приказы для передачи или для действия. А потом говорят, что иезуиты в рабстве у начальников! Это карбонарии в рабстве у начальника, укрывающегося от взглядов! Может быть — у Великого Старца, который помыкает всею подпольною Европой…
Симоне вообразил себе Нубиуса как героя. Как что-то вроде мужского аналога Бабетты д’Интерлакен. И, переделывая в эпос то, что у отца Бергамаски было готической новеллой, Симонини зачаровывал рассказами друзей-студентов. Не добавляя, скажем, ту мелочь, что Нубиус уже умер.
Войдя во вкус, однажды он показал письмо, составить которое ему не стоило труда: якобы Нубиус призывал к немедленному восстанию во всем Пьемонте, в каждом отдельном городе. Тому кружку, где верховодил Симоне, отводилась опасная и соблазнительная роль. Им предлагалось тайно собраться в определенный день во дворе трактира «Золотой рак», найти там уже приготовленные сабли и ружья, найти четыре телеги со старыми мебелями и матрасами, пригнать их на угол улицы Барбару и построить там баррикаду, перегородив проход на Замковую площадь. После этого ждать дальнейших директив.
Ничто не могло удачней воспламенить души двадцати молокососов. Они действительно сошлись утром на заднем дворе обжорки и обнаружили в старых бочках обещанную амуницию. Пока они оглядывались, ища телеги со старым хламом и даже не думая заряжать ружья, во дворик влетело не менее пятидесяти жандармов с палашами наголо. Бессильные оказать самомалейшее сопротивление, юнцы немедленно сдались, у них отобрали оружие, их выгнали на улицу и развернули лицом к стене по обе стороны въездных ворот. «Руки вверх, всем молчать!» — гаркнул одетый в штатское платье самый нахмуренный из арестовывавших.
Заговорщики стояли как попало. Тем не менее жандармы пихнули Симоне на место на самом краю шеренги, на углу переулка. Дождавшись мгновения, когда они замешкались, поскольку их подозвал начальник, Симоне шепнул что-то ближнему товарищу. Снова взгляд на охранников — они далеко, — и Симоне с приятелем прыжком бросаются за угол и припускаются бежать во весь дух. — Побег! К оружию! — раздается у них за спиной. Слышен топот жандармов и крик: преследователи грохочут по той же улице. Симоне слышит, как прогремело два выстрела. Один из них ранил его друга. Симоне не задавался вопросом, смертельная ли рана или нет. Он уповал на то, что второй выстрел будет пущен, как они договаривались, в воздух.
И точно: вот Симоне повернул в другую улицу, потом еще в одну. Крики преследователей слышались все глуше. Соответственно приказу, те бежали по неправильному следу. Позади осталась Замковая площадь. Вот Симоне уже и дома. Снова добропорядочный гражданин. В глазах товарищей, которых тем временем уводили, он храбрый беглец. Поскольку арестовывали всех скопом и сразу же швыряли лицом к стене, никто из полицейских не успел запомнить его лицо. Так что не было даже нужды покидать Турин. Можно было спокойно возвращаться к работе, тем более что семьям схваченных друзей требовались помощь и утешение.
Осталось только покончить с нотариусом Ребауденго. Все было выполнено по плану. У старика потом в заключении случился разрыв сердца, приблизительно через год. Симонини не думал, что несет за это ответ. Они поквитались. Нотариус научил его ремеслу, а он послужил у нотариуса в рабстве. Нотариус разорил его деда, а он разорил нотариуса.
Вот на какой предмет аббат Далла Пиккола просветил Симонини. А что после подобных разоблачений он тоже прилично утомился, доказывалось тем, что на середине фразы повествование обрывалось, как будто пишущего в самом неожиданном месте сковало обморочным сном.
6
На службе у служб
28 марта 1897 г.
Достопочтенный аббат, забавно наблюдать, как то, что замышлялось дневником, предназначенным только автору, перерождается в переписку. Но да, вот я пишу вам письмо, уверенный, что вы его прочтете. Вы слишком много знаете. Вы слишком много знаете обо мне. Вы неприятный свидетель. Нелицеприятный. Да, признаю, с мальчишками, рвавшимися в карбонарии, и с Ребауденго я сыграл не по тем правилам, которые вам предписывается проповедовать. Но не забудем, что Ребауденго — прощелыга. Перебирая в памяти все, что я делал с тех пор, я нахожу, что обжуливал только жуликов. Что до юнцов… горлопаны, горячие головы. От горлопанов страдает человечество, это они, это их туманные идеалы причина всех войн и революций. Поскольку я уже понимаю, что в этом мире количество крикунов не удастся сократить, так обратим же их крамолу себе на пользу. Вернемся, ежели позволите, к моимзаметкам. Я подтверждаю, что стал хозяином Ребауденговой конторы. А что я выпекал фальшивые нотариальные акты, мне кажется совершенно логичным: ведь я продолжаю выпекать их и сейчас, живя в Париже.
Да, вы мне помогли припомнить кавалера Бьянко. Однажды он сказал: — Послушайте, адвокат. Иезуиты запрещены в пределах Сардинии и Пьемонта, однако установлено, что они продолжают тут действовать, переодетые, и ведут пропаганду. Как во всех землях, откуда их выслали. Мне показали комичную картинку в иностранной газете. Иезуиты лезут в свою страну, туда их не пускают, притворная борьба: на деле же они хотят лишь только отвлечь внимание от своих собратьев, перелицевавшихся и переодетых, которых полным-полно остается в той стране. Так вот, нас интересует знать, в кого они переодеты, как перелицованы. Мы знаем, что со времени Римской республики иезуиты были приняты под крышей дома вашего достопочтенного дедушки. Есть основания думать, что вы поддерживаете связи с некоторыми. Прощупайте их настроения. Нам кажется, что орден во Франции опять набирает силу. А что имеет место во Франции — это почти уже произошло и тут в Турине.
Что я поддерживал отношения с иезуитами — не соответствовало действительности. Но я многое узнавал о них из добротного источника. Эжен Сю как раз тогда публиковал свой последний роман, «Тайны народа», перед самою кончиной в изгнании, возле озера Аннеси в Савойе, куда он удалился, будучи издавна связан с социалистами и возмущенно не принимая ни восхождения Луи-Наполеона к власти, ни провозглашения империи. Поскольку романы-фельетоны уже не печатались после законодательной поправки Риансе, последняя вещь Сю выходила отдельными томиками, на которые сразу кидались многочисленные цензоры, среди прочих и наши пьемонтские. Было очень трудно собрать полную коллекцию. Помню, я просто изнывал от скуки над довольно бестолковыми сагами о двух семействах, галльском и франкском, от доисторических времен до Наполеона Третьего. Злодеями были франки. Франки порабощали галлов. А галлы казались законченными социалистами уже во времена Венцингеторикса. Видно было, что Сю уже полностью превратился в маньяка, как все идеалисты.
Чувствовалось, что последние части многотомника он заканчивал в изгнании, по мере того как Луи-Наполеон захватывал и укреплял свою императорскую власть. Чтобы показать всю его мерзость, Сю додумался до гениального хода. Раз уж с самой Революции другим великим врагом Французской республики были иезуиты, достаточно было изобразить, будто приход Луи-Наполеона на царство подстроен иезуитами! Правда, иезуиты были изгнаны из Франции еще в Июльскую революцию 1830 года. На самом деле, отвечал на это Сю, на самом деле они только попрятались. И поподнимали головы, когда Луи-Наполеон начал восхождение к власти. Он не преследовал иезуитов, желая наладить добрые отношения с римским папой.
И вот в «Тайнах народа» вопроизводится длиннейшее письмо отца Родена (уже приведенное в другом романе, «Вечный жид») генералу ордена иезуитов отцу Роотаану. В письме рассказывается иезуитский заговор со всеми подробностями. История, прослеженная в романе, кончается во времена последнего сопротивления социалистов и республиканцев, старающихся предотвратить государственный переворот. Поступки, действительно потом совершенные Луи-Наполеоном, в этом письме преподнесены как наполеоновские планы. А потом, как видят читатели, предсказания оправдались. Такое пророческое сочинение впечатляет, вы согласитесь.
Мне, конечно, сразу навернулось на память начало «Джузеппе Бальзамо» Дюма. Взять бы это начало, вместо Громовой горы поставить какую-нибудь более святошескую декорацию, допустим — крипту старого монастыря. Заменить масонов сыновьями Лойолы, съехавшимися со всего света. Было бы прекрасно, если бы вместо Бальзамо слово взял Роден. Вот так его старую схему всемирного заговора удалось бы «осовременить».
И я подумал, что вполне могу всучить кавалеру Бьянко не только какие-то подслушанные сплетни, а настоящий цельный документ, якобы похищенный у иезуитов. Безусловно, его нужно будет подновить. Убрать оттуда отца Родена, которого, боялся я, кто-нибудь помнит по приключенческому роману. Зато ввести отца Бергамаски, невесть где находящегося сейчас, но о котором могла сохраниться какая-то память. Не забыть: когда Сю писал свой роман, генералом ордена был еще отец Роотаан. А дальше, по слухам судя, его сменил некий отец Бехкс.
Документу надлежало смотреться почти буквальной стенограммой сведений, полученных из надежного источника. Причем источник не должен был быть доносчиком (известно, что иезуиты не выдают своих). Пусть он будет старым другом моего дедушки, доверившим ему тайное доказательство величия и непобедимости ордена.
Хотелось бы всунуть в сюжет и евреев, в честь покойного деда. Но у Сю о евреях ничего не было. С иезуитами они не сочетались. Вдобавок в оную пору в Пьемонте евреи вообще не интересовали никого. И нельзя же перегружать мозги правительственных слуг. Им требуются ясные и простые идеи: черное — белое, добрые — злые. Злых должно быть не более одного.
Так как не хотелось отказываться от евреев, я их использовал для антуража. Они давали все же мне возможность подвести Бьянко к порогу размышления о подозрительности иудейства.
Какое-то парижское или, хуже того, пьемонтское место брать было нельзя — перепроверят. Оставалось отправить моих иезуитов в труднодостижимую даже для пьемонтских тайных служб точку. Известную только по легендам. Но иезуиты, божеские подлипалы, умеют пролезть везде и повсюду. Их загребущие пальцы дотягиваются и до стран, исповедующих протестантство.
Подделка документов требует солидной документальной подготовки. Вот почему я вечно в библиотеках. Библиотеки обворожительны. Как будто на перроне, мелькают в глазах названия экзотических стран. Вроде и вправду путешествуешь. И я нашел в одной книге очень красивые картинки еврейского кладбища в Праге. Заброшенное кладбище с двенадцатью тысячами обелисков, и так-то уж тесное. Однако памятников явно должно было быть больше. В течение столетий покойники там скучивались буквально один над другим. Там нет новых захоронений. Некоторые доски восстановили. Теперь это неровная толпа памятных досок, накрененных на все четыре стороны. Возможно, что сами евреи натыкали их в этом беспорядке, поскольку им чужды понятия гармонии и красоты.
На этих полузаброшенных усыпальницах было лучше всего собирать иезуитов. В частности — потому, что это абсурдно. Зачем могло понадобиться иезуитам устраивать слет на месте, священном у иудеев? Почему иезуитам было бы позволено распоряжаться этим забытым и, вероятнее всего, труднодоступным местом? На эти вопросы ответа не имелось. Тем рассказ выглядел солиднее: я был почти уверен, что, в представлении кавалера Бьянко, чем лучше пригнаны между собой детали, тем подозрительнее
