разом взошли сотни тысяч солнц, их свет мог бы сравниться с сиянием, исходившим от Верховного Господа в Его вселенской форме. <…> Я – время, великий разрушитель миров[98],

и именно эти слова вспомнились Оппенгеймеру после взрыва атомной бомбы.

На этой драматичной ноте я подхожу к завершению моей речи и, уложившись в разумные временные рамки, к завершению приключений человека на Земле или приключений Земли в космосе. Сегодня три из первобытных стихий находятся под угрозой: воздух загрязнен и отравлен углекислым газом, вода, с одной стороны, загрязнена, с другой – ее все ощутимее не хватает. Только огонь процветает, иссушая жаром Землю и смешивая времена года, растапливая ледники, отчего моря рано или поздно наводнят ее. Сами того не зная, мы идем прямо навстречу первому и самому настоящему ekpyrosis. Пока Буш и Китай отказываются подписывать киотский протокол, мы идем к смерти – к огню, и нас не волнует возрождение Вселенной после нашего холокоста, поскольку она уже не будет нашей.

Будда говорил в «Огненной проповеди»:

Монахи, все пылает. Что именно пылает? Зрение пылает. Формы пылают. Сознание зрения пылает. Зрительное ощущение пылает. И все, что возникает на основе зрительного ощущения, переживаемое как наслаждение, боль, или ни наслаждение, ни боль, тоже пылает. Пылает в каком огне? Пылает в огне страсти <…> Пылает, я говорю вам, в огне рождения, старения и смерти, в огне печали, плача, боли, горя и отчаяния.

Слух пылает. Звуки пылают….

Обоняние пылает. Запахи пылают….

Чувство вкуса пылает. Вкусы пылают….

Осязание пылает. Ощущения пылают….

Рассудок пылает. <…>

Видя это, обученный благородный ученик разочаровывается в зрении, разочаровывается в формах, разочаровывается в сознании зрения, разочаровывается в ощущении зрения. <…>

Он разочаровывается в слухе…

Он разочаровывается в обонянии…

Он разочаровывается в чувстве вкуса…

Он разочаровывается в осязании… <…>

И что бы ни возникало на основе ощущения рассудка, переживаемое как наслаждение, боль, или ни наслаждение, ни боль, в нем он тоже разочаровывается[99].

Но человечество не смогло отказаться (хотя бы отчасти) от пристрастий к собственным запахам, вкусам, звукам и удовольствиям осязания – и от добычи огня трением. Может, стоило доверить это богам, которые изредка давали бы нам огонь в виде молнии.

[Выступление на конференции в рамках «Миланезианы», посвященной четырем первоэлементам – огню, воздуху, земле и воде, 7 июля 2008 года.]

Охота за сокровищами

Охота за сокровищами – предприятие захватывающее, ради такого как не отправиться в путь: просчитать все до мелочей, продумать маршрут так, чтобы не упустить самое интересное, пробираясь в поисках диковин даже в самые неприметные аббатства. Видимо, нет уже смысла ехать в предместья Парижа, в Сен-Дени, где в XII веке великий Сюжер, тончайшего вкуса коллекционер и почитатель драгоценных камней, жемчугов, слоновой кости, золотых канделябров и расшитых сценами на исторические сюжеты алтарных покровов, возвел собирание драгоценностей в ранг своего рода религии и создал на его основе нечто вроде философско-мистической теории. Увы, но священные сосуды, реликварии, коронационные одежды, погребальная корона Людовика XVI и Марии Антуанетты и дар Короля-Солнца – панно с поклонением пастухов – были утрачены, хотя некоторые из наиболее изысканных вещиц еще можно увидеть в Лувре.

И напротив, никак нельзя пропустить собор Святого Вита в Праге, где хранятся черепа святых Вацлава и Адальберта, частица Креста Господня, скатерть Тайной вечери, зуб святой Маргариты, частица берцовой кости святого Виталия, ребро святой Софии, подбородок святого Эобана, посох Моисея, одеяние Пресвятой Девы.

В каталоге легендарных сокровищ герцога Беррийского значилось обручальное кольцо святого Иосифа – ныне утраченное, оно, судя по всему, еще обнаружится в Парижском Нотр-Дам, – зато в императорской сокровищнице в Вене можно полюбоваться частицей вифлеемских яслей, сумой святого Стефана, копьем, пронзившим бок Спасителя, вместе с гвоздем из Креста Господня, мечом Карла Великого, зубом Иоанна Крестителя, плечевой костью святой Анны, веригами апостолов, клоком одеяния Иоанна Богослова, еще одной частицей скатерти Тайной вечери.

Но при всем внимании к сокровищам как раз те, что находятся ближе всего, мы подчас и упускаем из виду. Полагаю, мало кто из миланцев, не говоря уже о туристах, бывал в сокровищнице Миланского собора. Там выставлен Арибертовский оклад Евангелия (XI век) с прелестными бляшками перегородчатой эмали, золотой филигранью, драгоценными камнями в оправах.

Розыски драгоценных камней во всем многообразии их видов – одно из излюбленных занятий ценителей сокровищ, поскольку нужно уметь распознать не только бриллиант, рубин или изумруд, но и те камни, что постоянно упоминаются в Священном Писании: такие как опал, хризопраз, берилл, агат, яспис, сардоникс. Истинные знатоки должны уметь отличать настоящие камни от фальшивых: в той же сокровищнице Миланского собора стоит большая серебряная статуя святого Карла эпохи барокко, и поскольку заказчикам или дарителям серебро тогда еще представлялось материалом малоценным, на нее надели нагрудник с крестом, который весь так и переливается каменьями. И какие-то из них, как сообщается в каталоге, подлинные, прочие же – просто цветное стекло. Но, отбросив в сторону товароведческую дотошность, следует наслаждаться прежде всего тем, чего и хотели добиться создатели: общим впечатлением изобилия и блеска. Еще и потому, что по большей части драгоценности в сокровищницах все же настоящие и по сравнению с какой-нибудь дальней витринкой любой сокровищницы витрина главного в Париже ювелира покажется убогим лотком на блошином рынке.

Затем я предложил бы бросить взгляд на гортань святого Карло Борромео, однако большего внимания заслуживаетtabella pacisПия IV, которая представляет собой маленькую эдикулу с двумя колонками из ляпис-лазури, обрамляющими выполненную в золоте сцену положения во гроб. Сверху – золотой крест с тринадцатью бриллиантами на круглой сфере из наборного оникса; по маленькому фронтону – зубцы из золота, агата, ляпис-лазури и рубинов.

Углубляясь дальше в прошлое, мы обнаружим ковчежец для мощей апостолов времен святого Амвросия из чеканного серебра с великолепными барельефами – хотя, если уж говорить о барельефах, то еще сильней завораживает мистический комикс из слоновой кости – пятичастный полиптих – образчик равеннского искусства V века со сценами из жизни Христа, в центре – Мистический Агнец из серебряных позолоченных сот, заполненных стеклянными эмалями, единственное тусклое цветовое пятно на фоне пожелтевшей слоновой кости.

Все это примеры того, что мы по дурной привычке, привитой нам исторической традицией, называем прикладными искусствами. Разумеется, это искусство безо всяких оговорок, и если и есть здесь что-то «прикладное» (то есть менее ценное в художественном плане), так это сам собор. Настань новый потоп и спроси меня, спасать собор или пятичастный полиптих, я бы безоговорочно выбрал второе, и не только потому, что его проще погрузить в ковчег.

И все-таки, даже если считать вместе с капеллой под названием Скуролоди-Сан-Карло с мощами святого и ракой из серебра и горного хрусталя, показавшейся мне чудесней ее содержимого, сокровищница Миланского собора являет нам далеко не все, что могла бы. Сверившись с «Инвентарной описью церковной утвари и облачений Миланского собора», можно заметить, что cокровища в строгом смысле слова составляют лишь малую часть собрания, рассеянного по различным ризницам, куда входят роскошные богослужебные облачения, сосуды, изделия из золота и слоновой кости и любопытнейшие реликвии – например, несколько шипов из тернового венца Иисуса, частица Креста Господня, фрагменты мощей святой Агнессы, святой Агаты, святой Екатерины, святой Пракседы и святых Симплициана, Гая и Геронтия.

Посещая сокровищницы, не надо рассматривать святыни глазами ученого, иначе рискуешь утратить веру, ведь, по легенде, в XII веке в некоем немецком соборе хранился череп Иоанна Крестителя в возрасте двенадцати лет. Как-то, в одном из афонских монастырей, разговорившись с монахом-библиотекарем, я обнаружил, что тот учился в Париже у Ролана Барта и принимал участие в событиях 68-го года, – тогда я, зная, что имею дело с человеком образованным, спросил его, верит ли он в подлинность святынь, к которым благоговейно прикладывается каждое утро на рассвете во время торжественной, нескончаемой службы. Он улыбнулся мне кротко и с лукавинкой и ответил, что вопрос не в подлинности, а в вере и что он, прикладываясь к святыням, обоняет исходящее от них мистическое благоухание. Иными словами, вера творит святыню, а не святыня веру. Но даже и неверующий не в силах устоять перед обаянием двойных чар. Прежде всего это само содержимое: безымянные пожелтевшие хрящи, мистически отталкивающие, будоражащие и таинственные, обрывки одеж ды невесть какой эпохи, выцветшие, расползшиеся, порой закатанные трубочками в фиалах, словно загадочная рукопись в бутылке; часто искрошенные кусочки, едва различимые на фоне ткани и металла или кости, служащих им ложементом. И во-вторых, их вместилища, нередко поражающие пышностью, составленные зачастую благочестивымbricoleur[100]из кусочков других реликвариев: в виде башни, миниатюрного собора с куполами и шпилями, и так далее вплоть до барочных реликвариев (самые красивые находятся в Вене) – некоторые из них являют собой целый лес крошечных фигурок, и их можно принять скорее за часы, музыкальные шкатулки, волшебные ларцы. Какие-то из них напомнят поклоннику современного искусства сюрреалистические коробки Джозефа Корнелла и футляры Армана, наполненные однородными предметами, – реликварии светского толка, демонстрирующие все то же пристрастие к пыльным и обветшавшим предметам, к сумасбродному накопительству, они не даются беглому взгляду, требуя дотошного, аналитического рассмотрения.

Любить сокровища – значит понимать, каким был вкусисредневековых меценатов,иколлекционеров эпохи Возрождения и барокко, и так вплоть доWunderkammern[101]немецких князей: не существовало четкого различия между объектом почитания, курьезной диковиной и произведением искусства. Горельеф из слоновой кости имел ценность не только за счет выделки (мы бы сейчас сказали – художественную), но и за счет стоимости самого материала. И ровно таким же образом заявлялись в качестве драгоценных, приятных глазу и дивных различные курьезы, из-за чего среди сокровищ герцога Беррийского наряду с чашами и сосудами большой художественной ценности числились чучело слона, василиск, яйцо, обнаруженное одним аббатом в другом яйце, манна небесная, кокосовый орех, рог единорога.

Неужто все это утрачено? Нет, поскольку рог единорога есть и в Венской сокровищнице и своим видом создает стойкое ощущение, что единороги существуют на свете, хотя каталог и извещает с безжалостным позитивизмом, что перед нами бивень нарвала.

Но тут уже посетитель, проникшись духом истинных ценителей сокровищ, с равным интересом будет взирать на рог, на агатовую чашу IV века, являющуюся, если верить легенде, чашей Грааля, на корону, скипетр и державу (шедевры средневекового ювелирного дела) и, поскольку Венская сокровищница не знает временных преград, на колыбель в стиле ампир, служившую злосчастному сыну Наполеона, королю Римскому, прозванному также Орленком (которая становится при этом столь же легендарной, как единороги и Грааль).

Надо уметь забыть все прочитанное по истории искусств, утратить ощущение разницы между курьезом и шедевром и наслаждаться прежде всего скопищем диковин, чередой чудес, явлением небывалого. И грезить о черепе двенадцатилетнего Иоанна Крестителя, мысленно наслаждаясь розовыми прожилками, пепельного цвета углублениями, арабесками крошащихся, изъеденных