всех доказательств, что речь идет о подделке, о наглом обмане, о полной липе.
Именно в этом-то «роман о „Протоколах“» столь неподражаемо романтичен. Существует странная закономерность. С самого первого дезавуирования в «Таймс» в 1921 году [473], каждый раз как только какой-нибудь авторитетный источник демонстрирует поддельность «Протоколов» — их немедленно переиздают в качестве истинных. И сегодня в Интернете та же песня. Это как если бы после Коперника, Галилея и Кеплера в школьных учебниках продолжали писать, что Солнце обращается вокруг Земли.
Чем же объясняется эта борьба против очевидного, извращенное очарование, исходящее от этого творения? Ответ мы находим у Несты Уэбстер, антисемитской писательницы, всю жизнь обличавшей пресловутый еврейский заговор. Уэбстер в своей книге «Тайные общества и подрывные движения» (Webster N. Н. Secret Societies and Subversive Movements.London: Boswell, 1924. P. 408–409) выказывает довольно высокую степень информированности и передает всю подлинную историю в тех же фактах, которые составляют собой и книгу Эйснера. Однако вот как заканчивает Уэбстер свое рассуждение:
Единственное мнение, которое я рискую высказать, таково: подлинные или поддельные, эти «Протоколы» представляют собой план всемирной революции и, учитывая их пророческий характер и их ошеломительные совпадения с программами иных тайных обществ былых времен, они являются творением рук либо какого-то общества, либо кого-то замечательно информированного о традициях тайных обществ, способного воспроизвести в точности их идеи и самый стиль [474].
Сногсшибательная логика: «Поелику в моей книге написано то, что я вычитала в „Протоколах“, „Протоколы“ ее подтверждают», после чего добавляется «Поелику „Протоколы“ подтверждают мою книгу, написанную на основании „Протоколов“, следовательно, „Протоколы“ подлинны». И наконец «„Протоколы“ могут быть поддельны, но они рассказывают в точности то самое, что евреями замышляется, и поэтому их приличествует полагать подлинными». Иными словами: не «Протоколы» разжигают антисемитизм, а насущная необходимость установить личность врага заставляет уверовать в «Протоколы».
Поэтому я думаю, что независимо от отважной (и все же от нее хочется не смеяться, а плакать) книги Уилла Эйснера, эта история еще не кончена. Имеет смысл продолжать послеживать за нею, по возможности изгоняя Великое Вранье и ненависть, этим Враньем порождаемую.
У меня у самого есть друзья… [475]
Бывший замминистра Стефани, когда началась полемика по поводу его ссоры с немцами, привел в доказательство своего хорошего отношения к германскому народу то обстоятельство, что у него у самого первая жена была немкой. Ну и что же из этого? — скажу я. Если бы речь шла о теперешней, куда ни шло, но если немкой была бывшая жена (от нее, видимо, Стефани ушел, или она его бросила — тогда тем более…) — это как раз знак, что у него с немцами как-то не клеится. Аргумент насчет жены тем более слаб, что, если правильно помню, у Селина [476]была жена еврейка, у Муссолини долгое время любовница еврейка, что не помешало ни одному ни другому быть антисемитами.
В Америке есть выражение «У меня у самого есть друзья…» (Some of my best friends…) Когда кто-то, высказываясь по еврейскому вопросу, начинает с этой фразы, — ждите продолжения: «у меня у самого есть друзья евреи, но…» или «…но тем не менее…», и антисемитской концовки. В 1970-е годы в Нью-Йорке ставили одну комедию на тему антисемитизма, с этим именно названием — «Some of my best friends» [477]. Эта формула сделалась до такой степени общим местом, что я начал однажды выступление против расизма словами: «У меня у самого есть друзья антисемиты…»
«Some of my best friends» — образец того, что в классической риторике называлось «concessio» или уступкой: похвалив противника или продемонстрировав согласие с каким-то его высказыванием, переходить к разгромной части. Если бы я начал свое выступление словами «У меня у самого есть друзья сицилийцы», было бы ясно, что я замышляю попасть в шорт-лист литературной премии имени Умберто Босси «Италия без южан».
К слову заметим, что пусть не очень уж часто, но работает и обратное: не могу припомнить, есть ли у меня близкие друзья в Термоли Имерезе [478], в Канберре или в Дар-эс-Саламе (но если нет, это по чистой случайности), так вот, если бы я начинал выступление словами «Вообще-то у меня нет ни одного знакомого в Канберре», стоило бы ожидать сумасшедших похвал австралийской столице.
Совсем иная политическая стратегия избирается теми, кто, предположим, начинает с неоспоримой статистики: большинство американцев настроено резко против Буша, а большинство израильтян против Шарона, после чего переходит к критике обеих администраций. Это просчет, единичного примера недостаточно. Не слишком убедительно цитировать одного только Амоса Оза [479](Израиль) или одну только Сьюзен Зонтаг [480](США). В риторике это именуется «exemplum» и обладает психологической силой, однако не силой доказательной. То есть цитирование единичного, будь этой единицей Зонтаг или прочие друзья, которые есть «у меня у самого», никак не может служить доказательством для общих выводов.
Что у меня украли в Амстердаме кошелек, никак не дает мне полномочия обобщать, что все голландцы карманники (такие выводы свойственны для расистов). Хотя еще хуже, если обобщают прямо сразу (все шотландцы жадины, от всех корейцев воняет), так и быть, признавая со смехом, что — парадоксально — все реально знакомые нам шотландцы всегда угощали нас за свой счет в баре, а все корейцы, каких мы видели в жизни, благоухали дорогими одеколонами.
Жонглирование обобщениями опасно, что доказывается парадоксом Эпименида Критского [481], который заявлял во всеуслышание, что все критяне лжецы. Естественно, из уст критянина, лжеца по определению, могла исходить только ложь — выходило, что ложно утверждение, будто все критяне лжецы, а следовательно, выходило, что критяне правдивы, а следовательно, Эпименид говорил правду, однако по этой логике оказывалось, что правда — утверждение, что все критяне лжецы. И так далее до бесконечности. В ловушку попался даже Святой Павел, утверждавший, что явно все критяне лжецы (потому что в этом сознался один его знакомый критянин?) [482].
Мы разобрали несколько милых задач из семинаров по логике и риторике. Однако осталось чувство, что если кто-то начинает свою речь с «уступки», жди беды. А вообще интересно было бы в эти нынешние времена проанализировать разные виды «уступок», звучащих на политическом ристалище, как-то: хвалы прокуратуре, комплименты гастарбайтерам, восхищение великой арабской культурой, глубочайшее почтение к президенту республики, и так далее, и так далее. И как вслед за сказанными медоточивыми зачинами вываливается огромная куча, думаю, вы поняли, чего.
У нее у самой есть друзья [483]
В начале 60-х годов нас с несколькими коллегами пригласили в Испанию на какую-то конференцию. Мы принялись отказываться, будучи прекраснодушными демократами: нас отвращала идея ехать в страну, где господствовала диктатура. Но испанские друзья объяснили, что если мы приедем, это создаст возможность разговора, причем достаточно свободного, поскольку иностранцам-то закон не писан, тем самым наше появление расширит границы диссидентства испанцев, которые против франкистской диктатуры. С тех пор мы ездили в Испанию при любой возможности, и я помню, что Институт итальянской культуры под руководством Фердинанд о Карузо превратился в настоящий оазис свободных дискуссий и разговоров.
Тогда я уяснил, что необходимо разграничивать две вещи: политику правительства (и даже положения Конституции) каждой страны и культурные процессы, происходящие в ней. Поэтому я всегда ездил на культурные мероприятия в страны, политическая ситуация в которых мне была очень неблизка. Недавно меня пригласили в Иран молодые и очень открытые научные работники, которые там у себя выступают за развитие современной культуры, и я дал согласие ехать в Иран. Я только попросил отложить поездку до той поры, покуда ситуация на Ближнем Востоке не примет ясных очертаний, поскольку мне показалось неудобным летать, лавируя между ракетами и снарядами.
Если б я был американцем, я, конечно же, не голосовал бы за Буша, но это не удерживает меня от постоянных и сердечных отношений с разными университетами США.
Только что я получил свежий номер «Транслейтор» — британского ежемесячника, посвященного проблемам перевода, где и я не раз печатался. У журнала авторитетнейшая международная редколлегия, возглавляемая Моной Бейкер, научным редактором монографического труда «Энциклопедия исследований по переводу» (Encyclopedia of Translation Studies.Routledge, 1998). Так вот, в начале свежего номера «Транслейтора» напечатана передовица Моны Бейкер, где сказано, что многие академические институты, будучи несогласны с политикой Шарона, организовали сбор подписей под петициями за бойкотирование израильских институтов и университетов, и этот сбор подписей ведется также многими интернет-сайтами под девизами «Бойкот израильских научно-исследовательских институтов» («Call for European boycott of research of Israel scientific institutions») и «Бойкот научных и культурных связей с Израилем» («Call for European boycott of research and cultural links with Israel»); по этому случаю Мона Бейкер потребовала от Мириам Шлезингер и Гидеона Тури (знаменитых израильских ученых) выйти из состава редколлегии «Translation Studies Abstracts».
Мона Бейкер оповещает (к моему счастью) всех читателей, что она приняла это решение не спросив мнения консультантов и сотрудников журнала, и признает, что те самые ученые, которых она выгнала, выражали в разных ситуациях сильное несогласие с политикой Шарона. И прибавляет, что этот бойкот — не ad personam [484], а против институций. От чего становится только хуже, ибо эти слова означают, что независимо от убеждений и поведения человека его принадлежность (рискну употребить это слово) к определенной расе определяет отношение к нему.
Совершенно ясно, до чего может довести принцип подобного рода: те из итальянцев, которые считают поведение Буша разжиганием войны, должны по идее заняться пресечением любых контактов между итальянскими и американскими НИИ; те иностранные ученые, которые воспринимают Берлускони как типа, подстраивающего государство под интересы своей личной власти, должны были бы порвать всякие сношения с Флорентийской академией; те, кто осуждает арабский терроризм, должны по этой логике выслать всех студентов-арабов из европейских вузов, не пытаясь разобраться, симпатизируют ли те фундаменталистам или осуждают их.
В ходе столетий, на фоне кошмарных проявлений нетерпимости и политических зверств
