fuoco artificiale di rabeschi argento vivo, ispidumi di spine gocciolate di sanguigno e infine una sorta di calice di flaccida madreperla…
[Или от стесненных легких у него в голове помутилось, и вода, затекавшая в маску, переиначила контуры, обновила цвет? Он высунул голову за воздухом и опять распростерся над закраиной обрыва, исследуя разломы природы, глинистые коридоры, куда юркали виноцветные рыбы-пульчинеллы и сразу под скатом брезжил в огнецветной люльке, вздыхая и поводя клешнями, молочно-белый хохлатый рак, а сама сетка была выкручена из нитей, перевитых, будто косы чеснока.
Затем он воззрился на то, что не было рыбой и не было водорослью, на что-то живое, на мясное, вздутое, бледное, разваленное на половины, чьи закраины рдели, а навершием служил веерный султан. Там, где полагалось глядеть глазам, торчали сургучные подвижные жужжальца.
Полипы тигровой окраски, в липучем пресмыкании вывертывая плотскость крупной срединной губы, терлись о голые тулова голотурий, каждое из которых – белесый хлуп с амарантовыми ядрами; рыбешки, медно-розовые под оливковой муругостью, выклевывали в пепельного цвета кочанах пунцовые бисерины и отщипывали крохи от клубней, леопардовых по масти, испеженных чернильными наростами. Рядом дышала пористая печень цвета пупавника, простреливали воду ртутные зарницы, бенгальские огни, на заднем плане выставлялись лихие ости в кровавых пятнах, отсвечивал на боках какого-то кубка матовый перламутр…[121]*]
Perhaps, holding his breath so long, he has grown befuddled, and the water entering his mask blurred shapes and hues. He thrust his head up to let air into his lungs, and resumed floating along the edge of the barrier, following its rifts and anfracts, past corridors of chalk in which vinous harlequins were stuck, while on a promontory he saw reposing, stirred by slow respiration and a waving of claws, a lobster crested with whey over a coral net (this coral looked like the coral he knew, but was spread out like the legendary cheese of Fra Stefano, which never ends).
What he saw now was not a fish, nor was it a leaf; certainly it was a living thing, like two broad slices of whitish matter edged in crimson and with a feather fan; and where you would have expected eyes there were two horns of whipped sealing-wax.
Cypress-polyps, which in their vermicular within revealed the rosy color of a great central lip, stroked plantations of albino phalli with amaranth glandes; pink minnows dotted with olive grazed ashen cauliflowers sprayed with scarlet striped tubers of blackening copper… And then he could see the porous, saffron liver of a great animal, or else an artificicial fire of mercury arabesques, wisps of thorns dripping sanguine and finally a kind of chalice of flaccid mother-of-pearl… (Weaver)
[† Возможно, от столь долгой задержки дыхания в голове у него помутилось, и вода, проникая в маску, затуманивала формы и оттенки цветов. Он высунул голову, чтобы набрать воздуху в легкие, и снова стал парить вдоль края барьера, следуя по его трещинам и разломам, по меловым коридорам, где торчали винные арлекины, а на выступе он увидел отдыхающего омара с гребнем цвета сыворотки, который, поколыхиваясь от медленных вздохов и поводя клешнями, возлежал на сетке из кораллов (эти кораллы походили на те, что он знал, но раскидывались, как сказочный сыр Фра Стефано, никогда не иссякающий).
То, что он увидел теперь, не было ни рыбой, ни листом; это было, несомненно, нечто живое, похожее на два широких ломтя белесого вещества, с карминной каемкой и веером из перьев; а там, где полагалось быть глазам, торчали два подергивающихся сургучных рожка.
Кипарисовые полипы, которые, червеобразно извиваясь, показывали крупную розоватую губу посередине, терлись о заросли фаллосов-альбиносов с амарантовыми головками; розовые рыбешки, испещренные оливковыми крапинками, пощипывали пепельно-серые кочаны, спрыснутые пунцовым, и полосатые клубни с чернильными наростами… А дальше виднелись пористая шафрановая печень какого-то крупного животного, фейерверки из ртутных узоров, пучки терний, истекающих кроваво-красным, и, наконец, нечто вроде чаши из дряблого перламутра… (англ., Уивер)]
Peut-être, à force de retenir son souffle, s’était-il obnubilé, l’eau qui envahissait son masque lui brouillait-elle les formes et les nuances. Il avait mis sa tête à l’air pour emplir ses poumons, et avait recommencé de flotter sur les bords de la barrière, à suivre les anfractuosités et les trouées où s’ouvraient des couloirs de cretonne dans lesquels se faufilaient des arlequins ivres, tandis qu’au-dessus d’un escarpement il voyait se reposer, animé de lente respiration et remuement des pinces, un homard crêté de mozzarella, surplombant un lacis de coraux (ceux-ci semblambles à ceux-là qu’il connaissait, mais disposés comme le fromage de Frère Etienne, qui ne finit jamais).
Ce qu’il voyait maintenant n’était pas un poisson, mais pas non plus une feuille, à coup sûr une chose vive, telles deux larges tranches de matière blanch́âtre, bordées de rouge de kermès, et un éventail de plumes; et là où l’on aurait attendu des yeaux, s’agitaient deux cornes de cire à cacheter.
Des polypes ocellés, qui dans leur grouillement vermiculaire et lubrifié révélaient l’incarnadin d’une grande lèvre centrale, effleuraient des plantations d’olothuries albuginées au glande de passe-velours; des petits poissons rosées et piquetés d’olivette effleuraient des choux-fleurs cendreux éclaboussés d’éclarate, des tubercules tigreés de ramures fuligineuses… Et puis on voyait le foie poreux couleur colchique d’un grand animal, ou encore un feu d’artifice d’arabesques vif-argent, des hispidités d’épines dégouttantes de rouge sang et enfin une sorte de calice de nacre flasque… (Schifano)
[† Возможно, от задержки дыхания сознание у него помрачилось, и вода, проникая в маску, затуманивала формы и оттенки цветов. Он высунул голову из воды, чтобы наполнить легкие, и снова поплыл по краям барьера, вдоль его трещин и проломов, где открывались кретоновые коридоры, в которые проскальзывали пьяные арлекины, а под обрывом он увидел отдыхающего омара с молочно-белым гребнем, который, колыхаясь от медленного дыхания и покачивания клешней, нависал над сеткой из кораллов (они походили на те, что он знал, но располагались, как сыр Брата Стефана, никогда не иссякающий).
То, что он увидел теперь, было не рыбой, но и не листом: наверняка нечто живое, вроде двух широких ломтей белесоватого вещества, окаймленных кармином, с веером из перьев; а там, где полагалось быть глазам, шевелились два рожка из сургуча.
Полипы, покрытые глазка́ми, червеобразно скользили и копошились, показывая телесный цвет крупной губы посередине, и слегка касались зарослей голотурий-альбиносов с головками цвета бархатника; розовые рыбешки, испещренные оливковыми крапинками, слегка касались пепельно-серых кочанов, словно обрызганных алым, клубней в полоску с наростами цвета сажи… А дальше виднелись пористая лиловатая печень какого-то крупного животного, а еще – фейерверк из ртутных арабесок, купы терний, истекающих кроваво-красным, и, наконец, нечто вроде чаши из дряблого перламутра… (фр., Скифано)]
Vielleicht hatte sich infolge des langen Atemanhaltens sein Blick getrübt, oder das in die Maske eindringende Wasser lieβ die Formen und Farbtöne vor seinen Augen verschwimmen. Er hob den Kopf und reckte ihn hoch, um sich die Lunge mit frischer Lüft zu füllen, und schwamm dann weiter am Rand des unterseeischen Abgrunds entlang, vorbei an Schluchten und Schründen und Spalten, in denen sich weinselige Harlekine tummelten, während reglos auf einem Felsvorsprung, bewegt nur durch langsames Atmen und Scherenschwenken, ein Hummer hockte mit einem Kamm wie aus Sahne, lauernd über einem Netzgeflecht von Korallen (diese gleich denen, die Roberto schon kannte, aber angeorndet wie Bruder Stephans Hefepilz, die nie endet).
Was er jetzt sah, war kein Fisch, aber auch kein Blatt, es war gewiβ etwas Lebendiges: zwei groβe Scheiben weiβlicher Materie, karmesinrot gerändert, mit einem fächerförmigen Federbusch; und wo man Augen erwartet hätte, zwei umhertastende Hörner aus Siegellack.
Getigerte Polypen, die im glitschigen Wurmgeschlinge ihrer Tentakel das Fleischrot einer groβen zentralen Lippe enthüllten, streiften Plantagen albinoweiβer Phalli mit amarantroter Eichel; rosarot und olivbraun gefleckte Fischchen streiften aschgraue Blumenkohlköpfe mit scharlachroten Pünktchen und gelblich geflammte Knollen schwärzlichen Astwerks…
Und weiter sah man die lilarote poröse Leber eines groβen Tiers oder auch ein Feuerwerk von quecksilbrigen Arabesken, Nadelkissen voll bluttriefender Dornen und schlieβlich eine Art Kelch aus mattem Perlmutt… (Кroeber)
[† Возможно, от долгой задержки дыхания в глазах у него потемнело или же из-за воды, проникающей в маску, формы и оттенки цветов стали расплываться. Он поднял голову и сильно вытянул шею, чтобы наполнить легкие свежим воздухом, и поплыл дальше по краю подводной пропасти, вдоль ее ущелий, трещин и разломов, где кишели хмельные арлекины, а на выступе скалы неподвижно, лишь слегка поколыхиваясь от неспешного дыхания и покачивания клешней, притулился омар со сливочным гребешком, подстерегая кого-то над сетью, сплетенной из кораллов (они были точно как те, что Роберто уже знал, но располагались, как дрожжевой грибок Брата Стефана, никогда не иссякающий).
То, что он увидел теперь, было не рыбой, но и не листом, это точно было нечто живое: два больших ломтя белесоватого вещества, окаймленные кармином, с веерообразным султаном; а там, где предполагались глаза, торчали два рожка из сургуча, ощупывая все вокруг.
Тигровые полипы, которые в скользком сплетении своих щупалец раскрывали телесно-красную крупную губу посередине, прикасались к зарослям фаллосов-альбиносов с амарантовыми головками; розовые рыбешки с оливково-коричневыми крапинками прикасались к пепельно-серым кочанам в алых пятнышках и к пламенеющим желтизной клубням с черноватыми ветками… А дальше виднелись пористая красно-лиловая печень какого-то крупного животного или фейерверк из ртутных арабесок, игольники, полные кровоточащих терний, и, наконец, нечто вроде чаши из тусклого перламутра… (нем., Кребер)]
Quizа́, a fuer de contener la respiraciо́n, habíase obnubilado, el agua le estaba invadiendo la mа́scara, confundíale formas y matices. Había sacado la cabeza para dar aire a los pulmones, y había vuelto a sobrenadar al borde del dique, siguiendo anfractos y quebradas, allа́ donde se abrían pasillos de greda en los que introducíanse arlequines envinados, mientras sobre un peñasco veía descansar, movido por una lenta respiraciо́n y agitar de pinzas, un cangrejo con cresta nacarada, encima de una red de corales (éstos similares a los que conocía, pero dispuestos como panes y peces, que no se acaban nunca).
Lo que veía ahora no era una pez, mas ni siquiera una hoja, sin duda era algo vivo, corno dos anchas rebanadas de materia albicante, bordadas de carmesí, y un abanico de plumas; y allа́ donde nos abríamos esperado los ojos, dos cuernos de lacre agitado.
Pо́lipos sirios, que en su vermicular lœbrico manifestaban
