какие могли бы воспрепятствовать действительной разработке подобных наук и в особенности феноменологии. Коль скоро же феноменология предполагает быть в рамках лишь непосредственной интуиции чисто «дескриптивной» наукой о сущностях, то всеобщность ее метода дана заранее — как нечто вполне само собою разумеющееся. Дело феноменологии в показательном виде предъявлять взору чистые события сознания, доводить их до полной ясности, упражняться в их анализе, в постижении их сущности в пределах такой ясности, преследовать доступные ясному усмотрению сущностные взаимосвязи, то, что было усмотрено, выражать в адекватных понятийных выражениях, смысл которых предписывается исключительно узренным, то есть тем, что вообще ясно усмотрено. Наивное пользование подобным методом поначалу служит лишь тому, чтобы мы могли как-то осмотреться в новой области, поупражняться на ее территории в умении смотреть, схватывать и анализировать и как-то познакомиться с данностями этой области, — напротив, научная рефлексия сущности самого метода, сущности разыгрывающихся в нем видов данностей, рефлексия сущности, возможностей и условий полной, ясности и совершенного усмотрения, равно как вполне адекватного и четкого понятийного выражения и т. п. и т. д. принимает на себя функцию всеобщего, логически строгого фундирования метода. Если такую рефлексию совершают сознательно и последовательно, то она приобретает характер и достоинство научного метода, который в данном конкретном случае, применяя строго формулируемые методические нормы, позволяет себе критику — критику, ограничивающую и совершенствующую метод. Возвратная соотнесенность феноменологии с самой собою проявляется тогда в том, что все обдуманное и четко установленное методичной рефлексией относительно ясности, усмотрения, выражения и т. п., в свою очередь принадлежит владениям феноменологии, в том, что все саморефлексивные анализы оказываются также феноменологическими сущностными анализами, а получаемые методологические усмотрения также подпадают под действие норм, которые они же формулируют. Во всякой новой рефлексии, таким образом, необходимо, чтобы мы могли постоянно убеждаться в том, что высказываемое в методологическом высказывании положение дел может быть передано в полнейшей ясности, что понятия, какими мы пользуемся, действительно адекватны данному и т. д.
Сказанное, очевидно, сохраняет значимость и для всех методологических исследований, которые соотносятся с феноменологией, сколь бы широки ни были их пределы, а потому разумеется само собою, что настоящее сочинение, ставящее своей целью готовить путь феноменологии, по своему содержанию само есть от начала и до конца феноменология.
§ 66. Адекватное выражение ясных данностей. Однозначные термины
Не откладывая на будущее, чуть продолжим те методологические размышления предельно всеобщего свойства, которые заявили о себе в предыдущем параграфе. Феноменология не стремится быть чем-то иным, нежели учением о сущностях в пределах чистой интуиции; на показательным образом представляемых данностях трансцендентально чистого сознания феноменолог осуществляет следующее: он непосредственно узревает сущности и фиксирует свое созерцание понятийно, т. е. терминологически. Слова, которыми он пользуется, могут происходить из общего языка, они могут быть многозначны и неопределенны в своем переменчивом смысле. Однако, как только они, оказываясь выражением актуального, совпадают с данными интуиции, они приобретают определенный, hie et nunc[64 — Здесь и сейчас.] актуальный и ясный смысл: если опираться на такой их смысл, их можно научно фиксировать.
Потому что, осуществив это, т. е. применив какое-либо слово в адекватном приспособлении его к интуитивно постигнутой сущности, мы еще не достигли всего, хотя со стороны самого интуитивного постижения все необходимое совершено. Наука возможна лишь тогда, когда результаты мысли могут сохраняться в форме знания, когда эти результаты приняли форму системы высказываний и их можно применять для дальнейшего мышления, когда высказывания отчетливы по своему логическому смыслу, однако могут пониматься или же актуализоваться по мере суждения уже без ясности самих лежащих в основе представлений, т. е. уже без ясного усмотрения этих основ. Правда, одновременно с этим наука требует, чтобы существовали субъективные и объективные приемы, позволяющие по мере необходимости в любой момент восстанавливать (причем интерсубъективно значимо) соответствующие обоснования и актуальные усмотрения.
Сюда же относится еще и следующее: одни и те же слова и положения получают однозначную соотнесенность с определенными интуитивно постижимыми сущностями, какие «исполняют их смысл». На основе интуиции, а также отдельных, хорошо освоенных созерцаний, эти слова и предложения наделяются четкими и единственными значениями: иные напрашивающиеся (как это обычно и бывает) значения как бы «перечеркиваются», а мыслительные понятия слов и предложений фиксируются во всех возможных взаимосвязях актуального мышления и утрачивают свою способность приспособляться к иным интуитивным данностям с иными «исполняющими» их сущностями. Тем не менее, поскольку мы с полным основанием избегаем искусственных слов, чуждых общераспространенным языкам, в условиях существующей в обычном словоупотреблении многозначности требуется особая осторожность — необходимо постоянно проверять, действительно ли все зафиксированное в прежней взаимосвязи применено с тем же смыслом в новой связи. Впрочем, здесь не место подробнее разбирать это и иные близкие правила (например, тоже и те, которые относятся к науке как к образованию, складывающемуся в интерсубьективном сотрудничестве).
§ 67. Метод прояснения. Наделяющее сознание. «Близость» и «дальность» данностей
Более интересны для нас методические соображения, относящиеся не к выражению, а к сущностям и взаимосвязям сущностей, которые должны быть выражены, но еще прежде постигнуты. Если исследующий взгляд направлен на переживания, то таковые представятся, как это обычно и бывает, с такой пустотой и неопределенной дальностью, что не будут годны ни для единичных, ни для эйдетических констатации. Все будет, однако, совершенно иначе, если мы вместо того, чтобы интересоваться самим переживанием, пожелаем исследовать саму сущность пустоты и неопределенности, — ведь эти-то последние выступают, как данности, отнюдь не неопределенно, но в полнейшей ясности. Однако, если необходимо, чтобы само неопределенно сознаваемое, например неясно мелькающее в воспоминании или в фантазии, выдавало нам свою сущность, то она будет лишь весьма неполной; это означает, что если лежащие в основе сущностного постижения единичные интуиции отличаются более низкой ступенью ясности, то таким же будет и постижение сущности, — постигнутое будет коррелятивно «неясным» по своему смыслу, ему присуща своя размытость, ему присущи всякого рода внешние и внутренние неразличенности. Тогда будет невозможно решить — или же будет возможно решать лишь в самых «грубых» чертах, — постигается ли нами одно и то же (например, одна и та же сущность) или же различное; нельзя будет установить, какие действительные компоненты заключены в постигаемом или же, например, что это за компоненты, коль скоро они неясно отделяются друг от друга и предстают в колеблющемся свете.
Итак, задача, стало быть, заключается в том, чтобы всё, растекающееся в неясности, пребывающее на большем или меньшем удалении для созерцания, было доставлено на нормально близкое расстояние, чтобы оно представало в совершенной ясности, — только тогда можно будет практиковать созерцание сущности, только тогда интуиции будут соответственно полноценными, и интендируемые сущности и сущностные отношения будут достигать совершенной данности.
По этой причине самому постижению сущности присущи различные ступени ясности точно так же, как и самой единичности, что предстает нашему взору. Однако можно сказать, что для всякой сущности, равно как для всякого отвечающего ей момента в индивидуальном, может существовать, так сказать, абсолютная близость, — при такой близости сущность дана, если исходить из существования ступеней ясности, абсолютно, то есть это чистая данность такой сущности, ее чистая самоданность. Предметное в таком случае осознается не просто как вообще «само» стоящее перед взором и как «данность», но оно осознается как «само оно», данное во всей его чистоте — целиком и полностью, каково оно вообще само по себе, в самом себе. Пока остается еще хотя бы след неясности, он продолжает затенять в «самости» данного моменты, которые тем самым не попадают в светлый круг чистой данности. В случае же полной неясности — полюс, обратный полной ясности, — вообще не достигает данности, сознание «темно», то есть оно ничего уже не созерцает, оно уже не дающее и не наделяющее в собственном смысле слова. Потому, в соответствии с изложенным, нам надлежит сказать следующее:
Сознание дающее в точном смысле слова, и сознание наглядно созерцающее — в противоположность не представляющему наглядно, — и сознание ясное — в противоположность темному, — все это совпадает. Далее: существуют ступени данности, наглядности, ясности. «Нуль» — темнота, «единица» — полная ясность, наглядность, данность.
При этом данность не следует понимать как подлинную данность, тем самым и как данность по мере восприятия. Мы не отождествляем «самоданное» с «подлинно», с «живо и телесно» данным, В том смысле, какой мы отметили выше как вполне определенный, «данность» и «самоданность» — это одно и то же, а пользование плеонастическим, чрезмерно полным выражением должно послужить нам лишь для того, чтобы исключить более широкий смысл данности, а именно тот, в каком, в конце концов, обо всем, что представляется, можно говорить, что оно дано в представлении (пусть хотя бы и дано «пустым образом»).
Далее, определения наши, что видно и без пояснений, значимы для любых созерцаний, в том числе и для пустых представлений, то есть они значимы без ограничения характера предметностей, стало быть, со включением сюда и категориального самосозерцания, хотя нас сейчас интересуют лишь способы данности переживаний и их феноменологические (реальные и интенциональные) составы.
Однако, имея в виду будущие наши анализы, нам не следует забывать о том, что наиболее существенное в положении дел сохраняется независимо от того, проницает ли взор чистого «я» соответствующее переживание сознания или, говоря яснее, «обращается» ли чистое «я» к некой «данности» и «постигает» ли оно ее или нет. Поэтому, «быть данным по мере восприятия» может, к примеру, означать не то же самое, что «быть воспринимаемым» в собственном и нормальном смысле постижения бытия такой данности, но и просто — «быть готовым к восприятию»; а «быть данным по мере фантазии» вовсе не непременно означает «быть постигнутым в фантазии», и так во всем, включая также и ступени ясности — темноты. Заранее обращаем внимание на это понятие «готовности», которым нам еще предстоит заняться, однако заметим также, что под словом «данность» мы разумеем также и постигнутость, если только не сказано ничего иного и если это иное не разумеется само собою в контексте речи, а под словами «сущностная данность», «данность сущности» — также и подлинную постигнутость. (это проблематика темпоральности, поскольку данность всегда одна, а мышление думает во времени)
§ 68. Подлинные и неподлинные ступени ясности. Сущность нормального прояснения
Наши описания должны быть продолжены. Говоря о ступенях данности или ясности, мы должны различать подлинные градации ясности, в параллель к которым можно поставить и градации в пределах темного, и неподлинные ступени ясности, а именно ступени экстенсивного расширения объема ясности, возможно и при одновременном возрастании степени интенсивности ясного.
Уже данный и действительно усмотренный момент может быть дан в большей или меньшей ясности, например, звук, цвет. Исключим пока постижение всего, что выходит за рамки наглядно данного. Тогда мы имеем дело с градациями
