у Данте 45 терцин, а у Пински – всего 37. Комментируя это, Хофстадтер заявляет, что эстетические мотивы такого решения ему неясны, что они его поражают (р. 533).
Хофстадтер проявляет свой критический сарказм и по отношению к переводу такого великого поэта, как Шеймас Хини{158}, который также не сохраняет ни размера, ни рифмы (Хофстадтер обнаруживает такие стихи, которые удостоились бы «двойки», будь они написаны старшеклассником). Это не относится к переводу Марка Мьюса, открыто признающего, что он отказался от использования рифмы из-за удручающих результатов, полученных теми, кто ее применял, но сохранил размер.
Странно, что эта подборка обходит стороной Дороти Сэйерс, которой почти всегда удается сохранить размер, а частично и рифму, не говоря уж о надлежащем распределении терцин:
THROUGH ME THE ROAD TO THE CITY
OF DESOLATION,
THROUGH ME THE ROAD TO SORROWS
DIUTURNAL,
THROUGH ME THE ROAD AMONG THE LOST
CREATION.
JUSTICE MOVED MY GREAT MAKER; GOD
ETERNAL
WROUGHT ME: THE POWER, AND THE
UNSEARCHABLY
HIGH WISDOM, AND THE PRIMAL LOVE
SUPERNAL.
NOTHING ERE I WAS MADE WAS MADE TO BE
SAVE THINGS ETERNE, AND I ETERNE ABIDE;
LAY DOWN ALL HOPE, YOU THAT GO IN BY ME.
These words of sombre colour, I descried
Writ on the lintel of a gateway; «Sir,
This sentence is right hard for me», I cried. (Sayers)
[†Через меня – дорога ко граду отчаяния,
Через меня – дорога к мукам долговечным,
Через меня – дорога среди потерянного творения.
Справедливость подвига моего
великого создателя; Бог вечный
Изготовил меня; Могущество, и неисследимо
Вышняя Мудрость, и изначальная Любовь горняя.
До моего создания ничто не было создано
к бытию,
Кроме вечного, и я тоже вечно пребываю;
Оставь всякую надежду, входя через меня.
Эти слова мрачного цвета я узрел
Начертанными на косяке входной двери; «Господин,
Эти речи слишком жестоки для меня», –
воскликнул я. (англ., Сэйерс)]
Рассмотрим теперь двустишие из «Романа о розе», сопровождаемое французской парафразой (цель которой – сделать текст доступным для современного читателя) и двумя переводами на итальянский:
Maintes genz cuident qu’en songes
N’a se fable non et mençonges. (Roman de la rose)
[Многие люди говорят,
Что сны – это обман и ложь.] (М. Гаспаров)
Nombreux sont ceux qui s’imaginent que dans
les rêves
il n’y a que fables et mensonges. (Strubel)
[† Есть много таких, кто воображает, будто во снах —
одни лишь враки и обманы. (фр., Стрюбель)]
Molti dicono che nei sogni
non v’è che favola e menzogna. (Jevolella)
[† Многие говорят, что во снах —
Только вранье и обман. (ит., Йеволелла)]
Dice la gente: fiabe e menzogne
sono e saranno sempre i tuoi sogni. (D’Angelo Matassa)
[† Люди говорят: враки и обманы
суть и всегда будут твои сны. (ит., Д’Анджело Матасса)]
Если оставить в стороне французскую парафразу, сводящуюся к банальности, придется отметить, что первый стихотворный итальянский перевод не отступает от прозаической французской парафразы, поскольку в нем не сохраняются ни размер, ни рифма. Второй перевод отказывается от рифмы и стремится передать исходный восьмисложник двойными пятисложниками. Это подсказывает читателю, что в оригинальном тексте была некая метрика, но не говорит ничего о том, что́ это за метрика, и предлагает взамен некую иную. Содержание (банальнейшее) сохраняется, но план выражения утрачен или преображен.
Разумеется, Гильом де Лоррис хотел сказать (как он сделает в следующих стихах), что есть правдивые сны. Но разве он начал бы таким образом, прибегнув к риторической фигуре concessio[210]* и дав слово тем, кто придерживался иного мнения, чем он сам, если бы его язык не подсказал ему звуковой связи между словами songe («сон») и mensonge («обман»)? Почему оба итальянских перевода отказываются от этой рифмы и довольствуются созвучиями sogni / menzogne («сны / обманы») и menzogne / sogni («обманы / сны») – особенно если подумать о том, что второй перевод, начав с первого неверного двустишия, переходит к смежной рифме? Разве нельзя было начать так: Dice la gente che quei que sogna – sol concepisce fiaba e menzogna («Люди говорят: если что приснится – увидишь только ложь и небылицу»).
Но порой соблюдения правил рифмовки недостаточно для того, чтобы сохранить воздействие текста. В стихотворении Т.С. Элиота «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока» (The Love Song of J. Alfred Prufrock) есть знаменитый стих:
In the room the women come and go
talking of Michelangelo.
[В гостиной дамы тяжело
Беседуют о Микеланджело.] (А. Сергеев)
[† Ср. другие русские переводы:
В гостиной разговаривают тети
О Микеланджело Буонаротти. (В. Топоров)
По комнатам женщины – туда и назад —
О Микеланджело говорят. (Н. Берберова)]
Вполне очевидно, что здесь (как, впрочем, и во всем этом стихотворении) текст играет на рифмах или созвучиях и порою добивается, как в данном случае, иронических эффектов (предусматривая английское произношение итальянской фамилии). Во избежание гротескных решений переводчик может отказаться либо от метра, либо от созвучия. Так поступают Луиджи Берти и Роберто Санези; оба они переводят так:
Nella stanza le donne vanno e vengono
Parlando di Michelangelo. (Berti, Sanesi)
†В гостиной дамы расхаживают,
Беседуя о Микеланджело. (ит., Берти, Санези)]’
Напротив, во французском переводе Пьер Лейрис пытается сохранить эффект рифмы, пойдя на изменение сигнификата текста-источника:
Dans la pièce les femmes vont et viennent
En parlant de maîtres de Sienne
† В гостиной – звуки разговоров женских:
Здесь речь ведут о мастерах сиенских. (фр., Лейрис)]. (Leyris)
В данном случае, чтобы сохранить рифму, переводчик нарушил референцию (женщины говорят не о Микеланджело, а, например, о Дуччо ди Буонинсенья{159}). Однако создается впечатление, что даже при сохраненной рифме теряется остроумие оригинального созвучия, основанного на звуке [оу] (дамы с надлежащим подвыванием произносят: Майкиланджилоу). Кроме того, мне кажется, что для респектабельных английских леди, которых Элиот изображает в конечном счете «синими чулками», разговор о сиенских художниках предполагает известную осведомленность в истории итальянской живописи, тогда как Микеланджело (или Рафаэль, или Леонардо), видимо, вернее отвечает поверхностному характеру этой беседы. Поскольку эффект «подвывания» теряется в любом случае, что лучше сохранить – рифму или тот душок китча, которым отдает оригинал?
Аналогичные наблюдения я высказывал в другой работе (Есо 1995а) и шутки ради упражнялся, выдумывая некоторые гротескные альтернативы наподобие Nella stanza le donne cambian posto – parlando dell’Ariosto («В гостиной дамы, разные ростом, беседуют об Ариосто») или Nella stanza le donne a vol d’augello – parlan di Raffaello («В гостиной дамы – худые и в теле – беседуют о Рафаэле»). Санези (Sanesi 1997), соглашаясь с моим анализом, цитирует перевод Бачигалупо, где это роковое двустишие передано так:
Le donne vanno е vengono nei salotti
Parlando di Michelangelo Buonarotti. (Bacigalupjo)
[† По гостиным шагая, беседуют тети
О Микеланджело Буонаротти. (ит., Бачигалупо)]
Оставляю суждение за читателем, но мне кажется, что этот перевод, сомнительным достоинством которого является вымученное созвучие, почти полностью утратил все остальное.
Что касается «Пруфрока», то должен признаться: когда я впервые взял в руки этот текст (пожалуй, мое самое любимое современное стихотворение) в итальянском переводе, я решил, что оно задумано как свободный стих без рифмовки. Действительно, вот каковы переводы Берти и Санези:
Allora andiamo, tu ed io,
quando la sera si tende contro il cielo
come il paziente in preda alla narcosi;
andiamo, per certe semideserte strade,
ritrovi mormoranti
di chi passa notti agitati in dormitori pubblici.
E restaurants pieni di segatura e gusci d’ostrica;
Strade che ci seguono come un tedioso argomento
D’ingannevole intento
E c’inducono a una domanda opprimente…
Oh, non chiedete «cos’è?»
Andiamo a fare la nostra visita. (Berti)
[† Что ж, пойдем, ты и я,
когда вечер растягивается под небом,
как больной во власти наркоза;
пойдем по улицам полупустынным,
по бормочущим убежищам
тех, кто проводит беспокойные ночи в ночлежках.
И ресторации, полные опилок и устричной шелухи;
Улицы, преследующие нас, как опостылевшее
С вероломным намерением
И подводящие к удручающему вопросу…
Ох, не спрашивайте о чем!
Пойдем, нанесем визит. (ит., Берти)]
Allora andiamo, tu ed io,
Quando la sera si stende contro il cielo
Come un paziente eterizzato sopra una tavola[211];
Andiamo, per certe strade semideserte,
Mormoranti ricoveri
Di notti senza riposo in alberghi di passo a poco prezzo
E ristoranti pieni di segatura e gusci d’ostriche;
Strade che ci succedono come un tedioso argomento
Con l’insidioso proposito
Di condurti a domande che opprimono…
Oh, non chiedere «Cosa?»
Andiamo a fare la nostra visita. (Sanesi)
[† Что ж, пойдем, ты и я,
Когда вечер протягивается под небом,
Как больной под наркозом на столе;
Пойдем по улицам полупустынным,
По бормочущим укрытиям
Бессонных ночей в дешевых ночлежках,
Где рестораны, полные опилок и устричной скорлупы;
Улицы, идущие одна за другой, как опостылевшее
С коварным умыслом
Подвести тебя к удручающим вопросам…
О, не спрашивай: «Что?»
Пойдем, нанесем визит. (ит., Санези)]
Но дело в том, что в оригинале «Пруфрока» есть размер, рифмы (часть из них – внутренние) и ассонансы (оправдывающие финальное созвучие между go и Michelangelo). В итальянском переводе все это утрачивается:
Let us go, you and I,
When the evening is spread out against the sky
Like a patient etherised upon a table;
Let us go, through certain half-deserted streets,
The muttering retreats
Of restless nights in one-night cheap hotels
And sawdust restaurants with oyster-shells:
Streets that follow like a tedious argument
Of insidious intent
To lead you to an overwhelming question…
Oh, do not ask, «What is it?»
Let us go and make our visit.
In the room the women come and go
Talking of Michelangelo.
[Ну что же, я пойду с тобой,
Когда под небом вечер стихнет, как больной
Под хлороформом на столе хирурга;
Ну что ж, пойдем вдоль малолюдных улиц —
Опилки на полу, скорлупки устриц
В дешевых кабаках, в бормочущих притонах,
В ночлежках для ночей бессонных;
Уводят улицы, как скучный спор,
И подведут в упор
К убийственному для тебя вопросу…
Не спрашивай о чем.
Ну что ж, давай туда пойдем.
В гостиной дамы тяжело
Беседуют о Микеланджело.] (Л. Сергеев)
[† Ср. другие русские переводы:
Пошли вдвоем, пожалуй.
Уж вечер небо навзничью распяло,
Как пациента под ножом наркоз.
Пошли местами полузапустелыми,
С несвежими постелями,
Пивными, устланными устричною шелухой,
Пошли местами, удручающе навязчивыми
И на идею наводящими
Задать вам тот – единственно существенный —
Пошли, пожалуй, в гости.
В гостиной разговаривают тети
О Микеланджело Буонаротти. (В. Топоров)
Что ж, пошли, вы да я,
В час, когда на небе вечер разлегся,
Как на столе пациент под эфиром.
Что ж, пошли по пустынным кварталам,
Убежищам беспокойно бормочущих ночей,
В дешевые номера, что сдаются «на ночь»,
В усыпанные устричными раковинами пивные.
Улицы тянутся, как надоевшие доводы,
Коварно крадутся от дома к дому,
Ведут к проклятому вопросу…
Ох, не спрашивайте: какому?
Пошли, навестим, кого следует.
По комнатам женщины – туда и назад —
О Микеланджело говорят. (Н. Берберова)]
Я решил так: раз Элиот использовал размер и рифмы, нужно сделать все возможное, чтобы их сохранить. Я предпринял соответствующую попытку (которую отнюдь не выдаю за сто́ящее произведение) и получил следующее:
Tu ed io, è gia l’оrа, andiamo nella sera
che nel cielo si spande in ombra near
come un malato già in anestesia.
Andiam per certe strade desolate
nel brusio polveroso
di certi alberghi ad ore, e l’acre odore
di ristoranti pregni di sudore… (Eco)
[† Час настал; что же, выйдем с тобою одни
в этот вечер, распластанный по́ небу в черной тени,
как пациент, что уже под наркозом.
Пойдем с тобой по улицам
