Politics, Studies in Quantitative Semantics, 1965
409
казал как «внутренний» анализ речи и письменных документов, пунктуации и даже типографских
ошибок может обнаружить целую моральную и политическую систему» и что для такого анализа
не нужен никакой метаязык. Но метаязык, против которого выступает Маркузе, это совокупность
логических правил, понимаемых неопозитивистски, это язык, конечной целью которого является
тавтология. Напротив, Маркузе говорит о необходимости «металингвистической» операции, которая могла бы перевести термины языка объекта в такую форму, которая показала бы его
зависимость от предопределяющих обстоятельств и идеологий.
Его романтический настрой, крайний «морализм» и, в конечном счете, антинаучный эстетизм не
дают ему увидеть разницы между тавтологической формализацией и познавательными моделями, которые, чтобы стать действенными, должны быть строгими, ибо только тогда можно перейти от
праведного гнева к законному протесту.
И тогда маркузианский проект должен быть преобразован в предлагаемый нами, если верно
сказанное ниже: «Какая-либо речь, газетная статья или даже сообщение частного лица изготав —
ливаются индивидом, который является рупором (независимо от того, уполномочен он кем-либо
на эту роль или нет) отдельной группы (профессиональной, территориальной, политической, ин-
теллектуальной) в определенном обществе. У такой группы всегда есть свои ценности, цели, коды
мышления (курсив наш) и поведения, которые — независимо от того, принимаются они или
оспариваются и в какой степени осознаются, — оказывают влияние на индивидуальную
коммуникацию. Таким образом, эта последняя «индивидуализирует» надиндивидуальную систему
значения, разговор о которой следует вести в иной плоскости, нежели разговор об инди-
видуальной коммуникации, и тем не менее с нею пересекающейся. Такая надиндивидуальная
система в свою очередь входит в состав более обширный области значения, сформированной и, как правило, ограниченной той социальной системой, внутри которой зарождается коммуникация»
47.
47 Herbert Marcuse, L’uomo a una dimensione, Torino,, 1967, pagg. 205—211. В связи с изучением отношений
между коммуникативными кодами, идеологией и рынком см. нашу попытку выявить три гомологических ряда
повествовательной структуры, структуры коммерческого распределения и структуры идеологии автора в
Парижских тайнах Сю, в работе Eugene Sue, Il socialismo e la consolazione, Milano, 1966. Позднее
переработано в более точном методологической ракурсе в статье Rhetorique et ideologie dans «Les Mysteres de Paris» de Eugene Sue in «Rev int des sciences sociales», XIX, 4, 1967 Об отношениях повествовательной
структуры и идеологических позиций см также наши работы «Il mito di Superman» и «Lettura di Steve Canyon»
in Apocalittici e integrati, cit.
410
3. Границы семиологии и горизонты практики
I. В свете вышесказанного можно подумать, что семиологическая утопия, находясь на распутье
между требованиями строгой формализации и фактом открытости конкретного исторического
процесса, запутывается в противоречии, которое и делает ее неосуществимой.
Действительно, две темы являются сквозными для всей нашей книги:
а) с одной стороны, призыв к описанию отдельных семиотик как закрытых, строго
структурированных систем, рассматриваемых в синхронном срезе;
б) с другой стороны, предложение коммуникативной модели «открытого» процесса, в котором
сообщение меняется по мере того, как меняются коды, а использование тех или иных кодов
диктуется идеологией и обстоятельствами, при этом вся знаковая система непрестанно
перестраивается на основе опыта декодификации и весь процесс предстает как поступательное
движение семиозиса.
Но в действительности эти две стороны не противостоят друг другу, конкретный научный подход
не исключает обобщенного философского похода, один предполагает другой, тем самым
определяясь в собственной значимости. Мы не можем оставлять без внимания процессуальный
характер коммуникативных явлений. Мы видели, что игнорировать его означает потворствовать
элегантным, но наивным утопиям. О какой стабильности структур и объективности оформляемых
ими рядов означающих может идти речь, если в тот миг, когда мы определяем эти ряды, мы сами
включены в движение и принимаем за окончательную всего лишь очередную фазу процесса.
Построение коммуникативной модели открытого процесса предполагает общий взгляд на
положение дел, некую тотальную перспективу универсума sub specie communicationis*, которая
бы включала также и элементы, оказывающие влияние на коммуникацию, но не сводящиеся к ней
и тем не менее предопределяющие способы коммуникации.
Но по сути, речь идет лишь о том, при каких условиях может возникать это целостное
представление. Ведь любой дискурс, базирующийся на целостном видении, рискует застрять на
заявлениях обще-
411
го порядка, только бы не заниматься конкретным анализом, неизбежно нарушающим
однородность картины. Так, тотальность видения остаётся только заявленной, и философия
совершает свое обычное преступление, заключающееся в том, что, торопясь сказать все, она не
говорит ничего. Если мы хотим узнать, что же на самом деле происходит в процессе
коммуникации, взятом как некая целостность, нужно снизойти к анализу фаз этого процесса. И
тогда тотальность процесса, поначалу представшая как некая «открытая» перспектива, преобразится, распавшись на «закрытые» универсумы семиотик, выявляемых в ходе этого
процесса. Процесс «заявляется», но не верифицируется. Входящие в этот процесс семиотики, фиксируемые в какой-то определенный момент становления, верифицируются но не «заявляются», т. e. они не гипостазируются в качестве окончательных именно потому, что сама идея процесса, сопутствующая научному исследованию, удерживает ученого от философски опрометчивых
шагов, столь же опрометчивых и столь же наивных, как у того, кто делал заявку на тотальность и
не собирался верифицировать фазы.
Таким образом, формированию закрытых универсумов сопутствует осознание открытости
процесса, вбирающего эти универсумы в себя и перекраивающего их; но сам этот процесс может
быть выявлен только в виде последовательности закрытых и формализованных универсумов.
II.
Напомним, однако, что научное описание, завершающееся выстраиванием кодов, а значит и
скоординированных систем конвенций, на которых держится общество, вовсе не имеет
следствием оправдание status quo. Против всякого изучения языковых узусов обычно выдвигают
обвинение в том, что оно стремится свести мысль к одному единственному измерению, однозначному пониманию, исключающему двусмысленность, оставляющему в тени то, что еще не
сказано, но могло бы быть сказано, т. e. все возможное и противоречивое. В этом смысле
коммуникативный анализ, ориентированный на ясность и удобопонятность при повседневном
пользовании языком, может предстать — рискнем это сказать — некой охранительной и
умиротворяющей техникой.
Но как уже говорилось, изучение кодов не ставит себе целью выявление оптимальных условий
интеграции, но нацелено на выявление условий, при которых в какой-то определенный момент
складывается социум общающихся между собой.
Однако коммуникативная цепочка предполагает диалектику код-сообщение, которую
семиологическое исследование не только подтверждает, но и непрерывно реализует в той мере, в
какой оно наделено сознанием процессуальности. Поэтому семиология, создавая ма-
412
ленькие «системы», не может стать одной Системой. И поэтому в подзаголовке нашей книги
говорится не о «семиологической системе», а о «семиологическом исследовании». Ибо показать, что всякий коммуникативный акт уже подчинен какому-то коду и отражает сложившийся
идеологический универсум, значит открыть дорогу новому коммуникативному акту, заставляющему код перестраиваться. Оперативный характер семиологического исследования не
растворяется роковым образом в идеологии оперативизма, согласно которой имена наделены
одним-единственным значением и это значение соответствует одному-единственному действию, осуществляемому одним-единственным способом и с одной-единственной целью.
Если «при всех своих скрупулезных исследованиях, тщательных разграничениях и стремлении
высветить все неясности и разоблачить все двусмыленности неопозитивизм все же нимало не
интересуется великой двусмысленностью и неясностью всего универсума опыта»48, то
предлагаемая семиологическая перспектива старается обосновать именно эту процессуальность
смысла, способствуя ее становлению и развитию там, где она оказывается продуктивной (так
часто бывает плодотворным подозрение, что все, что кажется и говорится, не всегда соответствует
действительности); впрочем, часто не менее полезно и обратное, а именно подыскание способов, как уменьшить двусмысленность, ставшую техникой власти, сознательной мистификацией.
Таким образом, если техника лингвистического анализа способна оборачиваться техникой власти, когда «многомерный язык сведен к одномерному и его больше не пронизывают удерживаемые на
расстоянии разнообразные и противоречивые значения, а аккумулированная историей взрывная
сила значения претворяется в молчание» 49, то семиологическое исследование, учитывающее
диалектику код-сообщение, непрерывное смещение (decalage) кодов, взаимосвязь универсумов
риторики и идеологии, давление обстоятельств, определяющих выбор кодов и прочтение
сообщений, фатально становится — и мы никогда не собирались этот скрывать —
мотивированным, встраивающимся в определенную перспективу, необъективным, если под
объективностью понимать полную постижимость заранее данной истины, и тем самым возлагает
на себя некую терапевтическую миссию, коль скоро «универсум обыденного языка неуклонно
сжимается в тотально управляемый концептуализированный универсум»50.
48 Н. Marcuse, cit., pag. 195.
49 Ibidem, pag. 210.
50 Ibidem, pag. 211.
413
III.
Рассматривая закрытые семиотики в свете открытой модели, включая их в процессуальность, мы
все больше отдавали предпочтение, по мере того как главы этой книги дополняли и поясняли друг
друга, такому экстрасемиологическому фактору, как обстоятельства (A.1.VI.2.).
Неоднократно повторялось, что семиология побуждает нас не столько использовать текст, чтобы с
его помощью понять контекст, сколько рассматривать контекст как структурный элемент текста, и связь, установленная нами между миром сигналов и миром идеологий — семиологически
опознаваемых только при переводе в коды, — показалась нам наиболее адекватной для
характеристики взаимоотношений этих двух уровней опыта. При этом следует помнить, что то, что обычно называют контекстом (реальным, внешним, а не формальным), включает в себя
идеологии, о которых уже говорилось, и обстоятельства коммуникации. Идеологии претворяются
в знаки и тем самым сообщаются, а если не сообщаются, значит, их нет. Но не все обстоятельства
претворяются в знаки. Существует некая граница, за которой обстоятельства выпадают из
круговорота кодов и сообщений и ждут своего часа, подстерегая нас. И это случается там и тогда, когда сообщение со всеми коннотациями, позволяющими восстановить его связь с исходными
идеологиями и обстоятельствами, попадает не по назначению. И пока это «попадание не по
назначению» не сделается нормой, и пока в число обстоятельств не войдут на правах узаконенных
конвенций узнаваемые и сводимые воедино коды восприятия, обстоятельства будут нарушать
жизнь знаков, выпадая в нерастворимый осадок.
В связи с этим в нашей книге обстоятельства все более представали как комплекс биологических
фактов, как экономический контекст и всякого рода внешние влияния, которые неизменно
обрамляют всякую коммуникацию. Мы бы даже могли сказать, что здесь дает о себе знать сама
«реальность» (если позволить себе это двусмысленное выражение), которая направляет и
моделирует не независимый ход процессов означивания. Когда Алиса спрашивает: «Вопрос в том,
можешь ли ты сделать так, чтобы слова значили не то, что они значат?» Хампти-Дампти отвечает:
«Вопрос в том, кто будет хозяином».
А коли так, то встает вопрос, способен ли процесс коммуникации повлиять на обстоятельства, в
которых он осуществляется.
Опыт коммуникации, являющийся и опытом культуры, позволяет ответить на этот вопрос
положительно в той мере, в какой обстоятельства, понимаемые как «реальная» основа
коммуникации, все время трансформируются в знаки и посредством знаков же выявляются, оцениваются, оспариваются, между тем как коммуникация со своей
414
стороны как практика общения предопределяет поступки, в свою очередь изменяющие
обстоятельства.
IV.
Но имеется еще одна сторона дела, с семиологической точки зрения более интересная, когда
обстоятельства могут стать тем, на что преднамеренно направлена коммуникация. Если
обстоятельства способствуют выявлению кодов, с помощью которых осуществляется
декодификация сообщений, то урок, преподанный семиологией, может заключаться в следующем: прежде чем изменять сообщения или устанавливать контроль над их источниками, следует
изменить характер коммуникативного процесса, воздействуя на обстоятельства, в которых
получается сообщение.
И это и есть «революционная» сторона семиологического сознания, тем более важная, что в эпоху, когда массовые коммуникации часто оказываются инструментом власти, осуществляющей
социальный контроль посредством планирования сообщений, там, где невозможно поменять
способы отправления или форму сообщений, всегда остается возможность изменить — этаким
партизанским способом — обстоятельства, в которых адресаты избирают собственные коды про-
чтения.
Знаки живут жизнью нестабильной, денотации и коннотации разъедаются коррозией под
влиянием обстоятельств, лишающих знаки их первоначальной силы. Возьмем такой будоражащий
