плохих! Белые против черных! Если все-таки Запад захотел усвоить ценное из чужих культур — и не только со времен Просвещения по сегодня, но и в более древние времена, когда францисканец Роджер Бэкон [344]предлагал изучать языки, «ибо многое можно перенять и у неверных» — это смогло произойти только благодаря тому, что Запад был готов отрефлексировать упрощенные альтернативы, усложнить и критически переформулировать их.
Естественно, Запад не всегда и не во все вдавался и вдумывался. К западной культуре принадлежал и Гитлер, сжигавший книги, преследовавший дегенеративное искусство и уничтожавший представителей «низших» рас. К западной культуре принадлежал итальянский фашизм — в фашистской школе меня учили выкрикивать «Да сгинут подлые англичане». Я должен был клеймить народ, питающийся тать раз в день — этих обжор, презираемых худощавыми подтянутыми итальянцами.
Но в западной культуре есть и ценнейшие древние основания — именно их мы должны демонстрировать молодым любых цветов кожи, если не хотим, чтобы обрушивались новые башни даже в те времена, когда эти люди еще будут жить, а вас и меня уже не будет на свете.
Однако следует делать это внимательно. Необходимо помнить, что «ценить» собственную древность — не значит «не ценить» тех людей, у которых древность совершенно иная, и не значит выстраивать на основании своих «ценных корней» тотальные представления о добре и зле.
Что касается корней… если бы меня спросили, желаю ли я прожить старость в захолустье в Монферрато, или среди дивных пейзажей национального парка Абруццо, или на сьенских умопомрачительных холмах, я бы выбрал Монферрато. Это вовсе не значит, что я считаю прочие области Италии хуже, нежели мой родной Пьемонт.
Так вот, если бы в своем пресловутом высказывании (произнесенном для западных слушателей и опровергнутом перед арабскими) Берлускони оповестил мир, что ему желательней коротать век в Аркоре [345], нежели в Кабуле, и лечиться у миланского врача, а не у врача багдадского, я подписался бы под всеми его словами (за исключением Аркоре). И это даже если бы я слышал, что в Багдаде самый оснащенный госпиталь в мире. Оставаться в Милане — это для нас значит оставаться дома, дома стены лечат и укрепляются защитные системы организма.
Корни бывают обширнее, нежели область или даже страна. Если нельзя жить в Италии, для меня предпочтительнее жить в Лиможе, чем в Москве. Как, скажут мне, разве Москва не красивейший на свете город? Красивейший, но, живя в Лиможе, я хотя бы понимал бы по-французски.
В общем, каждый отождествляет себя с культурой, в которой вырос. Иногда бывает и полная смена кожи, но это бывает редко. Лоуренс Аравийский даже одевался в то, что носили арабы, но в конце жизни он все-таки вернулся восвояси [346].
Теперь о сравнении цивилизаций: в этом и дело. Запад, пусть ради экономической экспансии, но все-таки интересовался другими культурами. Интерес Запада к не-Западу бывал и поспешен, и презрителен. На бытовом уровне греки называли «варварами» (то есть заиками) тех, кто не умел говорить на их языке (то есть, по их мнению, вообще не умел говорить). Однако самые продвинутые греки, такие как стоики (может быть, потому, что некоторые были родом из Финикии) быстро догадались, что варвары, хоть и испускают не такие, как греки, звуки, но думают примерно то же самое. Марко Поло с огромным уважением описывал обычаи и нравы китайцев. Отцы средневекового христианского богословия заказывали переводы из арабских философов, врачей и астрологов. Европейцы Возрождения даже перегибали палку, восстанавливая утерянную восточную премудрость от халдеев до египтян. Монтескье [347]пытался понять, какими глазами перс смотрит на французов. Современные антропологи провели первичные исследования реляций салезиан [348], обращавших туземцев бороро в христианскую веру, но в то же время пытавшихся понять, как живут эти туземцы и как они мыслят. Может, сказывалась историческая память — что миссионеры несколькими столетиями прежде не вдумались в цивилизацию американских индейцев и стали причиной их истребления.
Кстати об антропологах. Припомним общеизвестное: с середины XIX века и по сей день культурная антропология развивалась под знаком бесконечных угрызений совести: западные люди комплексовали по отношению к Другим, в особенности если эти Другие изначально бывали восприняты как дикари, как общество без истории, как примитивные люди. При первой встрече Запад с ними не миндальничал. Их «открывали», пытались обратить в христианство, выжимали из них любую пользу, многих обращали в рабство, в частности — при пособничестве арабов, потому что хотя рабовладельческие суда приводились в Нью-Орлеанский порт лощеными господами французского происхождения, но в Африке негров загоняли в трюмы этих кораблей мусульмане-перекупщики.
Культурная антропология (сумевшая развиться и процвести исключительно благодаря колониальной экспансии) замаливала грехи колониализма, доказывая, что культуры Других — это именно культуры с настоящими верованиями, ритуалами, привычками, логично отражающими контекст, в котором они вызревали, культуры органичные, то есть основанные на четкой внутренней логике. Задача культурного антрополога — продемонстрировать, что имеются на свете виды логики, не совпадающие с логикой Запада, и показать, что следует воспринимать эти виды логики серьезно, не презирать и не подавлять их.
Это не значило, что антропологи, интерпретируя логику Других, соглашались жить по образу и подобию тех. Наоборот, за исключением редких случаев, окончив многолетнюю работу в заморских странах, антропологи возвращались доживать славную старость в Девоншире или в Пикардии. Однако читая их книги, кто-нибудь мог подумать, будто культурная антропология находится на позициях релятивизма и утверждает: одна культура равна другой. По-моему, это был бы неправильный вывод.
Самое большее, что говорили антропологи, это: пока Другие живут в их собственной среде, следует уважать их образ жизни.
А подлинный урок, извлекаемый из культурной антропологии, таков: дабы сравнить, выше ли одна культура другой, необходимо иметь критерии. Одно дело — описывать культуру, другое — определять критерии сличения. Описывать культуру в общем и целом можно достаточно объективно: в описываемой культуре люди ведут себя так-то, веруют во многочисленных духов или в одного бога, пронизывающего собой всю природу, объединяются в родственные кланы по таким-то правилам, считают, что красота — это когда нос проколот многими кольцами (последний признак характерен для молодежи современного Запада), считают нечистым мясо свиньи, делают обрезание, разводят собак, собачатина — праздничная еда.
Антропологи знают, что объективность — непростая штука. В прошлом году я был в государствах, где живут туземцы-догоны, и спросил там мальчишку, кто он — мусульманин? Парень отвечал мне по-французски: «Нет, анимист». Поверьте мне, что анимист не может называть себя анимистом, если только он не окончил парижский университет «Эколь дез От Этюд» (Ecole des Hautes Etudes), так что этот милейший отрок говорил о собственной культуре словами, позаимствованными у антропологов-туристов.
Африканские антропологи рассказывали мне, что когда приезжает европейский антрополог, догоны, совершенно переставшие дичиться, рассказывают ему то самое, что написал о них много лет назад известный антрополог Гриоль [349]— которому в свою очередь, по крайней мере по мнению моих образованных африканских друзей, местные информаторы наговорили довольно много бессвязных вещей, а он потом слепил их в очаровательную систему сомнительной аутентичности.
Как бы то ни было, за вычетом всевозможных путаниц, можно иметь достаточно приемлемое описаниеодной культуры в другой культуре. А вот критериисуждения — совершенно иное дело. Критериизависят от наших корней, от наших предпочтений, от наших привычек, страстей, системы ценностей.
Приведем пример. Считаем ли мы, что удлинение среднестатистического срока жизни в стране от сорока до восьмидесяти лет есть плюс? Я лично именно так и считаю, однако некоторые мистики могли бы на это ответить, что если сравнить какого-нибудь олуха, пробездельничавшего до восьмидесяти лет, со святым Луиджи Гонзага [350], деятельно прожившего двадцать три, получится, что именно второму выпала более полная жизнь. Но все же допустим, что удлинение среднестатистической жизни — ценность. Если так, западная медицина и западная наука безусловно превосходнее, чем многие знахарские практики.
Мы верим, что развитие техники, завоевание новых рынков, быстрота перевозок — плюс? Да, очень многие так думают. Тогда они имеют право считать наивысшим наше технологическое общество. Однако именно в западной цивилизации существует иное мнение: а именно, что первостепенное качество жизни — это существование в гармонии с неповрежденной природой. Стремясь к такому существованию, многие люди готовы отказаться от самолетов, автомобилей, холодильников, плести корзинки и передвигаться пешком от деревни к деревне, лишь бы не участвовать в усугублении озоновой дыры. Так что вы видите: чтобы определить одну культуру «выше другой», не только требуется описать ее (как антропологи) — нужно еще избрать четкую шкалу приоритетов, и другого пути, я уверен, не существует.
В эти дни я слышал много слов в защиту разных культур, всякий раз на основании достаточно спорных критериев. Позавчера я прочитал в крупной газете письмо читателя, задававшего саркастический вопрос: с чего бы это Нобелевские премии всегда дают представителям Запада и никогда не дают представителям Востока? Не говоря о том, что автор — противоестественный невежда, не слыхавший, сколько Нобелевских премий по литературе получены чернокожими писателями, а также мусульманами, и не ведающий, что Нобелевской премией по физике в 1979 году был награжден пакистанец Абдус Салам [351], можно в общем принять как данность, что научные премии естественно попадают к тем, кто работает в западной науке. Никто и никогда не подвергал сомнению, что наука и технология на Западе развиты и находятся на передовом уровне. Передовом относительно чего? Относительно науки и технологии.
Насколько всеохватен критерий технического развития? У Пакистана есть атомная бомба, у Италии — нет. Значит, мы по отношению к Пакистану низшая раса? Значит, лучше жить в Исламабаде, нежели в Аркоре?
Сторонники диалога призывают нас уважать мир ислама, напоминая, что ислам дал миру Авиценну (Ибн Сину) (кстати, Авиценна из Бухары, что совсем недалеко от Афганистана) и Аверроэса (Ибн Рушда) [352]. Очень жалко, что в ста случаях из ста упоминают этих двоих. Можно подумать, что других не было. Можно подумать, что не было Аль-Кинди, Авемпаса (Ибн Баджи), Авицеброна (Ибн Гебироля)
