адмиралов, кого хотите, а крестьянам шиш. Те пускай голодают. Ждали крестьяне, что Гарибальди нарежет им земельку хозяев. А генерал Гарибальди, естественно, угождает тем, у кого земля и у кого деньги. Погодите, скоро случится, что голодранцы, пришедшие умирать под Калатафими, поймут наконец, что для них ничего не поменялось. Они начнут тогда стрелять по самим добровольцам. Из ружей, снятых с убитых. Сменив рясу снова на красную рубашку, я пошел в город. На паперти какой-то церкви познакомился с монахом, отцом Кармело. По его словам, ему двадцать семь, но он выглядит на сорок. Он сказал, что хотел было прибиться к нашим, однако что-то его удержало. Я спросил — что же? Ведь под Калатафими воевали и монахи.
— Да я бы воевал, если б знал точно, что вы и вправду задумали что-то путное. Но слышу от ваших все только одно: Италия станет единым народом. Но народ, единый он или нет, все только мучится. Народ-то мыкается. И как мне знать, способны ли вы прекратить его мучения.
— Народ получит свободу и школы.
— Свободой не наешься, и школой тоже. Это для вас, пьемонтцев, довольно. А для нас нет.
— Нам? Воевать не с Бурбонами, а с теми, кто морит нас голодом. Не только при дворе, а повсюду.
— То есть против вас же, монастырских? Ведь как раз у вас угодья, богатства?
— Ну и против нас. Даже в первый черед против нас! С Евангелием в сердце и с крестом в душе. Вот тогда и я бы пошел. А покамест для меня ваши посулы — пустые звуки. Насколько я помню, в университетские годы ходил по рукам знаменитый манифест, манифест коммунистов, так вот, по-моему, этот монах из них. Не очень легко понять эту Сицилию.
Еще с дедовых времен у меня неотвязная мысль как засела, так не дает покоя. Вот и сейчас я задаюсь вопросом: заговор в пользу Гарибальди тоже не обошелся без евреев? Ведь без них не обходится ничто. Мои сомнения развеял Музумечи: — Ну конечно! Прежде всего, если не все масоны евреи, то уж точно все евреи — масоны. А гарибальдийцы-то уж! Я не поленился прочесать список марсальских добровольцев, тот, что напечатан в газете под заголовком «Слава смелым». Какие там имена? Еудженио Рава, Иосиф Узиель, Исаак д’Анкона, Самуил Маркези, Аврам Исаак Альпрон, Моисей Мальдачеа, есть еще Коломбо по имени Донато, но сын покойного Абрама. Кто они с такими именами? Добрые христиане?
16 июня
Познакомился наконец с капитаном Ньево. Отнес рекомендательное письмо. Фертик, холеные усики, прядка под губой. Изображает из себя мечтателя. Явный наигрыш! Во время встречи вошел волонтер спросить о каких-то одеялах. И тут же Ньево, как самый мелочный счетовод, его подловил: десяток одеял уже выписывали его роте на прошлой неделе.
— Вы что, их едите? — съехидничал Ньево. — Будете дальше есть, отправлю переваривать в кутузку. Волонтер вытянулся и исчез.
— Чем приходится заниматься! Вам, наверное, сказали, что я литератор. Ну а тут пожалуйте снабжать войско довольствием и обмундированием. Я заказал двадцать тысяч новых комплектов формы. Каждый день пополнение. Волонтеры из Генуи, Ла-Специи, Ливорно. Постоянно маячат просители. Ходят графы и герцогини, просят по двести дукатов в месяц. Думают, что Гарибальди — архангел небесный. Здесь в обычае ждать, чтобы все падало прямо с неба. У нас-то, если что-то нужно, добывают работой. А в Сицилии не то… Я, в некотором роде, главный казначей. Не иначе как в честь моего юридического образования. Выпустился в Падуе и по гражданскому, и по уголовному праву. А может, знают, что не ворую. Это известно. Не воровать — большая доблесть тут на острове. Здесь «начальник» и «мошенник» синонимы. Да, конечно. Но этот Ньево при этом прикидывается поэтом, «голова в облаках». Я спросил, присвоили ли уже ему полковника. Он ответил, что, право, не знает.
— Видите, непростая ситуация. Биксио вводит военную дисциплину пьемонтского образца, как будто мы в Пинероло. А мы просто-напросто разношерстная ватага… Хотя для ваших статей, для Турина, пожалуй, эти мелочи излишни. Вы вот что: отдайте должное нашему искреннему порыву, энтузиазму, царящему у нас. Тут вправду люди жертвуют жизнью и вправду верят. На остальное предлагаю смотреть как на обычное колониальное завоевание. Палермо забавный город, полнится сплетнями, почти как Венеция. На нас тут не нарадуются — герои! Два локтя красной холстины на блузу да семьдесят сантиметров стали на шашку: и готовы герои для милых дам, чья мораль не столь тверда, как кажется.
Что ни вечер, мы в театре в чьей-нибудь ложе. Шербеты тут в Сицилии превосходные.
— Вы покрываете расходы войска. Сложно, я думаю, учитывая, сколь немного средств имелось в день отплытия из Генуи? Вы, верно, реквизировали денежные средства в Марсале?
— Что мы там реквизировали! Мелочь! А вот как мы прибыли в Палермо, генерал сразу отправил Криспи за кассой Банка Обеих Сицилий.
— Я слышал, в размере пяти миллионов дукатов… Вдохновенный поэт вмиг преобразился в доверенного казначея генеральского штаба. Он возвел глаза к небесам:
— Чего только люди не скажут… Но должен добавить, что поступают и взносы дарения от многих патриотов со всей Италии. Я бы сказал, со всей Европы. Напишите это покрупнее в своей там газете в Турине, чтобы напомнить тем, кто забыл пожертвовать. Ну, самое трудное — это вести бухгалтерские книги, потому что когда здесь официально будет Итальянское Королевство, я передам все правительству Его Величества, в полном порядке, с учетом до единого гроша, приходы и расходы. …Как же ты оприходуешь миллионы от английских масонов? — подумал я. Или все вы заодно, ты, Гарибальди и Кавур: деньжата пришли, но говорить об этом нежелательно? А можно еще так: да, были какие-то деньги, но тебе лично это неизвестно, ты ничего не знаешь, тебя водили за нос, ты добродетельная, но мелкая фигура, которую некто (хотелось бы знать, кто именно?) использовал как прикрытие, и ты думаешь, что в сражениях вы побеждали милостью Божией?
Этот человек был не вполне ясен. Единственное, что мне казалось в его речах совершенно искренним, — это жгучее сожаление о том, что добровольцы в последние недели бойко продвигаются к восточному берегу, одерживают победу за победой, того гляди, форсируют пролив и окажутся в Калабрии, а потом в Неаполе, а его-то прикомандировали в Палермо заниматься бухгалтерским учетом в тылу. А он рвет постромки. Есть на свете такие люди. Чем обрадоваться, что счастливая судьба посылает ему вкуснейшие шербеты и шармантных синьор, ему неймется получить еще парочку пуль в полу шинели.
Слыхивал я: на Земле обитает уже больше миллиарда душ. Не скажу, чтоб понимал, как они это подсчитали. Но стоит походить по Палермо, чтоб стало ясно, что нас уже чересчур много и толкучка почти несносная. А хуже всего несносная вонь. И еды уже начинает не хватать. А подумать, что будет, когда мы пуще размножимся. Так что кровопускание для населения благотворно. Конечно, есть еще чума, самоубийства, смертные казни, записные дуэлянты, а также те, кому охота скакать по лесам и полям и ломать шею… Еще слышал я, что английские джентльмены любят плавать в море и, естественно, до смерти утопают там в морской воде… Этого недостаточно. Но есть войны. Самое действенное сдерживающее средство. Самое натуральное: чем лучше прореживать избытки человеческого рода? Разве не говорили в напутствие издревле, отправляясь на войну: на то воля божия? По собственной воле мало бы кто шел воевать. А если не шел бы никто, никто бы и не умирал. Так что же делать? Вот тут и необходимы личности вроде Ньево, Аббы или Банди, любители подставляться под пули. Чтоб я и подобные мне поменьше злобились на то, что двуногие жмутся везде и не дают продыхнуть.
Вот почему, хотя сильные духом мне и противны, но я вынужден признать, что от них некоторая польза есть.
Понес к Ла Фарина свое рекомендательное письмо. — Если вам нужны приятные известия для туринцев, — сказал мне Ла Фарина, — то оставьте надежду. Правительства тут нет. Гарибальди и Биксио как-то командуют своими генуэзцами, но не мною же, в самом деле. В наших землях не было обязательной военной службы. А они пришли набирать тридцать тысяч рекрутов… Кое-где повспыхивали мятежи. Далее. Они выпустили декрет, что из органов управления изгоняются прежние служащие королевской администрации. Но это были единственные, кто умел читать и писать. Позавчера какие-то безбожники подуськивали сжечь городскую библиотеку, она-де основана иезуитами. Губернатором Палермо объявили какого-то сосунка из Марчилепре, его тут никто не знает. В глубине острова совершаются жуткие преступления. Довольно часто убийцы — как раз те, кому поручено охранять порядок. В полицию понабирали отпетых и законченных бандитов. Гарибальди честен, но не способен рассмотреть, что делается под его же носом. В одной только партии лошадей, реквизированных в провинции Палермо, недосчитались двухсот голов! Командовать батальоном назначают любого, кто подаст рапорт. Назначают — он набирает батальон. В результате есть и такие батальоны, с оркестром и полным офицерским составом, в которых всего сорок или пятьдесят рядовых. На офицерскую должность, бывает, назначают троих или четверых одновременно! В Сицилии уже нет судов, ни гражданских, ни уголовных, ни торговых, потому что разогнали должностных лиц судебных ведомств. Военные трибуналы выносят приговоры по всем вопросам, как будто во времена гуннов! Криспи и его приспешники утверждают, что Гарибальди за то не любит гражданский суд, что судьи в нем и адвокаты сплошь жулики. Не хочет собирать ассамблею, потому что депутаты умеют орудовать только пером, а не мечом. Не хочет создавать никакую охрану правопорядка, полагая, что гражданам надлежит брать оружие и защищаться самостоятельно. Они утверждают… а правда ли то — неизвестно, потому что мне теперь с генералом Гарибальди и поговорить не удается.
Седьмого июля я услышал, что Ла Фарина арестован и выслан под стражей в Турин. Приказ подписал Гарибальди. Явно по наущению Криспи. У Кавура нет больше осведомителя. То есть все будет зависеть от моих донесений.
Нет уже смысла переодеваться священником для разведывания обстановки. Открыто сплетничают во всех тавернах. Сами же добровольцы и ропщут на всеобщий развал. Кто-то жалуется, что сицилийцы, записавшиеся в войско Гарибальди после взятия Палермо, разбегаются. Уже недосчитываются полусотни. Многие уносят выданное им оружие. «Деревенщина, — резонировал Абба. — Вспыхивают, как сухая трава, а потом им надоедает». Полевой суд приговаривает их к смерти, а потом почему-то отпускает с глаз долой. Размышляю, что же на самом деле происходит. Эти сицилийские волнения, скорее всего, состоялись по следующим причинам. Была себе забытая богом местность, выгоревшая под солнцем, без какой бы то ни было воды, кроме морской, с
