стану скрывать, что могут возникнуть небольшие проблемы. Кому будет отведена роль наблюдателя, кому — роль наблюдаемого? Вначале наблюдали бы те, кому время девать некуда. А те, кому время дорого, работали бы и составляли собой категорию поднадзорных. Но не исключено, что впоследствии кто-то из них остался бы дома и начал глядеть на других. Так как мониторятся и квартиры, шестьдесят миллионов наблюдателей могли бы глядеть в реальном времени на пятьдесят девять миллионов девятьсот девяносто девять тысяч других граждан, на выражение их лиц…
Можно предположить, что поскольку быть наблюдаемыми престижно, большинство людей займется какой-то красивой деятельностью, чтобы их не снимали нечесаными на диване. Все забегают как сумасшедшие. Кто же будет смотреть? А каждый заведет себе походный мини-экран, чтоб, показывая себя, в то же время смотреть, что там делают другие. Шестьдесят миллионов будут судорожно показывать себя, в то же время наблюдая, как другие в тех же судорогах показывают себя, и все куда-то мчатся, на ходу спотыкаясь, с глазами, прикованными к походным миниатюрным дисплеям.
VIII. Сумерки начала тысячелетия
Сон [493]
Когда говорят «сплю и вижу» или «ему и не снилось», обычно имеется в виду, что сны — пространство, где сбываются желания. Однако сон может быть и кошмарным, в нем может сбыться нечто совершенно нежеланное. И, кроме того, он может содержать пророчество и требовать для расшифровки квалифицированного толкователя. Пусть толкователь пояснит, что провозвещал сей сон и какие неприятности пророчил.
Мой сон был послан мне именно для толкования. Ограничусь тем, что перескажу его, не пытаясь заранее понять, что в нем созвучно моим чаяниям, а что — отражение моих страхов.
Мне приснилось, что после всепланетного отключения электричества люди в диком надрыве, ища виновных, бросаются друг на друга. Имеет место глобальная война. Без дураков. Не такая мелочевка, как инциденты 1939–1945 гг. Не пренебрежимая цифра в 55 миллионов убитых. Настоящая полноценная война, с использованием мощной современной техники. Большие участки планеты превращены в пост-ядерные пустыни. Не меньше половины населения мира пало от руки врагов, от руки своих, от голода, эпидемий и прочих причин. В общем, порядочная война, проведенная компетентными ответственными генералами, по всем правилам, в ногу с временем. Естественно (во сне мы эгоисты), мне привиделось, будто я сам вполне цел, все мои близкие целы, и мы с друзьями будем жить в таком уголке планеты (и даже в нашем собственном доме, в привычном месте и климате), где все не так уж безнадежно. У нас не будет больше телевизоров и Интернета, поскольку телефонные сети в масштабах целой планеты единым махом скапутились. Будет иметься кое-какая радиосвязь благодаря дряхленьким детекторным аппаратам. Электроснабжение исчезнет, но кое-как подлатав солнечные панели, удастся собирать, особенно в загородной местности, немного электричества и освещать жилье час-другой, поскольку большая часть собранной энергии пойдет на черный рынок, где за счет ее продажи удастся выручить средства на покупку керосина для ламп. Бензин покупать мы не станем, поскольку никаких машин не останется, а если и сохранится где-то автомобиль, все равно на нем невозможно будет ездить по причине отсутствия асфальтовых покрытий. Передвижение будет осуществляться конной тягой на телегах, бричках и возах.
При неярком керосиновом свете, у камина, где покряхтывают сучья, с трудом собранные в окрестных лесах, долгими вечерами я буду собирать своих внуков, которым в отсутствие телевизора ничего не останется как сидеть при мне. Я притащу с чердака ящик старых книг и начну рассказы о том, каким был мир до войны.
Попозже вечером, прильнув к радио, вслушиваясь, мы сумеем разобрать далекие голоса, и они нас упредят, что и нашему блаженному краю угрожают опасности. Но сообщение так прерывисто, что надежнее голубиная почта. Как весело отцеплять от крылатого гонца сообщение, привязанное к лапке! Оказывается, у тети опять болит поясница, но за исключением этого, она поживает неплохо. На другом голубе прибыла гектографированная газета.
Может, нам повезет, и мы узнаем, что в ближней деревне непостижимо как, но восстановилась сельская школа. Я пойду туда и предложу свои услуги по преподаванию грамматики или истории. Лучше не географии, поскольку весь земной шар на тот момент настолько переустроится, что география, которой обучен я, превратится во что-то вроде древней мифологии. Если же школы близко не будет, я соберу ребятишек (внуков и друзей внуков), организую занятия дома. Сначала палочки с крючочками. Ставим руку. Точность движений понадобится и для письма, и для всех тех рукоделий, которым им предстоит обучиться. Постепенно мы доучимся — я имею в виду старших — и до занятий по философии.
Может быть, случайно в прицерковном дворе где-то поблизости сохранится детское футбольное поле. Играть можно и тряпичным мячом. Поискав по подвалам, вытащим на свет настольный футбол. Старый плотник сколотит пинг-понговые столы. Наши дети обнаружат, что настольный теннис не менее, а даже более увлекателен, нежели видеоигра.
В рационе станет преобладать зелень, если почва не заражена. Особенно вкусна окажется отварная крапива — не хуже щавеля. Самые плодливые на свете твари — кролики дадут необходимое мясо. По воскресеньям на столе будет курица. Малышке грудку, мальчишке ножку, папе крылышко, маме бочок, бабушке — ее любимое: шею, голову и гузку, которые в курах, выкормленных на дворе, а не на птицефабрике, самые лакомые.
Обнаружится, до чего приятны долгие пешие прогулки. Как тепла и непродуваема вышедшая из моды куртка. Шерстяные рукавицы… в этих рукавицах можно скатывать и швырять снежки…
У старого сельского врача хранится загашник — полный короб аспирина и хинина. Без гипербарических камер, ультразвука и компьютерной томографии человеческая жизнь вернется к среднему возрасту шестьдесят лет. И это будет еще неплохим показателем в сравнении с продолжительностью жизни в среднем на планете.
На холмах начнут восстанавливать ветряные мельницы. Старики, следя за медленным обращением крыльев, припомнят и расскажут старую повесть о Дон Кихоте. Молодые найдут эту повесть очаровательной. Все начнут учиться играть на музыкальных инструментах. Инструменты окажутся в дефиците, но при наличии ножика и тростника можно наделать дудочек, сорганизовать целые оркестры, чтобы они вечерами в воскресенье играли плясовую музыку во дворе. Может, и какой-нибудь гармонист порадует нас, исполняя «Мильявакка» [494].
В барах и остериях возродятся партии в карты под шипучку и молодое вино. Посмешит завсегдатаев деревенский дурачок, оставив карьеру в политике. Молодежь в кризисном возрасте, ища смысла жизни, станет нанюхиваться успокоительного чая, покрыв голову полотенцем, и старшие будут скандализованы.
В горах и долах разведутся издавна жившие там твари: барсуки, ласки, лисицы, неисчислимые зайцы. Мы станем изредка ходить на охоту (защитникам животных придется смириться), чтобы разнообразить наше белковое питание, с древними дробовиками (у кого они сохранились), а большей частью — с луками и стрелами, с тонкими сербатанами [495].
Ночью в долинах будет далеко слышаться лай собак, хорошо кормленных, ухоженных; внезапно обнаружится, что они — превосходная замена электронных систем сигнализации. Никто не будет от них избавляться, бросать на скоростных магистралях, как потому что собаки станут капиталовложением, так и потому, что не станет магистралей. Да и существуй эти магистрали, кто там поедет? Зачем торопиться в те края, о которых сказано «Hic sunt leones» [496]?
Люди снова полюбят чтение, потому что книги, кроме пожара и наводнения, ничего не страшатся. Книги будут выискивать в старых подвалах, в разрушающихся публичных библиотеках, их начнут брать почитать, дарить на праздники, пожирать страницу за страницей зимними вечерами, и не только зимними, продолжать листать и при отравлении нужды, присев на корточки в саду под деревом.
Получая по детекторному радио неспокойные сообщения, но надеясь все же уцелеть, мы по утрам будем восхвалять небеса за то, что еще живы, что над нами сияет солнце. Самые экзальтированные из нас, наверное, скажут, что, невзирая ни на что, у нас — возрождение Золотого Века.
Учитывая, что эти возрожденные невинные радости были оплачены тремя с половиной миллиардами убитых, уничтожением пирамид и Святого Петра, Лувра и Биг-Бена (а о Нью-Йорке советую даже не вспоминать — там теперь только Бронкс), и что вместо сигарет придется курить солому, поскольку, конечно, избавиться от курения я не сумею, — я пробужусь ото сна достаточно неспокойный, и по чести говоря, надеюсь, что этот мой сон окажется совсем не в руку, нисколько не в руку.
Но я все же нашел ведуна, знатока провозвестий, умеющего читать грядущее по внутренностям животных и полету птиц. Он сказал, что мой сон — не предвестие страшных неурядиц, а указание, как избежать катастрофы, уменьшая наши расходы, и воздерживаясь от собственной воинственности, и не слишком бесясь из-за чужой, и возвращаясь время от времени к старинным ритуалам и забытым видам занятий. Ведь и без всякой ядерной войны можно раз в неделю выключить компьютер и телевизор и вместо чартерного рейса на Мальдивы сесть у огня и рассказать своим детям историю. Было бы желание.
Но, добавил мой толкователь снов, именно это-то как раз и есть сон — что кому-то хватит смелости остановить мгновенье. А следовательно, добавил мудрый вещун (мудрый, конечно, но раздражительный, как все пророки, которых никто не слушает), идите-ка вы все к дьяволу, со вашими катастрофами — чего заслуживаете, то и получите.
На плечах великанов [497]
Я озаглавил свое выступление частью цитаты «мы карлики на плечах великанов». Это изречение описывает ситуацию вековечного конфликта «отцов и детей», который, как мы увидим по ходу дела, есть важнейшая на свете вещь и прямо касается каждого из нас с вами. Можно не ходить к психоаналитику — всякий знает, что каждый сын хочет убить своего отца. Я привожу оба термина в мужском роде, поскольку они в мужском роде употреблены в научных книгах. Не думайте, будто я не знаю, сколь пышна многовековая традиция убийства мамаш, от Агриппины [498]до недавнего преступления в Нови Лигуре.
Но я должен добавить один важный момент. В пандан к отцеубийству и в мифологии, и в психологии имеет место детоубийство. Эдип, бедняга, не виноватый ни в чем, укокошил Лая, а Сатурн, наоборот, поедал своих детей. Что касается Медеи, в ее честь тоже не будут называть детсады. Фиест — некорректный пример, потому что, уплетая Биг Мак из собственного потомства, он был не в курсе дела. Но уж точно не меньше, чем было наследников византийских императоров, успешно ослепивших папаш,
