в то время как вторичные функции претерпевают

изменения в ходе исторического процесса. Уже пример со стрельчатым сводом

продемонстрировал, что первичная функция также может испытывать любопытные

трансформации из-за несовпадения денотируемой и реально выполняемой функций и что с

течением времени некоторые первичные функции, утрачивая свою реальную значимость в глазах

адресата, не владеющего адекватным кодом, перестают что-либо значить.

Поэтому в ходе истории первичные и вторичные функции могут подвергаться разного рода

изменениям, исчезать и восстанавливаться, что вообще отличает жизнь форм, будучи обычным

делом и нормой восприятия произведений искусства. Это особенно бросается в глаза в

архитектуре, области, относительно которой общественное мнение полагает, что она имеет дело с

функциональными объектами, однозначно сообщающими о своей функции. Чтобы опровергнуть

это мнение, достаточно напомнить распространенную шутку (так широко распространенную, что

вряд ли ей можно верить, но если это и ложь, то по крайней мере правдоподобная) насчет дикаря, повесившего на шею будильник, поскольку он счел его украшением (сегодня мы сказали бы

кинетическим кулоном) и не понял, что перед ним хронометр, ведь идея измерения времени, как и

само понятие времени, «времени часов» (Бергсон), суть продукты кодификации и вне опреде-

ленного кода лишены смысла.

Одна из типичных модификаций объектов потребления во времени и в пространстве — это

непрекращающееся преобразование первичных функций во вторичные и наоборот. Не претендуя

на полноту, попытаемся набросать возможную классификацию такого рода случаев.

II.2.

Некий объект потребления в разные исторические эпохи и в разных социальных группах может

пониматься по-разному:

1. А) Первичная функция утрачивает смысл. Б) Вторичные функции в известной мере сохраняются.

(Это случай с Парфеноном, который больше не культовое сооружение, при том что значительная

часть символических коннотаций сохраняется благодаря достаточной осведомленности о

характере мироощущения древних греков).

221

2. А) Первичная функция сохраняется

Б) Вторичные функции утрачиваются.

(Старинные кресло или лампа, взятые вне своего исходного кода и помещенные в другой контекст

— например, крестьянская лампа в городской квартире — и сохраняющие свою прямую функцию, поскольку ими пользуются для сидения или освещения.)

3. А) Первичная функция утрачивается.

Б) Вторичные функции утрачиваются почти полностью.

В) Вторичные функции подменяются обогащающими субкодами. (Типичный пример —

пирамиды. Ныне как царские могилы они не воспринимаются, но и символический, астролого-

геометрический код, в значительной мере определявший реальную коннотативную значимость

пирамид для древних египтян, также большей частью утрачивается. Зато пирамиды соозначают

множество других вещей, от пресловутых «сорока веков» Наполеона до литературных коннотаций

разной степени весомости.)

4. А) Первичная функция преобразуется во вторичную.

(Это случай ready made: предмет потребления превращается в объект созерцания, чтобы

иронически соозначать собственную прежнюю функцию. Таковы увеличенные комиксы

Лихтенштейна: изображение плачущей женщины не изображает более плачущей женщины, означая «картинку из комикса», но, помимо прочего, оно изображает «женщину, плачущую так, как обычно плачут женщины в комиксах»).

5. А) Первичная функция утрачивается

Б) Устанавливается другая первичная функция

В) Вторичные функции модифицируются под влиянием обогащающих субкодов с дополнительными

оттенками значений

(Например, деревенская люлька, превращенная в газетницу. Коннотации, связанные с декором

люльки, преобразуются в иные, обретая смысл близости к народному искусству, экзотичности, напоминая некоторые тенденции современного искусства.)

6. А) Первичные функции не вполне ясны с самого начала.

Б) Вторичные функции выражены неотчетливо и могу т изменяться. (Таков случай с площадью

Трех властей в Бразилиа. Выпуклые и вогнутые формы амфитеатров обеих Палат, вертикаль

центрального здания не указывают впрямую ни на какую определенную функцию — амфитеатры

больше похожи на скульптуры — и не вызывают ассоциаций конкретно ни с чем. Горожане сразу

решили, что вогнутая форма Палаты депутатов символизирует огромную миску, из которой

народные избранники хлебают народные денежки.)

222

III. Потребление и воспроизводство форм

III.1.

Прихотливое взаимоотношение устойчивых форм и динамики истории — это одновременно и

прихотливое взаимоотношение структур и реальных событий, закрепленных физически

конфигураций, объективно описываемых как значащие формы, и изменчивых процессов, сообщающих этим формам новые смыслы.

Ясно, что на всем этом держится феномен потребления форм и устаревания эстетических

ценностей 12. И так же ясно, что во времена, когда события следуют одно за другим с

головокружительной быстротой, когда технический прогресс, социальная подвижность и рас-

пространение средств массовой коммуникации способствует более быстрой и глубокой

трансформации кодов, это явление делается всепроникающим и вездесущим. Вот почему, несмотря на то что так было во все времена, коль скоро потребление форм проистекает из самой

природы коммуникации, только в нашем веке оно начало теоретически осмысляться.

Вся эта описанная выше механика формообразования свидетельствует о том, что условия

потребления являются также условиями воспроизводства и преобразования смыслов.

III.2.

Один из парадоксов современного вкуса состоит в том, что, несмотря на то что наше время

кажется временем быстрого потребления форм, потому что никогда прежде коды вкупе с их

идеологической подоплекой не осваивались так быстро, как сейчас, на самом деле, мы живем в

тот исторический период, когда формы восстанавливаются с неслыханной быстротой, сохраняясь невзирая на кажущееся устаревание. Мы живем во времена филологии, которая со

свойственным ей ощущением историчности и относительности всякой культуры вынуждает

всякого быть филологом. Например, популярность либеральной идеи означает лишь то, что

потребители сообщений за какой-нибудь десяток лет выучиваются подбирать коды к вышедшим

из употребления формам, открывая для себя стоявшие за ними и отжившие свой век идеологии, актуализируя их в тот момент, когда требуется истолковать объект, произведенный

соответствующей культурой. Современный потребитель отмерших форм приспосабливается к

прочтению сообщения, ибо он уже не может читать его с той непосредственностью, с которой оно

читалось некогда, но вынужден искать и находить для него точный ключ. Культурная

осведомленность под-

12 См в этой связи уже упоминавшиеся работы Джилло Дорфлеса, а также «Превратности вкуса» (Le oscillazioni del gusto, Milano, 1958)

223

талкивает его подыскивать соответствующие филологические коды, восстанавливая их, но

легкость, с которой он ими манипулирует, оказывается часто причиной смыслового шума.

Если в прошлом нормальное развитие и отмирание коммуникативных систем (риторических

устройств) происходило по синусоиде (из-за чего Данте оказался радикально недоступен читателю

рационалистического XVIII века), то в наше время оно осуществляется по спирали, в том смысле

что всякое открытие наново расширяет возможности прочтения, обогащая их. И обращение к

эстетике Art Nouveau опирается не только на коды и буржуазную идеологию начала века, но и на

коды и воззрения, характерные для нашего времени (обогащающие коды), которые позволяют

включить предмет антиквариата в иной контекст, не только уловив в нем дух прошлого, но и

привнеся новые коннотации нашего сегодняшнего дня. Это трудное и рискованное предприятие

возвращения форм, исконных контекстов и их пересотворения. Как и техника поп-арта, та самая

сюрреалистическая ready made, которую Леви-Строс определял как семантическое слияние, за-

ключается в деконтекстуализации знака, изъятии его из первоначального контекста и внедрении в

новый контекст, наделяющий его иными значениями. Но это обновление есть вместе с тем

сохранение, открытие наново прошлых смыслов. Точно так Лихтенштейн, наделяя образы

комиксов новыми значениями, еще и восстанавливает прежние — те самые денотации и

коннотации, которые столь привычны простодушному читателю комиксов.

III.3.

При всем том нет никаких гарантий, что этот симбиоз филологии и сотворчества принесет

однозначно положительные результаты. Ведь и в прошлом ученым случалось реконструировать

риторики и идеологии былых времен, оживляемые при помощи микстуры из филологических

штудий и семантического слияния. Да и чем иным был ренессансный гуманизм, чем иным были

беспорядочные и вольнолюбивые ростки раннего гуманизма, открывшего для себя античность во

времена каролингского средневековья и схоластики XII века?

Разве что тогда открытие наново стародавних кодов и идеологий влекло за собой — и надолго —

полную реструктурацию риторик и идеологий того времени. Тогда как ныне энергия такого рода

открытий и переоценок растрачивается на поверхности, не затрагивая культурных основ, но

напротив, само стремление к открыванию выливается в созидание некой риторической техники, сильно формализованной, находящей себе опору в стабильной идеологии свободного рынка и

обмена культурными ценностями.

224

Наша эпоха это не только эпоха забвения, но и эпоха восстановления памяти. Но приятие и

отвержение, систола и диастола нашей памяти, не переворачивают основ культуры. Воскрешение

забытых риторик и идеологий в итоге представляет собой налаживание огромной машины

риторики, которая соозначает и управляется одной и той же идеологией, а именно идеологией

«современности», которая может быть охарактеризована толерантным отношением к ценностям

прошлого.

Это достаточно гибкая идеология, позволяющая прочитывать самые разнообразные формы, не

заражаясь при этом какой-либо идеологией конкретно, но воспринимая все идеологии дней

минувших как шифр к прочтению, которое фактически уже больше не информирует, потому что

все значения уже усвоены, предсказаны, апробированы.

III.4.

Мы уже видели: история с ее жизнестойкостью и прожорливостью опустошает и вновь наполняет

формы, лишает их значения и наполняет новыми смыслами, и перед лицом этой неизбежности не

остается ничего другого, как довериться интуиции групп и культур, способных шаг за шагом

восстанавливать значащие формы и системы. И все же испытываешь какую-то печаль, когда

понимаешь, какие великие формы утратили для нас свою исконную мощную способность

означивать и предстают слишком громоздкими и усложненными относительно тех вялых

значений, которыми мы их наделяем, и той незначительной информациии, которую мы из них

вычитываем. Жизнь форм кипит в этих огромных пустотах смысла или огромных вместилищах

слишком маленького смысла, слишком маленького для этих огромных тел, о которых мы судим с

помощью несоразмерных им понятий, в лучшем случае, опираясь на коды обогащения, никого, впрочем, не обогащающие (тогда-то и рождается та риторика—в дурном смысле слова,—которой

мы обязаны «сорока веками» Наполеона).

В иных случаях — и это характерно для наших дней — вторичные функции потребляются легче

первичной, известные подкоды отмирают быстрее, чем меняются идеологические позиции, а

также базовые коды. Это случай автомобиля, который еще передвигается, но чья форма уже не

коннотирует скорость, комфорт, престижность. Тогда приходится заниматься styling, или

перепроектировкой внешнего вида при сохранении функций, все это для того, чтобы сообщить

новые коннотации (в соответствии с поверхностными идеологическими веяниями) неизменному

денотату, который столь же неизменен, сколь неизменны глубинные основы культуры, базирующейся на производстве механизмов и их эффективном использовании.

225

Наше время, которое с головокружительной быстротой наполняет формы новыми значениями и

опустошает их, пересотворяет коды и отправляет их в небытие, представляет собой не что иное, как

растянутую во времени операцию styling. Восстановимы — и вполне филологически корректно —

почти все коннотативные субкоды такого сообщения, как «стол в монастырской трапезной», к ним

присоединяются дополнительные коды обогащения, происходят семантические слияния, стол

помещается в несвойственный ему контекст, в другую обстановку, отправляется в небытие главная

коннотация, сопутствующая монастырскому столу, — простая пища, утрачивается его первичная

функция — принимать пищу в простоте и строгости. Монастырский стол есть, но идеология

принятия пищи утрачена.

Таким образом, мы возвращаемся к тому, о чем говорилось в В.3.III.1.: «филологические» склонности

нашего времени помогают восстановлению форм, лишая их весомости. И возможно, это явление

следует соотнести с тем, что Ницше называл «болеть историей «, понимая болезнь как избыток

культурной осведомленности, не претворяющейся в новое качество и действующей на манер

наркотика.

И стало быть, чтобы смена риторик могла поистине означать обновление самих основ идеологии, не

следует искать выхода в нескончаемом открывании забытых форм и забывании открытых, оперируя

всегда уже готовыми формами, столь ценимыми в мире моды, коммерции, игр и развлечений (вовсе

необязательно дурных, разве плохо сосать карамельку или читать на ночь книжку, чтобы поскорее

уснуть?). Дело в другом. Ныне уже все осознают, что сообщения быстро теряют смысл, равно как и

обретают новый (неважно, ложный или истинный: узус узаконивает разные стадии этого цикла; если

бы