первая возможность представляется как только наука начинает обещать какую-то потрясающую технологичность.
Сам собою возникает «низкий сговор» (pactum sceleris) между ученым и масс-медиа, потому что ученый не способен устоять перед соблазном, он даже считает своим долгом рассказывать о своем исследовании. Иногда это полезно для привлечения спонсоров (fund-raising), иногда исследование просто приятнее предъявить миру в качестве открытия еще до неизбежно грядущего разочарования, когда обнаружится, что обещанного результата вовсе нету на золотом блюдечке.
Мы все помним подобные эпизоды, от явно преждевременно разрекламированного «секрета холодного термоядерного синтеза» до постоянно обещаемого лекарства от рака. Это триумф веры в магию, в мгновенность. Трудно объяснить публике, что научная работа — это гипотезы, опыты, ошибки и разборы ошибок Когда спорят, что достовернее — официальная медицина или знахарство, вопрос по сути стоит так: к чему ждать три года обещанного наукой, если можно получить моментальный результат от альтернативной медицины?
Недавно Гараттини в журнале CICAP [153]снова написал, что если больной принял лекарство и вскорости выздоровел, это еще не доказательство, что именно лекарство сработало. Существуют, по крайней мере, еще два объяснения: во-первых, могла иметь место природная ремиссия и лекарство подействовало только как плацебо; или, во-вторых, природная ремиссия могла быть уже на подступах и раньше, а лекарство только отдалило ее. Но вы только попробуйте предъявить широкой публике два этих последних рассуждения. Не будет вам ни малейшей веры, поскольку для магической ментальности всего важнее быстрый процесс, победный механизм связи между предполагаемой причиной и желанным результатом.
В связи с этим может произойти, да и действительно происходит странная вещь: урезаются средства, отводимые на науку, а общественность совершенно не возмущается урезанием. Общественность возмутилась бы, если бы закрыли больницу или повысили цены на лекарства, однако она остается невозмутимой, когда прикрывают долгие и медленные научные исследования. Ну самое большее, возникает неуютное чувство, что какие-нибудь ядерщики того и жди эмигрируют в Америку (хотя что скажешь, атомная бомба-то все равно у американцев). Никто не сознает, что именно этот срыв долгого исследования ставит под вопрос новое лекарство от гриппа или ввод в эксплуатацию нового автомобиля на электрическом ходу. Никто не связывает научные эксперименты, с одной стороны, и лечение полиомиелитного мальчика, с другой, потому что цепь последствий и причин в этом случае длинная, опосредованная, не «раз-два-три», как полагается по правилам волшебства.
Все мы помним выпуск сериала «Скорая помощь», в котором доктор Грин оглашает перед длинной очередью пациентов великую научную новость: тем, кто заболел гриппом, не будут прописывать антибиотики, потому что при гриппе антибиотики не помогают. Этот эпизод довел публику до такого накала, что зазвучали даже упреки в расовой дискриминации. Пациенты верили в волшебную связь антибиотиков с выздоровлением. Все СМИ убеждали их, что антибиотики спасают. В этой коротенькой цепочке главнейшая истина. Таблетка антибиотика — техногенный продукт и опознается как таковой. А разбор причин и способов борьбы с эпидемией гриппа — забота всяких НИИ.
Я изобразил тут неприятную и разочаровывающую картину еще и потому, что в довершение всех зол даже некоторые правители (которые, если верить официальным сообщениям Белого дома, советуются с магами и астрологами) иногда в своих позициях ближе к человеку с улицы, чем к человеку из лаборатории. Я изобразил эту картину, но не могу порекомендовать, что же с ней делать. Нельзя уговорить масс-медиа отменить мистический подход. Масс-медиа обречены на мистицизм не только в погоне за «аудиторией», но и потому, что их обязанность — каждый день простраивать связи между причинами и следствиями, и связи эти описываются сплошь и рядом как магические. Существуют и всегда существовали, я согласен, серьезные популяризаторы — упомяну хотя бы моего друга Джованни Мария Паче [154], совсем недавно умершего. Но и для его серьезных статей газеты обычно находили такие крикливые, такие скандальные заголовки, что эти заголовки обычно искажали содержание статьи. Осторожный рассказ о том, что начинает разрабатываться вакцина против гриппа, неизбежно становился фанфарным провозвестием: грипп на земле скоро исчезнет без следа. (Думаете, благодаря науке? Нет, благодаря триумфу технологии, сумевшей внедрить в ассортимент новую пилюлю.)
Как должен реагировать ученый на назойливый запрос газетчиков, которые ждут от него ежедневных волшебных обещаний? Ученый должен реагировать осторожно. Но и осторожность порою, как только что мы наблюдали, не помогает. Ученому не пристало, с другой стороны, и покрывать завесой тайны всякую научную новость, поскольку наука по естеству своему — принадлежит общественности.
Думаю, нам следует вернуться за парты начальной школы. Именно школа и все учебные центры наряду со школой — включая наиболее серьезные интернет-сайты — должны постепенно приучать молодых людей к правильному представлению о научных процессах. Это самая нелегкая часть обучения, потому что и школе очень свойственно впихивать в память учащихся отрывочные данные, связь между которыми непостижима и магична. Мадам Кюри [155]приходит вечером домой, глядит — на бумаге пятно, и открывает радиоактивность. Доктор Флеминг [156]кидает задумчивый взор на плесень и понимает: пенициллин. Галилей по колебанию пламени в лампе осознает, что земля-то обращается. Мы настолько прекрасно запомнили, какую трепку получил Галилей за свою научную смелость, что забыли: Галилей понятия не имел, по какой орбите земля обращается.
Как можно ожидать от школы корректной научной информации, когда еще до сих пор во многих учебниках и во многих хрестоматиях можно прочесть, что до Христофора Колумба люди считали землю плоской? Ведь это извращение истории. Уже древним грекам прекрасно было известно, что земля круглая, и это знали и саламанкские мудрецы, тормозившие экспедицию Колумба именно потому, что они точнее, чем Колумб, все рассчитали и хорошо представляли себе настоящий масштаб нашей с вами планеты.
И все же одно из назначений интеллигента — кроме жесткой и суровой критики — это просвещенная популяризация. Все мы превосходно понимаем, что в Италии более чем где бы то ни было научный работник считает занятие популяризацией делом компрометирующим. Между тем великими популяризаторами были и Эйнштейн, и Гейзенберг, и мой покойный друг Стивен Джей Гулд [157]. И если все-таки ждать откуда-то не-волшебного описания ситуации в науке, то его ждать можно отнюдь не от журналов и газет, а от самих исследователей и ученых. Именно они должны потихоньку трансформировать общественное сознание, влияя на молодых.
Полемическое резюме этого моего выступления: пиетет в отношении науки в наше время основан на ошибочных предпосылках и, как бы то ни было, извращен совместным влиянием двух магических подходов — веры в волшебное колдовство и веры в колдовство технологическое. Эти подходы до сих пор царят и в душах наших слушателей, и в их головах, и в их сердцах.
Если не стремиться выйти из порочного круга лжеобещаний и обманутых мечт, науке — несдобровать.
В пору раннего средневековья Исидор Севильский [158](между нами, зарекомендовавший себя перед лицом истории в качестве простяги и легковера, способного всерьез полагать, будто lucus происходит от non lucendo, a cadaver — от саго data vermibus [159]), все же сумел — хоть и на основании неверных сведений, восходивших к незапамятным временам, к Эратосфену [160], почти что правильно и в любом случае без всякого волшебства вычислить длину экватора. Но по экватору гуляли единороги и лесные чуды-юды, и хотя ученые не сомневались, что земля сферична, художники по своим уважительным причинам представляли ее не только плебеям, но даже господам в качестве плоского диска с Иерусалимом в середине, или расплющивали шар для пущей символичности и для удобства демонстрации (как до сих пор Землю расплющивают в школьном атласе). Расплющивали не очень сильно, но все-таки достаточно, чтоб все кругом переставали понимать, какая же форма на самом деле у земного шара.
Вот так, пройдя через три века Просвещения, мы все еще похожи на Исидора: когда газеты повествуют о наших научных симпозиумах, симпозиумы неотвратимо выглядят волхвованием.
Чему тут удивляться? Мы и сейчас, как в Средние века, деремся и пышем неудержимым фундаментализмом, упрямым фанатизмом. Ратуем за крестовые походы, целые континенты вымирают от голода и СПИДа, а телевидение при этом показывает (волшебно преображая) нас с вами в качестве блаженных богатейших людей, привлекая на наши побережья баркасы, нагруженные нелегалами из Африки и Албании. Эмигранты хотят попасть к нам, как в старину все хотели попасть на Эльдорадо. Как не понять, что простакам до сих пор неизвестно, что есть наука, и они склонны принимать за науку даже ренессансную магию? И что для них волшебство — возможность послать сообщение в Австралию по цене внутригородского звонка и со скоростью молнии?
Чтоб успешно продолжать работу, каждый из нас в своей области должен хорошо сознавать, в каком мире он живет, делать выводы, быть хитроумным как змея и если не чистым как голубка, то хотя бы великодушным как пеликан [161], и всегда стараться преподнести от себя нечто людям, которые о нас никакого понятия не имеют.
Как бы то ни было, следовало бы ученым остеречься тех, кто чересчур их боготворит и считает, будто ученые — это жрецы истины в последней инстанции. Ученого легко возвышают до статуса мага. Но стоит ученому замешкаться с выдачей проверяемого результата, он будет объявлен шарлатаном, в то время как колдуньи, выдавая результаты не проверяемые, но эффектные, получают приглашения на ток-шоу. Так что ученым на ток-шоу ходить не надо, чтоб их не перепутывали с колдуньями.
II. Хроники деспотизма
По ком звонит колокол. Призыв 2001 года к моральному референдуму [162]
Вряд ли кому понравится проснуться утром и узнать, что все газеты — «Коррьере делла Сера», «Репубблика», «Стампа», «Мессаджеро», «Иль Джорнале», и так далее вплоть до «Униты» и «Манифесто», не исключая еженедельников и толстых журналов, и желтых, и глянцевых, — все-все-все принадлежат одному хозяину и дружно транслируют его мнение. Мы ощутили бы себя менее свободными.
Именно это случится, если в стране станет править «Полюс», называющий себя «Полюс свобод» [163].
Единый хозяин, лично владеющий тремя телеканалами, получит политический контроль еще над тремя. А шесть основных каналов вещания в государстве воздействуют на общественное мнение больше, нежели
