в Южной Атлантике». К 4 апреля подлодку уже видели неподалеку от берегов Аргентины. Британские [183] военные источники на все это продолжали твердить, что не собираются раскрывать местонахождения своих субмарин, и это нелицемерное утверждение только подкрепило общую уверенность в том, что где-то находятся английские подлодки — что, безусловно, было истинной правдой.
В тот же день, 4 апреля, сразу несколько европейских информационных агентств сообщили, что «Суперб» готов к отплытию в Южные моря во главе британских тактических сил. Но в таком случае получалось, что подлодка, которую видели у берегов Аргентины, это не «Суперб»; однако эта нестыковка скорее подогрела, чем ослабила субмариновый синдром.
5 апреля информационное агентство «DAN» заявило, что «Суперб» находится в 250 километрах от Фолклендских-Мальвинских островов. Остальные СМИ подхватили эту новость, живописуя технические характеристики субмарины и ее невероятную мощь. 6 апреля представители аргентинских ВМС засекли подлодку возле архипелага, а на следующей неделе к ней присоединилась ее товарка «Оракул». 8 апреля во французской ежедневной газете [184] «Ле монд» упоминались уже два судна, «Кларин» процитировала заметку из «Монд» под драматическим заголовком: «Подводный флот?» 12 апреля подводный флот всплыл еще раз, а «Кларин» пошла еще дальше, объявив о появлении в южных водах советских подлодок.
Это была история не только о присутствии на театре военных действий подлодки «Суперб» (в каковом никто не сомневался), но и о дьявольской изворотливости британцев, сумевших сохранить истинное положение дел в тайне. 18 апреля бразильский пилот заметил «Суперб» возле Санта-Катарины и сфотографировал его, однако снимок вышел нечеткий из-за облачной погоды. Вот вам еще один пример эффекта дымки (третий в этих лекциях, если помните) — на сей раз ее напустили сами читатели с целью накалить саспенс; визуально мы на полпути между «Флатландией» и «Увеличением» Антониони.
22 апреля, когда британские тактические силы уже действительно были в восьмидесяти километрах от театра военных действий, с настоящими кораблями и настоящими подлодками, «Кларин» сообщила, [185] что подлодка, которая якобы крейсировала до этого в районе Мальвин, возвратилась в Шотландию. 23 апреля шотландская «Дейли рекорд» обнародовала информацию, что на самом деле «Суперб» вообще не покидал своей базы. Аргентинским газетам пришлось сменить жанр и перейти от боевика к шпионскому роману: 23 апреля «Кларин» победоносно сообщила, что обман британских властей наконец-то разоблачен.
Кто придумал эту Желтую Подводную Лодку? Британские секретные службы, с целью подорвать моральный дух аргентинцев? Аргентинское командование, с целью оправдать жесткость своей позиции? Английская пресса? Аргентинская пресса? Кому на руку были эти слухи? Это меня, собственно, не интересует. Меня интересует, как из невнятного слуха выросла при содействии всех сторон эта история. Все внесли свою лепту в создание Желтой Подводной Лодки, потому что она была замечательной литературной героиней захватывающей истории.
Эта история — я имею в виду истинную историю об изобретении вымышленной [186] истории — содержит мораль, и не одну. Во-первых, из нее видно, что мы постоянно стремимся придать жизни форму, используя нарративные схемы (это станет темой моей следующей и последней лекции). Во-вторых, она демонстрирует силу экзистенциальных пресуппозиций. Любое утверждение, содержащее имена собственные или конкретные описания, предполагает, что читатель или слушатель примет на веру существование предмета, к которому относятся излагаемые факты. Если некто говорит мне, что не смог прийти на встречу, потому что у него заболела жена, первая моя реакция — принять на веру существование жены. Только позднее, обнаружив по чистой случайности, что говорящий — холостяк, я смогу сделать вывод, что он врал мне в глаза. До этого же, поскольку жена была постулированав повествовательном контексте актом ее упоминания, у меня нет никаких оснований думать, что ее не существует. Подобная реакция столь естественна для обычных людей, что, читая текст, начинающийся словами: «Общеизвестно, что нынешний король Франции лыс» (и зная, что Франция [187] республика, а я не философ языка, а нормальный человек), я не стану справляться со Скрижалями Истины; скорее уж я воздержусь от недоверия и восприму этот текст как вымышленное повествование о временах Карла Лысого. Я поступлю так потому, что это — единственный способ придать некую форму существования в каком-либо мире предмету, постулированному в утверждении.
То же самое произошло и с нашей подлодкой. Она оказалась там, поскольку была постулирована в дискурсе средств массовой информации; считается, что в газетах пишут правду о реальном мире, поэтому каждый старался как мог ее разглядеть.
В повести «Что за любовь такая» Акилле Кампаниле (изумительного писателя-юмориста, которого я цитировал на первой лекции) есть персонаж по имени барон Мануэль, который, чтобы облегчить себе тайные любовные похождения, раз за разом врет жене и друзьям, что должен навестить своего друга Пазотти, который постоянно хворает и нуждается в его помощи; здоровье Пазотти все ухудшается по мере того, как любовная жизнь барона Мануэля становится [188] все запутаннее. Присутствие Пазотти в романе настолько ощутимо, что, хотя и автору, и читателю прекрасно известно, что его не существует, наступает момент, когда все (не только остальные персонажи, но и читатель тоже) уже готовы к его появлению на сцене. И Пазотти действительно появляется, вот только, к сожалению, через несколько минут после того, как барон Мануэль (проникшийся отвращением к своей развратной жизни) возвещает о его смерти.
Желтая Подводная Лодка была постулирована средствами массовой информации, и все тут же приняли ее существование за данность. Что же происходит, когда автор художественного текста постулирует существование в настоящем мире (являющемся фоном для вымышленного) объекта, которого на самом деле не существует? Как вы помните, именно это и сделала Анна Рад-клиф, постулировав существование оливковых пальм в Гаскони.
В первой главе «Трех мушкетеров» д’Артаньян приезжает в Париж и сразу же находит квартиру на улице Могильщиков, в доме господина Бонасье. Резиденция господина де Тревиля, в которую молодой человек [189] немедленно направляет свои стопы, расположена на улице Старой Голубятни. Лишь в седьмой главе мы узнаем, что Портос живет на той же улице, а Атос — на улице Феру. Современная улица Старой Голубятни проходит вдоль площади Сен-Сюльпис, а улица Феру упирается в ее противоположную сторону, однако во времена, когда происходит действие «Трех мушкетеров», площади еще не существовало. Где же обитает скрытный и загадочный персонаж, именующий себя Арамисом? Об этом мы узнаем из одиннадцатой главы, где сообщается, что он живет на углу улицы Сервандони, а взглянув на карту Парижа (рис. 12),вы обнаружите, что улица Сервандони проходит параллельно улице Феру. Одиннадцатая глава носит название «Интрига завязывается». Хотя Дюма и имел в виду нечто совсем другое, для нас завязывается интрига ономастического и топографического толка.
Однажды вечером, после визита к господину де Тревилю на улицу Старой Голубятни, д’Артаньян (который не спешит на покой — ему хочется пройтись и помечтать о своей возлюбленной госпоже Бонасье) возвращается домой, как следует из текста, [192] «избрав самую длинную дорогу». Мы, однако же, не знаем, где находится улица Могильщиков, а взглянув на карту современного Парижа, там ее не обнаружим. Так что давайте последуем за д’Артаньяном, который идет «поглядывая на звезды и то улыбаясь, то вздыхая» (см. рис. 13).
Если бы мы читали текст Дюма, глядя на карту XVII века, то обнаружили бы, что д’Артаньян сворачивает по улице Шерш-Миди (которая, как отмечает Дюма, в те времена называлась Шасс-Миди), проходит по улочке, находившейся там, где сейчас пролегает улица Асса — это, вне всякого сомнения, была улица Кармелитов, — но не доходит до улицы Вожирар — а потом забирает влево, потому что «дом, где жил Арамис, был расположен между улицей Кассет и улицей Сервандони». Свернув с улицы Кармелитов, д’Артаньян, видимо, пробирается через пустырь возле монастыря Босоногих Кармелитов, спетливает на улицу Кассет, попадает на улицу Месье (ныне Мезьер) и пересекает в какой-то точке улицу Феру (носившую в те времена название Ферро), на которой, хотя д’Артаньян об этом и не подозревает, живет Атос (д’Артаньян, конечно [193] же, просто блуждает без цели, как это свойственно влюбленным). Если дом Арамиса расположен между улицей Кассет и улицей Сервандони, он, судя по всему, находится на улице Каниве (хотя в 1625 году улицы Каниве, по всей видимости, еще не существовало) [10]. Однако он, безусловно, находится также и науглуулицы Сервандони («ул.?» на нашей карте), поскольку, оказавшись напротив дома своего друга, д’Артаньян замечает смутный силуэт, сворачивающий с улицы Сервандони (позднее мы узнаем, что это была госпожа Бонасье).
Увы, хотя наш эмпирический читатель и возрадуется при упоминании улицы Сервандони, потому что на ней жил Ролан Барт, Арамис на ней жить не мог никак, ибо действие происходит в 1625 году, а флорентийский архитектор Джованни Никколо Сервандони родился только в 1695-м, спроектировал фасад церкви Сен-Сюльпис в 1733-м, а улица была названа его именем лишь в 1806-м.
Хотя Дюма знал даже о том, что улица Шерш-Миди называлась в те времена Шасс-Миди, он допустил ошибку в отношении [194] улицы Сервандони. Это не имело бы никакого значения, если бы речь шла только об эмпирическом авторе Дюма. Однако теперь, поскольку существует текст, мы, послушные читатели, должны следовать его инструкциям, и мы оказываемся в совершенно реальном Париже, идентичном Парижу 1625 года, вот разве только в нем есть улица, которой на деле не существовало.
Как вам известно, в трудах по логике, равно как и по философии языка, давно уже дебатируется вопрос об онтологическом статусе вымышленных персонажей (а также вымышленных объектов и событий) и задается вполне резонный вопрос: в чем смысл утверждения «v — истинно», где v — высказывание, относящееся не к реальному, а к вымышленному миру. Впрочем, мы же решили на предыдущей лекции, что станем, по мере возможности, максимально придерживаться здравого смысла. Вне зависимости от ваших философских взглядов, вы не станете оспаривать, что в вымышленном мире Конан Дойла Шерлок Холмс является холостяком; если бы в каком-то из рассказов Холмс вдруг попросил Уотсона взять [195] три билета на поезд, потому что они втроем с миссис Холмс отправляются в погоню за доктором Мориарти, мы бы как минимум слегка удивились. Позвольте мне воспользоваться самым что ни на есть сермяжным определением истины: утверждение, что Холмс женат, является ложным в той же степени, что и утверждение, будто Эмпайр-Стейт-Билдинг находится в Берлине. Точка.
Но можем ли мы утверждать с той же долей уверенности, что ложным является утверждение, будто Арамис живет на углу улицы Сервандони? Можно, конечно, сказать, что все встает на свои места,
