иначе, полная ноэма, которая отнюдь не затрагивается тем, что действительность самого дерева и вообще всего мира выключена нами, но что, с другой стороны, эта ноэма с ее «деревом» в кавычках точно также не содержится в восприятии, как и само действительное дерево.
Что же реально найдем мы в восприятии как чистом переживании, что реально содержится в нем, — подобно тому, как в целом содержатся его части, его фрагменты и нефрагментируемые моменты? Мы уже иной раз вычленяли такие подлинные, реальные составные, именуя их составными материальными и ноэтическими. Сопоставим таковые как контраст ноэматическому составу.
Цвет ствола дерева, сознаваемый исключительно по мере восприятия, — это точь-в-точь тот цвет, какой, до феноменологической редукции, мы принимали за цвет ствола действительного дерева (по крайней мере, поступая как «естественные» люди и до вмешательства сюда знания физики). Вот этот цвет, введенный в скобки, принадлежит теперь ноэме. Но он теперь уже не принадлежит, как реальная составная, к переживанию восприятия, хотя мы и продолжаем обнаруживать в нем «нечто подобное цвету», а именно «ощущаемый цвет», гилетический момент конкретного переживания, в каком «нюансируется» ноэматический и, соответственно, «объективный» цвет.
При этом этот — один и тот же — ноэматический цвет, каковой в непрерывном единстве изменчивого сознания восприятия сознается как тождественный и неизменный в себе, нюансируется в непрерывной множественности ощущаемых цветов. Мы видим дерево, цвет которого — цвет его, дерева, — не изменяется, между тем как поворот глаз, наша ориентация относительно дерева многократно меняется, наш взгляд непрестанно бродит по стволу и ветвям по мере того, как мы подходим ближе к дереву, таким путем, самыми разными способами, придавая подвижность переживанию восприятия. Если совершать теперь рефлексию ощущения, скажем рефлексию нюансирований, то мы будем схватывать их как очевидные данности, и с такой же совершенной очевидностью, сменяя установку и направление внимания, можем также приводить в сопряженность и нюансирования и соответствующие предметные моменты, распознавая таковые как соответствующие им и при этом также видя, без каких-либо дополнительных усилий, что, к примеру, какой-либо фиксированный цвет вещи и принадлежные к нему нюансируемые цвета соотносятся как «единство» и непрерывное «многообразие».
И мы, совершая феноменологическую редукцию, может обретать даже и генеральное сущностное усмотрение того, что этот предмет «дерево» может является в восприятии вообще как объективно определенный именно так, как он является, лишь тогда, когда гилетические моменты (или же в случае непрерывного континуума целого ряда восприятий — лишь когда непрерывные гилетические сдвиги) — именно такие, а не иные. Вот в чем, выходит, и заключено то, что любое изменение гилетического наполнения восприятия, если только таковое не прерывает сознание восприятия вообще, по меньшей мере приводит к тому, что являющееся становится объективно «иным» — все равно, в себе ли самом, в принадлежном его явлению способу ориентации относительно его и т. п.
Вместе со всем этим становится совершенно несомненным, что «единство» и «многообразие» принадлежат тут совершенно различным измерениям, а именно, все гилетическое принадлежит к конкретному переживанию в качестве реальной составной, между тем как все «репрезентирующееся» и «нюансирующееся» в нем в качестве многообразия принадлежит к ноэме.
Материалы же — так говорили мы уже и раньше — «одушевляются» ноэтическими моментами, они — в то время как Я обращено не к ним, но к предмету, — претерпевают «постижения», «наделения смыслом», каковые мы в рефлексии схватываем именно в этих материалах и вместе с ними. Откуда относительно всего этого немедленно следует: не только гилетические моменты (ощущаемые цвета, звуки и т. д.), но и одушевляющие их постижения, — следственно, и то и другое водном, — включая сюда и явление цвета, звука и вообще любого качества предмета — все это принадлежит к «реальному» составу переживания.
И теперь значимо вообще: восприятие в себе самом есть восприятие его предмета, а всякому компоненту, какой вычленяет в предмете «объективно» направленное описание, соответствует реальный компонент восприятия: однако — на это следует обратить особое внимание — лишь постольку, поскольку описание твердо держится предмета, как сам он «пребывает» вот в этом восприятии. Все такие ноэтические компоненты и называть мы можем, лишь возвращаясь к ноэматическому объекту и моментам такового, и, следовательно, мы можем говорить: сознание, конкретнее же — сознание восприятия вот такого-то ствола дерева, вот такого-то цвета ствола дерева и т. д.
С другой же стороны, наше рассуждение показало и то, что единство переживаний гилетических и ноэтических составных — совершенно иное, нежели «сознаваемое в нем» единство составных ноэмы, и, далее, в свою очередь иное, нежели то единство, какое объединяет весь реальный состав переживания с тем, что, в качестве ноэмы, осознается благодаря нему и в них. Все «трансцендентально конституируемое» «через посредство» ноэтических функций «на основании» материальных переживаний — это, конечно, нечто «данное», причем — если верно и точно описывать переживание и ноэматически сознаваемое в нем в чистом интуировании — с очевидностью данное; однако это данное принадлежит к переживанию в совершенно ином смысле, нежели реальные, а тем самым настоящие, в собственном смысле, конституенты такового.
Если мы феноменологическую редукцию, а равным образом и чистую сферу переживания называем «трансцендентальными», то такое именование основывается как раз на том, что мы в такой редукции обретаем некую абсолютную сферу материалов и ноэтических форм, к определенным образом устроенным сплетениям каковых и принадлежит как раз, согласно имманентной сущностной необходимости, сама эта чудесная осознанность некоего даваемого так-то и так-то определенного или же определимого, каковое для самого сознания есть нечто противолежащее, принципиально иное, ирреальное, трансцендентное, и что здесь — праисточник единственно мыслимого разрешения глубочайших познавательных проблем, касающихся сущности и возможности объективно значимого познания всего трансцендентного. «Трансцендентальная» редукция совершает εποχή касательно реальности, — однако к тому, что сохраняет она от действительности, принадлежат ноэмы с заключенным в них ноэматическим единством, а тем самым и тот способ, каким именно сознается и в специфическом смысле дается реальное в сознании. Осознание того обстоятельства, что тут речь идет исключительно об эйдетических, следовательно, безусловно необходимых взаимосвязях, открывает широкое поле перед исследованием — поле сущностных сопряженностей ноэтического и ноэматического, переживания сознания и коррелята сознания. Последняя же из названных сущностных рубрик включает в себя и следующее: предметность сознания как таковую, а одновременно и все формы ноэматического «как» подразумеваемости или же, соответственно, данности. Если оставаться в кругу нашего примера, то тут первым делом появляется всеобщая очевидность того, что восприятие есть не пустая актуализация предмета в настоящем, но что к собственной сущности восприятия («априорно») принадлежит то, что у него есть «свой» предмет, каким восприятие к тому же всегда обладает как единством определенного ноэматического состава, каковой для других восприятий «того же самого» предмета непременно будет иным, хотя и всякий раз предначертанным по мере сущности, или же, иначе, что к сущности такого-то, объективно определенного так-то и так-то предмета принадлежит то, что лишь в восприятиях подобной дескриптивной устроенности он бывает ноэматическим, только в них может быть таковым и т. д.
§ 98. Способ бытия ноэмы. Учение о формах ноэс. Учение о формах ноэм
Однако есть еще нужда в важных дополнениях. Прежде всего надо обратить внимание на то, что любой переход от феномена к рефлексии, каковая сама реально анализирует таковой, или же к совершенно иначе устроенной рефлексии, какая подвергает расчленению его ноэму, порождает новые феномены, и что мы впали бы в заблуждение, если бы стали смешивать новые феномены, которые в известной мере являются преобразованиями прежних, с прежними и все заключенное — реально или ноэматически — в новых приписали бы прежним. Так, например, отнюдь не подразумевается, что материальные содержания, скажем нюансируемые содержания цвета, точно так же наличествуют в переживании восприятия, как наличествуют они в анализируемом переживании. В первом из них, — чтобы указать лишь на одно обстоятельство, — они содержались как реальные моменты, однако не воспринимались, не схватывались предметно. В анализируемом же переживании они предметны, они здесь — цели ноэтических функций, каковые прежде не наличествовали. А сами материалы хотя и по-прежнему нагружены своими репрезентативными функциями тем не менее уже испытали существенное изменение (правда, изменение в ином измерении). Все это мы еще обсудим в дальнейшем. Очевидно, что такое различение должно существенно учитываться в феноменологическом методе.
После такого замечания все свое внимание уделим следующим относящимся к нашей особенной теме пунктам. Прежде всего: любое переживание устроено так, что существует принципиальная возможность обращать на него и на его реальные компоненты наш взгляд, равно как и — в направлении обратном — обращать его на ноэму, скажем, на дерево, которое мы видим, как таковое. Конечно, все данное в такой позиции взгляда, — тоже, говоря логически, есть предмет, однако предмет целиком и полностью несамостоятельный. Его esse состоит исключительно в его «percipi» — только что такое положение никоим образом не значимо здесь в берклиевском смысле, коль скоро ведь percipi не содержит здесь esse как свою реальную составную.
Все это, естественно, переносится в эйдетический способ рассмотрения: эйдос ноэмы указывает на эйдос ноэтического сознания, тот и другой эйдетически сопринадлежны друг другу. Интенциональное как таковое есть то, что оно есть, — как интенциональное так-то и так-то сложенного сознания, каковое есть сознание этого интенционального.
Несмотря на эту несамостоятельность ноэма, рассматриваемая сама по себе, может сравниваться с другими ноэмами, исследоваться в своих возможных модификациях и т. д. Можно набрасывать всеобщее и чистое учение о формах ноэм, учение, которому коррелятивно противостояло бы всеобщее и не менее чистое учение о формах конкретных ноэтических переживаний с их гилетическими и специфическим ноэтическим компонентами. Естественно, то и другое учение никоим образом не стали бы соотноситься друг с другом как зеркальные отражения, переходя друг в друга путем простой перемены индекса, скажем так, что мы любой ноэме N субституировали «сознание-чего» — сознание N. Это вытекает уже и из излагавшегося выше относительно сопринадлежности единых качеств в вещной ноэме и их гилетических нюансируемых многообразий в возможных восприятиях вещи.
Теперь может показаться, что то же самое должно быть непременно значимо и относительно специфически ноэтических моментов. В особенности можно было бы указывать на те моменты, благодаря которым определенное комплексное многообразие гилетических данных, например данных цвета, вкуса и т. д., обретает функцию многообразного нюансирования одной и той же объективной вещи. Достаточно ведь только напомнить о том, что в самих материалах, по сущности таковых, сопряженность с объективными единством предначертана не однозначно, и один и тот же материальный комплекс может напротив того испытывать многократные постижения, дискретные и переходящие-перескакивающие одно в другое, — по мере таковых будут сознаваться различные предметности. Не ясно ли уже в связи с этим, что в самих же одушевляющих постижениях как моментах переживания уже заключены существенные различия, так что эти постижения
