манифестациями) есть проявление определенной идеологии, органичной частью которой он является во времена ее становления и расцвета. И тогда готический
стиль приравнивается к религиозности, отождествление, опирающееся на ранее сложившиеся
коннотативные системы, такие как «устремленность ввысь = восхождение души к Богу» или «свет, вливающийся в полутемное пространство нефа = мистицизм». И эти коннотации укоренились
настолько, что и сегодня требуется усилие, чтобы припомнить, что соразмерный по своим пропорциям
и гармоничный греческий храм в соответствии с другим лексикодом тоже мог соозначать восхождение
души к Богу и что жертвоприношение Авраама на вершине горы тоже способно было вызывать
мистические переживания. И это, разумеется, не отменяет того, что с течением времени одни
коннотативные лексикоды наслаиваются на другие и что игра светотени в конечном счете более всего
соотносится с мистическими состояниями души.
Известно, что такой мегаполис, как Нью-Йорк, изобилует неоготическими церквями, чей стиль или
«язык» призван передавать божественное присутствие. И любопытно, что и в наши дни актуальна
конвенция, благодаря которой верующие видят в них тот же самый смысл, между тем как
стискивающие их со всех сторон небоскребы, из-за которых они выглядят крохотными, препятствуют
восприятию устремленных вверх вертикалей. Этого примера достаточно, чтобы понять, что не
существует никаких необъяснимых «экспрессивных» значений, якобы коренящихся в самой природе
форм, но экспрессивоность рождается во взаимодействии означающих и интерпретационных кодов, в
ином случае готические церкви Нью-Йорка, которые больше не стремятся ввысь, ничего бы не
выражали, тогда как на самом деле они продолжают передавать религиозный порыв, потому что
«прочитываются» на основе кодов, позволяющих узреть их вертикали, несмотря на новый контекст, рожденный засильем небоскребов.
220
II. Архитектурные означаемые и история
II.1.
Было бы ошибкой полагать, что означающее в архитектуре самой своей природой призвано
означать устойчивую первичную функцию,
