было рекомендовать юным балиллам в 1941 году — разводить на балконах огороды? Имелась, видимо, нужда в этих четырех морковках. А почему балилла вдруг перестал получать вести с фронта от своего папы?
Вот я пишу тебе, и от тревоги
И весточки не шлешь издалека.
Пишу и плачу светлыми слезами,
Но это слезы гордости, поверь.
Вот у меня стоит перед глазами,
Что ты вернулся, постучался в дверь.
Сражаемся и мы, моя забота —
Трудиться и терпеть, как весь народ.
Я выполняю скромную работу —
Полю и поливаю огород.
Молю, чтобы господь небесной силой
Оборонил тебя, мой папа милый.
Стране нужны были морковки первоклашки. А на другой странице тот же учитель диктовал нам устрашающие данные про англичан: те едят пять раз в день! Я бы мог возразить ему, что и сам ем не менее пяти раз: с утра кофе с молоком и бутерброд, в школе в десять часов второй завтрак, потом обед, полдник и ужин. Но это у меня так устраивалась жизнь. Думаю, не всех детей в Италии так кормили. Как, кто-то питается пять раз в день! — негодовали итальянцы, вынужденные растить помидоры на балконах.
Si scioglie la neve,
La nebia, la brina,
quel turpi inglesi
che pernottano in cantina
tracannando bolliglie,
succhiando pastiglie
domandano ai topi
quando il tempo cambierà.
Aprill non giunge
col vol di colombe,
lancia dai cieli
pioggla di bombe, lancla siluri
a colpi sicuri.
E l’Apille d’Ilalia che la gloria ci dà…
Malvagla Inghillerra
tu perdi la guerra..
la nostra vittoria
sul tuo capo fiera sta.
Adesso viene il bello,
adesso viene il bello,
laoletta di pescator
a nord ritornerai.
adesso viene il bello,
adesso viene il bello,
Inghillerra, Inghillerra,
la tua finesegnata è gia.
Растаяли снеги,
тумана нет боле,
поганцы британцы
засели в подполе,
сосали бутыли,
отчаянно пыли и
крыс вопрошали:
Весна не в начале?
В начале, Британия, грянул апрель!
И с неба летит шрапнель!
Не зря залезли вы
в катакомбы!
На вас мы с неба
обрушим бомбы,
метнем торпеды
своей победы.
Сдавайся, Британия, это конец!
И с неба летит свинец!
Жизнь лучше станет,
жить лучше станет,
ты сгинь, Британия,
рыбацкий островок.
Жить лучше станет,
жить лучше станет,
твой, Британия,
конец уж недалек.
Примечание к рисунку[250]
Inchiodata sul palmeto
veglia immobile la luna,
a cavallo della duna
sta l’antíco minareto.
Squilli, macchinc, bandiere,
scoppi, sangue, dimmi tu,
che succede cammelliere?
È la sagra di Gíarabub!
Colonnello non voglio il pane
dammi piombo pel mio moschetto,
с’è la terra del mio sacchetto
che per oggí mi basterà.
Colonnello non voglio l’acqua
dammi il fuoco distruggitore,
con il sangue di questo cuore
la mia sete si spegnerà.
Colonnello non voglio il cambio
qui nessuno ritorna indietro
non si cede neppure un metro
se la morte non passerà.
Colonnello non voglio encomi,
sono mono per la mia Terra.
Ma la fine dell’Inghilterra
incomincia da Giarabub.
Средь пустыни и бликах света
над песчаной жаркой дюной
реет башня минарета.
Только вдруг звучат все громче
взрывы, грохот, звуки труб…
«Тризну правит Джарабуб!»
«…Мне, полковник, не надо хлеба,
выдай пули мне и патроны,
и землицы смертного склепа
Мне, полковник, не надо фляги,
ты поддай огоньку позлее,
в сердце хватит крови-отваги,
Мне, полковник, не надо смены,
здесь никто не ушел с позиций.
Нет ни страха тут, ни измены,
только смерть нас может сменить.
Мне, полковник, хвалы не надо…
Стон последний с засохших губ:
знаю, гибель британского гада
возвестил собой Джарабуб!»
Пятикратное питание? С чего же они такие тощие, англичане? На открытке «Молчите!» в коллекции деда зловредный англичанин подслушивал военные секреты, выбалтываемые, по всей видимости, беззаботным итальянцем в кругу товарищей в каком-то баре. Хотя откуда взяться англичанину в итальянском баре? То есть это что же, и среди итальянцев бывают шпионы? Рассказики в школьных хрестоматиях убеждали нас, что после муссолиниевскогo «похода на Рим»[251] все вредители полностью обезврежены. Выходит, это не совсем так?
На страницах тетрадей речь шла о неминуемой победе. Но по ходу чтения я вдруг навострил уши — на тарелке проигрывателя закружилась песня обворожительной красоты. В ней рассказывалось, как держался в окружении до последнего патрона героический дивизион среди далекой африканской пустыни, в местности Джарабуб. Гарнизон израсходовал боеприпасы и продовольствие и умер с голоду. Это был поразительный эпос. За пару недель до отъезда в Солару, в Милане, я посмотрел по телевизору цветной фильм о сопротивлении форта Аламо — Дэви Крокетта и Джима Боуи. Ничто не сравнится по накалу эмоций с сагами об осажденных крепостях. Я подпевал балладе о блокаде голосом мальчишки, насмотревшегося ковбойских фильмов.
Я пел, что настанет конец Британии, что его возвестил собой Джарабуб, при этом в подсознании у меня звенело: «Что ж ты умер, кот мурлыка?» — ведь «Мурлыка» тоже был балладой посмертной славы. Ассоциация полностью подтвердилась после чтения дедовых газет. Оазис Джарабуб в Киренаике пал, после героической обороны, в марте сорок первого года. Поднимать боевой дух, воспевая сокрушительные поражения, — это совсем уж конец света, подумалось мне.
Из той же оперы была еще одна песня того же сорок первого года и с теми же прогнозами близких побед. «Жить лучше станет!» Лучшую жизнь обещали к апрелю, в точности когда мы потеряли Аддис-Абебу. И в любом случае «жить лучше станет» — это говорят, когда жизнь совсем паскудная и остается только уповать на перемены.
Вся та героическая пропаганда, которую обрушивали на нас, была со скрытым надрывом. Как иначе воспринимать плакат «Мы возвратимся!» — это ведь надежда отбить обратно те рубежи, с которых мы были отброшены?
И что можно сказать по поводу «Гимнов батальонов М.»?
Battaglioni del Duce, battaglioni,
della morte creati per la vita,
a primavera s’apre la partita,
i continenti fanno fiamme e fior.
Per vincere ci vogliono i leoni
di Mussolini armati di valor.
Battaglioni
della morte,
battaglioni della vita,
ricomincia
la partita,
senza l’odio поп с’è amor.
«M» rossa
uguale sorte,
fiocco nero
alla squadrista
noi la morte
l’abbiam vista
con due bombe e in bocca un fior.
Батальоны дуче, рати смерти,
призванные мир и жизнь спасти,
по весне возобновим сраженье,
пламени — пылать, цветам — цвести!
Так идут по выжженной равнине
эти львы Бенито Муссолини!
Рати смерти,
рати жизни
выступают в бой весною,
буква М сияет ало,
чернотой блестит темляк.
Не пугает
нас — отчаянных рубак!
Встретим гибель
мы с гранатой,
встретим с розой смертельной в зубах!
Согласно дедушкиной подписи, эта пластинка восходила к 1943 году. В сентябре того же года Италия заключила перемирие и проиграла войну. Помимо очаровавшего меня в песне образа — выхода навстречу смерти с гранатой и с розой смертельной в зубах, — остальной текст вызывал некоторое количество вопросов. Почему битва возобновится весною? Когда же ее приостановили, битву? В любом случае нам полагалось петь все это с неколебимою верой в окончательную победу.
Единственный по-настоящему оптимистичный гимн, поступивший из радиолы, назывался «Песнь подводников» («Canzone dei Sommergibilisti»): Мы бороздим моря, в лицо смеемся Костлявой дуре смерти, своей судьбине… От мысли об этих мореходах мне пришла в голову еще одна песенка, и я быстро отыскал ее — вот, пластинка «Девушки, не верьте вы матросам» («Signorine non guardate i marinai»).
Эту уж точно мне в школе не преподавали. Эта песня явно пришла из радиопередачи. В передачах уживались и матросы-подводники, и не доверяющие им девушки. В разные часы дня. Гимны двух совершенно различных миров. Какие бы песни я ни слушал, везде ощущалась раздвоенность: при подобных бедственных сводках с фронта, откуда только брались оптимистичный посыл и заразительное веселье, прыщущее из оркестров! Когда разразилась испанская война, где погибали итальянцы (и воевавшие за фалангистов, и воевавшие за республиканцев), и когда Верховный глушил нас громоподобными пророчествами, что-де грядет еще более великий, еще более последний поход, — Лучана Долливер напевала (трепетнуло во мне таинственное пламя): Не забудь моих слов, малышка, Ты не знаешь любви, глупышка, оркестр Барцицца наяривал: Малышка, ты влюбилась, Всю ночь во сне мне снилась, На грудь ко мне склонилась И улыбалась ты, и все без исключения нашептывали: О мой цветочек, ты хоть часочек Люби меня.
Власти провозглашали курс на упрочение семьи и на многоплодие, вводили налог на бездетность? Радио оповещало массы, что мораль устарела и что безумная ревность в новые времена уже не в моде.
Новые времена были военными, окна были залеплены плотной бумагой, люди ловили каждое слово радиосообщений? Альберто Рабальяти шептал:
Приглуши-ка радио, детка, на минутку,
И послушай, мое сердце бьется не на шутку.
Армия ввязалась в экспедицию, предназначенную «перебить хребет Греции», и в наших окопах, заваленных грязью, хозяйничала смерть? Что поделаешь: Если дождик зарядил, то любви не жди.
Неужто Пиппо и впрямь-таки знать не знал? Сколько же обличий было у этой власти? На знойных африканских широтах бушевала битва при Эль-Аламейне, а радио голосило: Под солнышком нежным, в краю безмятежном люби меня. Мы объявили войну Соединенным Штатам Америки. Наши журналисты тщеславились — славно японцы вломили американцам в Перл-Харборе! А радио, вообразите, им в ответ: Под солнышком Гаваев, Средь пестрых попугаев, Средь милых шалопаев Гуляли мы… Остается предположить: широкая публика знать не знала, что Перл-Харбор находится на Гаваях, а Гаваи принадлежат Соединенным Штатам! Фон Паулюс сдавался со всей армией под Сталинградом, шли оборванные пленные по земле, заваленной мертвецами, мы же слушали: В твоей туфельке песчинка, ай-яй-яй, Что ж, прекрасная блондинка, вынимай.
Когда союзники высадились на Сицилии — радиоточка голосом Алиды Валли[252] убеждала нас, что любовь, о нет, любовь не выцветает, как золото волос, когда Рим бомбили в первый раз, Джон Качальи пролепетал: И днями, и ночами, одни с тобой, Сплетаемся руками, любимый мой; на десант англоамериканцев под Анцио[253] радио отреагировало призывом: «Besamе, besame mucho», а на массовый расстрел в Ардеатинcком рву[254] — песенками «Crapapelata»[255]и «Dove sta Zazà».[256]Милан погибал под бомбежками. Миланское радио изрыгало куплеты: «Что за кривляка в ресторане Биффи-Скала!».
Ну а я, я-то сам как ориентировался в этой итальянской шизофрении? Верил в победу, любил дуче, был готов умереть за него? Верил в изречения Верховного, которые учитель велел зазубривать: «Плуг пашет борозду, но меч обороняет пахаря», «Если я наступаю — за мной, друзья, если я отступаю — убейте меня?»
Я обнаружил свое сочинение в тетради пятого класса, 1942 год, Anno XX Фашистской эры:
ТЕМА — «Юноши, вы должны всю вашу жизнь посвятить защите нового героического общества, создаваемого нами в Италии» (Муссолини).
РАЗВИТИЕ ТЕМЫ — Вот по пыльной дороге марширует колонна детей.
Это балиллы идут гордой поступью под теплым солнцем нарождающейся весны, дисциплинированно маршируют, исполняя краткие команды своих начальников; это юноши, которые в двадцать лет оставят книги, дабы взять оружие и оборонять родину от неприятельских козней. Это балиллы, шествующие по улицам в субботу, а остальные дни отдающие учебе. Придет время, и они станут верными и неподкупными хранителями Италии и нового итальянского общества.
Кто бы мог вообразить, видя, как шествуют легионы «Марша юных», что эти безусые юнцы, из которых многие еще пока — члены молодежной организации, уже окропили своей кровью огнедышащие пески Мармарики? Кто подумает, видя этих веселых и вечно шутливых юношей, что через несколько лет они, может быть, погибнут на
