идеологические
позиции с помощью одной и той же комбинаторной матрицы. Читатель может думать, что эта
структурная решетка извлечена из контекста классической эпистемы и, стало быть, предъявлена
как данность мышлением изучаемой эпохи.
Однако ниже, объясняя переход от классической теории познания к гносеологии XIX века, Фуко
пишет следующее:
«Таким образом, условия возможности опыта ищут в условиях возможности объекта и его
наличия, тогда как трансцендентальная рефлексия отождествляет условия возможности объектов
опыта с возможностью самого опыта» 178.
Здесь, как и в первом случае, одна и та же матрица открывает возможность двух разных способов
обоснования истинности философского дискурса. Но если в одном случае структурная решетка
может считаться инфра-эпистемной, она словно открывается навстречу тому, кто ищет глубинные
основания мышления классической эпохи, то в другом — перед нами решетка, которая, позволяя
связать обе эпохи, носит откровенно трансэпистемный характер. И если она открывается
исследователю, она тоже данность или она постулирована, ибо представляет собой удобный
инструмент для объяснения фактов? Ответ на этот вопрос для Фуко не очень важен, он им так же
мало интересуется, как и обоснованием используемых наукой решеток, а равно его не заботит
внятное разъяснение того, обладают ли решетки, поставляемые этнологией и психоанализом, трансцендентальным или онтологическим статусом, в свою очередь позволяющим обосновывать
решетки наук. А если у него поинтересоваться, что он думает по этому поводу, Фуко скажет, что
пресловутые решетки ему явились в тот миг, когда он вопрошал историческую ситуацию, и он
ими воспользовался, и нет никакой нужды в том, чтобы придавать им тот или иной
гносеологический статус. И он будет прав, ведь вся его книга представляет собой не что иное, как
обвинительный акт безуспешной попытке современного человека разработать
трансцендентальные обоснования познания.
Итак, в свете вышесказанного ответ не составит труда, особенно если повнимательнее перечитать
начальные страницы книги.
«Итак, между уже кодифицированным взглядом на вещи и рефлексивным познанием имеется
промежуточная область, раскрывающая порядок в самой его сути: именно здесь он
обнаруживается, в зависи-
178 Ук. соч. С. 269-270.
353
мости от культур и эпох, как непрерывный и постепенный или как раздробленный и дискретный, связанный с пространством или же в каждое мгновение образуемый напором времени, подобный
таблице переменных или определяемый посредством изолированных гомогенных систем, составленный из сходств, нарастающих постепенно или же распространяющихся по способу
зеркального отражения, организованный вокруг возрастающих различий и т. д. Вот почему эта
промежуточная» область в той мере, в какой она раскрывает способы бытия порядка, может
рассматриваться как наиболее основополагающая, т. e. как предшествующая словам, восприятиям
и жестам, предназначенным в этом случае для ее выражения с большей или меньшей точностью
или успехом (поэтому эта практика порядка в своей первичной и нерасчленяемой сути всегда
играет критическую роль), как более прочная, более архаичная, менее сомнительная и всегда
более «истинная», чем теории, пытающиеся дать им ясную форму, всестороннее применение или
философскую мотивировку. Итак, в каждой культуре между использованием того, что можно
было бы назвать упорядочивающими кодами, и размышлениями о порядке располагается чистая
практика порядка и его способов бытия» 179.
Подставьте вместо «порядок в самой его сути» «бытие как источник всякого порядка» — и вы в
который раз получите позицию Хайдеггера. Вот потому-то Фуко и не обосновывает структурные
решетки, которыми пользуется: в процессе предпринятого им истолкования эпохальных событий
бытия они предстают ему как способы, в которых в разное время самовыражается бытие, и
которые опознаются благодаря связывающему и разделяющему их родству, при этом ни одна из
укорененных в бытии решеток не в состоянии определить его раз и навсегда, а равно сама не
может быть обоснована действием какого-либо известного и предсказуемого механизма.
VIII. O последнем прибежище Отсутствия…
VIII.1.
И при всем при этом структурами пользуются так, словно с их помощью можно объяснить все, и
очевидный пример тому — Фуко 180. Так что же происходит с этим мышлением, так откровенно
заявившем о своем выборе и все еще, однако, обеспокоенным посто-
179 Там же С. 33-34.
180 Ср. в связи с этим Un positiviste desespere («Отчаявшийся позитивист») Silvie Le Bon, in «Les Temps Modernes», gennaio 1967) Более обстоятельный анализ ibidem, Michel Amiot (Le relativisme culturalute de M F) («Культурологический релятивизм Мишеля Фуко»)
354
янным расхождением собственных деклараций с собственными действиями?
И снова наиболее убедительный ответ мы находим у Деррида в заключительной части «Письма и
различия», которая называется «Структура, знак и игра в дискурсе гуманитарных наук»181. Уроки
Ницше и Хайдеггера, преподанные ликвидаторам структурализма, заключались в том, что никакое
«присутствие» (ousia) не исчерпывает всего богатства проявлений бездонной безначальности. Но
даже тот, кто вплотную подошел к пониманию этого, не в состоянии отказаться от структурных
решеток, все еще полагая — полагая позитивистски, механистически, безнадежно эмпирически, —
что они ему сгодятся как опора для рассуждения о вещах. Самым показательным примером такого
противоречия для Деррида становится Леви-Строс. То, что Леви-Строс в итоге своего творческого
пути придет к заключениям, о которых мы говорили, разбирая Лакана, уже было видно из
проведенного нами анализа его текстов. Все анализы мифов, а равно всякое изучение систем
родства, призваны вернуть продуктам культуры их природное достоинство, которое в свой черед
помогает понять, откуда берутся структуры. Но пытаясь решить проблемы в рамках оппозиции
«природа — культура», сталкиваясь с феноменом, который, судя по всему, принадлежит сразу
обоим порядкам, например, таким, как универсальный запрет инцеста, Леви-Строс обращает
внимание на некий необъяснимый остаток, на непрозрачность системы; он не отваживается
думать, что это нечто изначальное, предшествующее всякому различению и истолкованию, и это
нечто надлежит отодвинуть в область неосмысляемого, коль скоро немыслимое это то, к чему мы
ближе всего онтологически и в чем нам надлежит обитать, стараясь не спугнуть то, что не дает
себя поймать.
Однако Леви-Строс (и разве не о том же говорили и мы?) вечно колеблется между исследованием
объективных структур и убеждением в том, что эти структуры представляют собой не что иное, как удобный с методологической точки зрения инструментарий. Само собой, для Деррида такой
наивный операционизм равнозначен приговору, изначально осуждающему предприятие на
поражение. Да и сами мы, видя, каковы крайние выводы «философского структурализма», разве не
признали провал конститутивной чертой операционизма? Провал, который, как подчеркивает
Деррида, как раз и состоит в том, чтобы «держать в качестве рабочего инструмента то, чья пригод —
ность на эту роль как раз и оспаривается», но на что — добавим мы — неизменно полагаются при
обосновании самой пригодности. Леви-
181 Ит перевод в журнале «Portico», febbraio 1967
355
Строе напоминает, что «анализ мифов нескончаем, и ему нельзя положить пределов, нет никакой
потаенной единицы мифа, которую нельзя было бы по ходу дела разложить на более мелкие Темы
убегают в бесконечность, как лучи, исходящие из некой точки, которая не может не быть
воображаемой», и так и должно быть, ведь дискурс мифа, как и дискурс бессознательного, представляет собой нескончаемый метонимический перенос, в котором одна иллюзия отсылает к
другой и вместе они суть метафора центра, который отсутствует И все же, подчеркивает Деррида,
«у Леви-Строса нет ни одной книги или сочинения, которые не преподносились бы как результат
практических исследований, который можно дополнить новыми фактами или опровергнуть» Так, составление какого бы то ни было перечня элементов, который структуралист, будь он лингвистом
или этнологом, способен уточнить только после того, как разработает структуру со всеми ее
комбинаторными возможностями, — занятие и невозможное и бесполезное Невозможно оно
потому, что теоретически число этих элементов бесконечно и, стало быть, гипотеза должна
предусматривать структурную целостность, которая выверяется шаг за шагом в ходе самого
исследования, и в таком случае это методологический подход А бесполезно оно потому, что эта
целостность как таковая не существует, она существует только виртуально, и, значит, нет никакой
нужды придавать ей реальный статус Леви-Строс не знает, что выбрать, невозможность или
бесполезность, и поступает как эмпирик, обращаясь эмпирически с тем, что области
эмпирического не принадлежит Деррида пишет «Итак, если в приведении к целостности нет
больше смысла, то это не потому, что поле безгранично и не может быть охвачено никаким
конечным дискурсом, но потому, что такова сама природа поля , которое убегает всякого
обобщения, ведь на деле это поле оказывается полем игры, где в пределах замкнутой системы
осуществляется непрестанный процесс подмены», потому что «у него нет чего-то, что можно было
бы понимать как центр, который заведует всеми этими подстановками» Так Деррида возвращается
к Лакану, а от Лакана вместе с Хайдеггером снова к Ницше
VIII.2.
Теперь понятно, почему Леви-Строса так затрудняет решение спора истории со структурой дело в
нежелании признать виртуальный характер тех начал, в которых рождается обосновываемая этой
виртуальностью история, и в стремлении опереться на некую вневременную структуру, хотя она и
не кладет начала истории и упраздняет время Структура — это Присутствие, которое растягива-
ется вдоль времени, оставаясь неизменным, напротив, Начало оказы-
356
вается отсутствием, не имеющим ничего общего ни со временем, ни с историей, но потому-то и
позволяющим им быть.
«Игра разрушает присутствие». С другой стороны, «поворот к утраченному или невозможному
присутствию отсутствующих начал, вся эта структуралистская тематика распавшейся целостности
являют нам печальный, тоскливый, пристыженный, руссоистский лик игры, в го время как ницшевское
радостное приятие игры, его открытость грядущему, приятие мира, в котором знаки не лгут, но и не
вещают истин, мира без истоков, открытого всем истолкованиям, — все это могло бы стать другим ее
ликом» 182.
Деррида хорошо понимает, что сегодня еще рано решать спор этих двух направлений. В глубине души
он равно оправдывает и бесхитростные колебания Леви-Строса, и много более осознанные злокоз-
ненные сомнения Фуко. Во всяком случае, различение и взаимоисключение этих возможностей
(наличие обеих, при том что никакое решение не гарантировано, только одна из характерных черт
нашей эпохи) окончательно ликвидирует структурализм как философию.
VIII.3.
Но разве этих неустраненных сомнений нет и у Лакана? Разве не очевидна его попытка обосновать
структуру детерминации бинарным кодом и в то же самое время ликвидировать какую бы то ни было
структуру, гипостазируя отсутствие, которое разводит в пространстве два утверждения любой
бинарной коммуникации?
Замечания Деррида по поводу игры помогают разрешить эго очевидное противоречие, а также
осознать, почему у Лакана время от времени возникает недоверие к самому понятию кода.
Вспомним, что было сказано о коде в А.1 IV. Накладываясь на равновероятность источника
информации, код призван путем внесения некоторых правил ограничить сферу возможных событий.
Код — это система вероятностей, сужающая изначальную равновероятность. Фонологический код
осуществляет выбор нескольких десятков звуков, организуя их в жесткую абстрактную систему
оппозиций и сообщая им дифференциальное значение. До этой операции перед нами был
недифференцированный универсум всевозможных звуков и шумов, соединяющихся как угодно Код
наделяет смыслом что-то такое, что первоначально этим смыслом не обладало, при этом какие-то
элементы этого «чего-то» получают ранг означающего. Но пока кода нет и пока это нечто не
кодифицировано, оно может осуществлять бесконечное количество сочетаний, которые только позже, после наложения кода, могут стать носителями смысла.
182 Derrida, cit., pag . 16
357
Но как увидеть, описать, в конце концов, назвать то, что еще не кодифицировано? Это можно
сделать с помощью теории вероятностей. Но теория вероятностей, отождествляет ли она
статистические законы с предполагаемыми объективными законами хаоса, или понимает их
только как инструментарий, пригодный для предвидения. может сказать только одно: каким
