вырвалось у меня.
– А я разве хуже? – спросила Сильвия. Ей удалось наконец отпереть пресловутый ящик, и она вытащила оттуда платье из поблекшей тафты, которое громко шуршало при попытках расправить складки. – Попробую, пойдет ли оно мне. Наверное, я буду похожа в нем на дряхлую фею, – добавила она.
«На вечно юную сказочную фею», – подумал я. И вот уже Сильвия расстегнула ситцевое платьице, и оно упало к ее ногам. Убедившись, что наряд тетушки сидит на тоненькой фигуре как влитой, она приказала мне застегнуть ей крючки.
– Ох, до чего ж нелепо выглядят эти рукавчики в обтяжку! – воскликнула она. На самом же деле, гофрированные и разубранные кружевами, они лишь подчеркивали красоту обнаженных рук Сильвии, а шею и плечи изящно оттеняли строгие линии корсажа, отделанного пожелтевшим тюлем и выцветшими бантами, – корсажа, так недолго облегавшего увядшие ныне прелести тетушки. – Ну, что вы так долго возитесь? Неужели не умеете платье застегнуть? – повторяла она. Вид у нее был при этом точь-в-точь как у сельской невесты с картины Греза.
– Надо бы волосы напудрить, – сказал я.
– За этим дело не станет!
И Сильвия снова начала рыться в комоде. Сколько там было сокровищ, и как все это хорошо пахло, как переливалось яркими красками и скромным мишурным блеском! Два перламутровых надтреснутых веера, коробочки из фарфоровой пасты с рисунками в китайской манере, янтарное ожерелье, тысячи безделушек и среди них – пара белых дрогетовых туфелек с застежками в узорах из искусственных бриллиантов!
– Надену их, если найду вышитые чулки, – решила Сильвия.
Минуту спустя мы уже развертывали шелковые чулки нежно-розового цвета с зелеными стрелками, но голос тетушки и шипенье какой-то снеди на сковороде вернули нас к действительности.
– Скорее идите вниз! – скомандовала Сильвия, не внемля моим настойчивым предложениям помочь ей обуться[160]*.]
[† Ср. другой русский перевод:
«Я пошелъ за ней, быстро поднимаясь по деревянной лѣстницѣ, ведущей въ комнату наверху. О, святая юность, о, святая старость! Кто же осмѣлился бы омрачить чистоту первой любви въ этомъ святилищѣ вѣрныхъ воспоминанiй? Портретъ юноши добраго стараго времени улыбался намъ своими черными глазами и розовымъ ртомъ изъ золоченой рамы, висѣвшей въ головахъ деревенской постели. На немъ была форма лѣсничаго на службѣ у фамилии Конде; его наполовину военный видъ, розовое милое лицо, чистый лобъ подъ напудренными волосами придавали пастэли, довольно средняго достоинства, прелесть молодости и невинности. Какой-то скромный художникъ, приглашенный на княжескiя охоты, постарался изобразить его съ самой лучшей стороны, а также и его молодую жену, смотревшую изъ другого медальона. То была привлекательная стройная женщина въ открытомъ корсажѣ, зашнурованномъ лентами, кокетливо и задорно глядящая на птичку, которая сидѣла у нея на пальцѣ. Однако это была та самая добрая старушка, которая въ эту минуту стряпала, нагнувшись надъ деревенскимъ очагомъ. Все это заставило меня подумать о феяхъ, прячущихъ подъ морщинистой маской привлекательное лицо и снимающихъ личину въ храмѣ Амура, передъ его вращающимся солнцемъ, которое свѣтить магическими огнями. “О, добрая бабушка [sic! – А. К.], – воскликнулъ я, – какъ ты была красива!” – “А я?” сказала Сильвiя, которая, наконецъ, открыла знаменитый ящикъ. Она вытащила оттуда длинное платье из стараго шелка, заскрипевшѣе въ ея рукахъ. “Я хочу посмотрѣть, пойдетъ ли оно мнѣ”, вскричала она. “Ахъ, у меня будетъ видъ старой феи!”
“Вѣчно юной феи легендъ!..”, сказалъ я себѣ. А Сильвiя уже разстегнула свое ситцевое платье, и оно упало къ ея ногамъ. Тяжелое платье старой бабушки [sic! – А. К.] превосходно подошло къ тонкой талiи Сильвiи.
“О! гладкiе рукава, какъ это смѣшно!” говорила она, пока я застегивалъ ей платье. Обшитые кружевами обшлага восхитительно открывали ея голыя руки, шея выделялась, какъ въ рамкѣ корсажа изъ желтоватаго тюля съ полинялыми лентами, который когда-то только слегка прикрывалъ исчезнувшiя прелести бабушки [sic! – А. К.]. “Ну, торопитесь же! Неужели вы не умѣете застегивать платье?” говорила мне Сильвiя. У нея былъ видъ деревенской невѣсты Грёза… “Нужно бы пудры”, сказалъ я. “Мы сейчас ее найдемъ”. Она снова стала рыться въ ящикахъ. “О, какiя богатства! Какъ это прекрасно пахнетъ, какъ это блеститъ, какъ это отливаетъ живымъ цветомъ!” Два перламутровыхъ, немного сломанныхъ веера, китайскiя пудренницы, янтарное ожерелье и тысяча простыхъ украшений, между которыми блестѣли двѣ маленькiя бѣлыя туфли съ пряжками, украшенными ирландскими алмазами. “О! я хочу ихъ надѣть, – воскликнула Сильвiя, – только мнѣ надо найти вышитые чулки!”
Минуту спустя мы уже развертывали тонкiе розовые чулки съ зелеными вышивками; но голосъ бабушки [sic! – А. К.], сопровождаемый стукомъ сковороды, внезапно вернулъ насъ къ дѣйствительности. “Уходите скорѣе!” сказала Сильвiя, и что я ни пытался говорить, она не позволила мнѣ помочь ей надѣть туфли» (фр., Уренiусъ).]
Вот как я перевел эту страницу (опять же выделяю жирным шрифтом места, достойные обсуждения):
La seguii, salendo rapido la scala di legno che portava alia camera. – О beata giovinezza, о vecchiezza benedetta! – chi avrebbe dunque pensato a offuscare la purezza di un primo amore in quel santuario di ricordi fedeli? II ritratto di un giovane del buon tempo antico sorrideva con gli occhi neri e la bocca rosea, in una cornice ovale dorata, appesa al capezzale del letto di campagna. Portava l’uniforme di guardiacaccia della casa dei Condé; il suo attegiamento piuttosto marziale, il volto roseo e affabile, la fronte pura sotto i capelli incipriati, ravvivavano quel pastello, forse mediocre, con tutte le grazie della giovinezza e della semplicità. Qualche modesto artista invitato alle cacce principesche s’era ingegnato a ritrattarlo come meglio poteva, insieme alia sua giovane sposa, che appariva in un altro medaglione, maliziosa e incantevole, slanciata del suo corsetto dalla vasta scollatura serrata a vespa da grandi nastri, col visetto proteso come a provocare un uccellino che teneva sul dito. Ed era bene la stessa buona vecchia che stava cucinando laggiù, curva sul focolare. II che mi faceva pensare alle fate dei Funamboli quando nascondono, sotto la loro maschera grinzosa, un volto seducente, che mostrano solo all’ultimo atto, all’apparire del tempio dell’Amore con il sole che ruota irradiando i suoi magici fuochi. «О cara zia, eclamai, come eravate carina! – E io allora?» disse Sylvie, che era riuscita ad aprire l’agognato cassetto.
Vi aveva trovato una gran veste in taffettà fiammato, che cangiava colore a ogni fruscio delle sue pieghe. «Voglio vedere se mi va bene, disse. Ah, avrò certo l’aspetto di una vecchia fata!»
«La fata eternamente giovane delle legende!..»mi dissi. – E già Sylvie aveva slacciato il suo abito di cotonina sfilandolo sino ai piedi. La veste contuosa della vecchia zia si adattò perfettamente alla figura sottile di Sylvie, che mi chiese di allacciargliela. «Oh, come cadono male, le spalle senza sbuffo!» E tuttavia la corta merlettatura svasata di quelle maniche metteva mirabilmente in mostra le sue braccia nude, il seno risaltava nel castо corsetto dai tulle ingialliti, dai nastri sbiaditi, che aveva fasciato ben poche volte le grazie ormai svanite della zia. «Ma andiamo! Non sapete allacciare una veste?» mi diceva Sylvie. Sembrava la fidanzata di paese di Greuze. «Ci vorrebbe della cipria, dissi. – La troveremo». Curiosò di nuovo nei cassetti. Che meraviglie! Come tutto sapeva di buono, come brillava e gattegiava di colori vivaci quella cianfrusaglia! Due ventagli di madreperla un poco rovinati, delle scatole di porcellana dai motivi cinesi, una collana d’ambra e mille fronzoli, tra cui brillavano due scarpini di lana bianca con fibbie incrostate di diamantini di Irlanda. «Voglio proprio metterli, disse Sylvie, se appena trovo le calze ricamate!»
Un istante dopo srotolammo delle calze di un color rosa tenero, trapunte di verde alla caviglia, ma la voce della zia, accompagnata dallo sfrigolio della padella, ci ricondusse subito alla realtà. «Scendete subito!» disse Sylvie, e per quanto insistessi, non mi permise di aiutarla a calzarsi. (Eco)
[† Я последовал за ней, быстро поднимаясь по деревянной лестнице, ведущей в комнату. – О блаженная юность, о старость благословенная! – кому в голову пришло бы омрачить чистоту первой любви в этом святилище верных воспоминаний? На портрете, заключенном в позолоченную овальную раму и подвешенном над простой деревенской кроватью, улыбался черными глазами и алым ртом юноша из доброго старого времени. Он был в егерском мундире дома Кондé; его несколько воинственная поза, розовое приветливое лицо, чистый лоб под напудренными волосами оживляли эту пастель – возможно, посредственную – всем обаянием молодости и простосердечия. Какой-нибудь скромный художник, приглашенный на княжескую охоту, постарался написать его сколь возможно лучше, как и его молодую жену, изображенную на другом овальном портрете: лукавую и очаровательную, стройную в корсете с широким вырезом, затягивающемся к талии большими бантами; повернув личико, она словно поддразнивала птичку, сидевшую у нее на пальце. А ведь это была та самая добрая старушка, которая стряпала сейчас внизу, сгорбившись над очагом. Это напомнило мне фей из «Фунамболи», которые прячут под морщинистой маской прельстительное лицо и показывают его лишь в последнем акте, при появлении храма Амура со вращающимся солнцем, разбрасывающим вокруг бенгальские огни. «Ох, тетушка, воскликнул я, как Вы были хороши!» – «А я разве хуже?» спросила Сильвия, которой удалось, наконец, отпереть вожделенный ящик. Там она обнаружила длинное платье из пламенистой тафты, отливавшее разными цветами при каждом шорохе своих складок. «Попробую, пойдет ли оно мне, сказала она. Ах, наверное, в нем я буду похожа на старую фею!»
«На вечно юную сказочную фею», подумал я. – И вот уже Сильвия расстегнула свое ситцевое платьице, и оно ниспало к ее ногам. Роскошное платье тетушки прекрасно подошло к тоненькой фигуре Сильвии, приказавшей мне застегнуть его. «Ох, как они некрасиво спадают, и плечи без буфов!» На самом же деле короткая кружевная обшивка этих рукавов раструбом восхитительно выставляла напоказ ее голые руки, грудь обрамлял строгий корсет, отделанный пожелтевшим тюлем и полинявшими бантами, так недолго облегавший увядшие ныне прелести тетушки. «Ну, давайте же! Не можете платье застегнуть?» повторяла Сильвия. Вид у нее был как у деревенской невесты с картины Грёза. «Надо бы пудры», сказал я. – «Сейчас найдем». Она снова начала рыться в ящиках. Какие сокровища! Как все это приятно пахло, как блестели и переливались яркими цветами эти безделушки! Два слегка надтреснутых перламутровых веера, фарфоровые шкатулки с рисунками в китайской манере, янтарное ожерелье, тысячи украшений, среди которых выделялась пара туфелек из белой шерсти с застежками, инкрустированными ирландскими бриллиантами. «Надену их, молвила Сильвия, если найду вышитые чулки!»
Минуту спустя мы уже развертывали нежно-розовые чулки, на лодыжках вышитые зеленым, но голос
