что систематическая феноменология не может односторонне направлять свои намерения на реальный анализ переживаний и специально переживаний интенциональных. Поначалу искушение поступать именно так было чрезвычайно велико, поскольку исторический путь от психологии к феноменологии естественно влечет за собой то, что имманентное изучение чистых переживаний, их специфики, как бы само собою разумелось как изучение их реальных компонентов.[129 — Такой оставалась еще установка «Логических исследований». В сколь бы значительной мере и сама природа вещей ни вынуждала производить ноэматический анализ, все же таковые рассматриваются там, скорее, как индексы параллельных ноэтических структур: сущностный параллелизм ноэтических и ноэматических структур еще не достиг там ясности.] На самом же деле большие области эйдетических исследований открываются в обе стороны, и они постоянно сопряжены друг с другом и все же, они, как оказывается, на больших участках разъединены. В большой мере то, что считалось анализом актов, актов ноэтических, было получено исключительно в направленности взгляда на «подразумеваемое как таковое», так что описывали при этом не что иное, как ноэматические структуры.
В наших последующих размышлениях мы обратим свое пристальное внимание на всеобщее строение ноэмы — под таким углом зрения, который до сих пор часто назывался, однако не выступал в качестве руководящего в ноэматическом анализе, — это феноменологическая проблема сопряжения сознания с предметностью, прежде всего обладающая своей ноэматической стороной. Ноэма сама в себе обладает предметной сопряженностью, причем посредством присущего ей «смысла». Если же спросить теперь, каким же образом «смысл» сознания подступается к «предмету», который есть его предмет и который в многообразных актах весьма различного ноэматического содержательного наполнения может быть «тем же самым», и каким образом мы углядываем это в самом смысле, — то воспоследуют новые структуры, чрезвычайное значение которых сразу же явствует. Поступательно двигаясь в этом направлении и, с другой стороны, рефлектируя параллельные ноэсы, мы в конце концов наталкиваемся на вопрос, что же, собственно, означает «претензия» сознания действительно «сопрягаться» с чем-либо предметным, быть «адекватным», каким образом феноменологически, согласно ноэсису и ноэме, проясняется «значимая» и «незначимая» предметная сопряженность, — а тем самым мы оказываемся перед великими проблемами разума, уяснение которых на трансцендентальной почве, формулирование которых в качестве проблем феноменологических и будет нашей целью в этом разделе.
§ 129. «Содержание» и «предмет»; содержание как «смысл»
В наших анализах до сих пор постоянную роль играла одна универсальная ноэматическая структура, — отмеченная отделением известного ноэматического «ядра» от переменчиво принадлежных ему «характеристик», вместе с какими ноэматическая конкреция кажется втянутой в поток многоразличных модификаций. Однако такое ядро еще не положено ему по праву в науке. Оно отделялось интуитивно, едино — и ясно в той мере, что мы могли сопрягаться с ним в общем и целом. Теперь же пришла пора рассмотреть его конкретнее, поставив в центр феноменологического анализа. Как только мы так поступим, выступят универсальные по своему значению различия, проходящие сквозь все роды актов и ведущие для целых больших групп разысканий.
Будем исходить из обычных сбивчивых речей о содержании сознания. В качестве содержания мы будем понимать «смысл», о котором говорим, что в нем или через посредство его сознание сопрягается с чем-либо предметным как «своим». Так сказать, в качестве титула и цели нашего рассуждения мы возьмем такое положение:
У каждой ноэмы есть «содержание», именно ее «смысл», и через посредство него она сопрягается со «своим» предметом.
В новейшие времена славят как великий прогресс достигнутое наконец основополагающее различение акта, содержаний и предмета. Три этих слова в таком порядке сделались прямо-таки лозунгом дня, особенно после выхода в свет прекрасного трактата Твардовского[130 — К. Твардовский. К учению о содержании и предмете представлений. Вена, 1894.]. Между тем, сколь бы велики ни были заслуги этого автора, проницательно проанализировавшего некоторые общераспространенные смешения и с очевидностью показавшего допускаемые тут ошибки, все же следует сказать, что он (это отнюдь не упрек) поднялся, в прояснении принадлежных сюда понятийных сущностей, совсем незначительно над тем, что было уже известно философам прежних поколений (несмотря на все их неосторожные смешения). Радикальный прогресс и не был возможен до появления систематической феноменологии сознания. От феноменологически не проясненных понятий вроде «акта», «содержания», «предмета» «представлений» нет нам никакой пользы. Чего только не назовешь актом, и чего — содержанием представления и самим представлением! То же, что можно так называть, важно само понимать научно.
В этом отношении попытка сделать первый и, как мне кажется, необходимый шаг была произведена феноменологическим вычленением «материи» и «качества», затем идеей «интенциональной сущности», размежеванной с «сущностью по мере познания». Односторонность ноэматического направления взгляда, в каком были осуществлены и в каком они тут разумелись, легко преодолевается учетом ноэматических параллелей. Так что мы можем разуметь понятия ноэматически; «качество» (качество суждения, качество желания и т. д.) — это не что иное, как то самое, что обсуждалось у нас под именем характера «полагания», «тетического» характера в предельно широком смысле слова. Само выражение «качество», происходящее из современной психологии (психологии Брентано), кажется мне теперь малоподходящим; любой своеобразный тезис обладает своим качеством, но его самого нельзя называть качеством. И, очевидно, «материя», какая всякий раз есть то самое «что», какое получает от «качества» характеристику полагания, соответствует «ноэматическому ядру».
Такова ныне и задача — это последовательное разрабатывание такого начала, более глубокое прояснение и дальнейшее разложение таких понятий, их корректное проведение по всем ноэтически-ноэматическим областям. Любой действительно успешный прогресс в этом направлении будет отмечен исключительным значением для феноменологии. Тут ведь речь идет не о каких-то стоящих в стороне специальных вещах, но о сущностных моментах, принадлежащих к центральному строю любого интенционального переживания.
Присоединим сюда, чтобы подойти немножко ближе к вещам, следующее рассуждение.
Интенциональное переживание — так принято говорить — обладает «сопряженностью с предметным»; но говорят и так — оно есть «сознание чего-либо», например, сознание вот этой цветущей яблони вот в этом саду. Имея дело с такими примерами, нам на первых порах не придется различать оба эти способа выражения. Если же вспомнить наши предшествующие анализы, то мы обнаружим, что полный ноэсис сопрягается с полной ноэмой как ее аттенциональным полным что. Однако тогда ясно, что такая сопряженность — не та, что подразумевается словами о сопряженности сознания с его интенционально-предметным, ибо каждому ноэтическому моменту, специально же всякому моменту тетически-ноэтическому, соответствует момент ноэмы, а в этой последней от комплекса тетических характеристик отличается характеризуемое ими ноэматическое ядро. Если же мы вспомним, далее, о «взгляде-на», который при известных обстоятельствах проходит сквозь ноэсу (сквозь актуальное cogito), который преобразует специфически тетические моменты в лучи актуального полагания со стороны Я, и если мы будем внимательно следить за тем, каким образом это Я — как Я схватывающее бытие, или предполагающее, или желающее и т. д. — своими лучами «направляется» на предметное, каким образом взгляд его проходит сквозь ноэматическое ядро, — то мы обратим внимание на то, что, говоря о сопряжении (и специально «направлении») сознания на его предметное, мы отсылаемся к наивнутреннейшему моменту ноэмы. Это не само только что упоминавшееся ядро, а нечто такое, что, так сказать, составляет необходимую центральную точку ядра, функционируя в качестве «носителя» специально принадлежных ему ноэматических своеобразий, а именно ноэматически модифицируемых свойств «подразумеваемого как такового».
Как только мы начинаем точнее входить во все это, то мы замечаем в себе то, что различение «содержания» и «предмета» следует производить на деле не только для «сознания», интенционального переживания, но и для ноэмы, взятой в ней самой. Стало быть, и ноэма тоже сопрягается с предметом и обладает «содержанием», «посредством» которого она сопрягается с этим предметом, — при этом предмет тот же, что и у ноэсы, но вновь повсеместно подтверждается параллелизм.
§ 130. Ограничивание сущности «ноэматический смысл»
Приблизим к себе эти примечательные структуры. Мы упростим свое рассуждение, оставив без внимания аттенциональные модификации и, далее, ограничившись позициональными актами, в тезисах каковых мы живем, — это, по обстоятельствам, значит, согласно последовательности ступеней фундирования, то больше в одном, то больше в другом из частных тезисов, в то время как остальные хотя и совершаются, но выступают во вторичной функции. То же, что наши анализы от этого ничуть не страдают в отношении всеобщности своей значимости, можно показать впоследствии, выявляя это без лишних слов. Речь ведь как раз идет о сущности, невосприимчивой к подобным модификациям.
Если же перенестись теперь в живое cogito, то таковое обладает по мере своей сущности «направлением» — в отмеченном смысле — на предметность. Иными словами к его ноэме принадлежна «предметность» — в кавычках — с определенным ноэматическим составом, каковой развертывается в описании с определенной ограниченностью, а именно в такой, которая, как описание «подразумеваемого предметного, каким таковое подразумевается», избегает любых «субъективных» выражений. Применяются формально-онтологические выражения, как-то «предмет», «устроенность», «положение дел»; материально-онтологические, как-то «вещь», «фигура», «причина»; вещные определения, как-то «шероховатое», «жесткое», «цветное» — все в кавычках, как обладающие ноэматически модифицированным смыслом. Напротив того исключены для описания такого разумеемого предметного как такового выражения вроде «по мере восприятия», «по мере воспоминания», «ясно-наглядно», «по мере мысли», «данное», — они принадлежат к иного измерения описаниям, не к предметному, которое сознается, но к способу, каким оно сознается. Напротив того, в случае являющегося вещного объекта вновь оказалось бы в рамках входящего сейчас в рассмотрение описания, если бы мы говорили так: его «фронт» так-то и так-то определен по цвету, фигуре и т. д.; его «тыл» окрашен, но в цвет, который конкретнее не определен, объект вообще в таком-то и таком-то аспекте «неопределен» — такой он или такой.
Это значимо не только для предметов природы, но и вообще — например, для ценностных объективностей; от описания таковых неотъемлемо описание подразумеваемой «вещи», а сверх того указание предикатов «ценности» — как когда мы о являющемся дереве «в смысле» нашего оценивающего подразумевания говорим, что оно покрыто «великолепно» пахнущими цветами. При этом и ценностные предикаты обретают свои кавычки — это не предикаты ценности просто как таковой, но предикаты ценностной ноэмы.
Очевидно, что тем самым отграничивается устойчивое содержательное наполнение всякой ноэмы. У всякого сознания — свое «что», и каждое разумеет «свое» предметное; очевидно, что в отношении любого сознания мы должны в принципе уметь совершать подобное ноэматическое описание такого предметного — «точно так, как оно подразумевается»; благодаря экспликации и понятийному постижению мы обретаем замкнутую совокупность формальных или материальных, вещно определенных или же и «неопределенных» («пусто» подразумеваемых[131 — Пустоту неопределенности нельзя смешивать с пустотой созерцания, с пустотой темного представления.]) «предикатов», а эти последние определяют в своем модифицированном значении «содержание» того предметного ядра, о каком конкретно идет разговор.
§ 131. «Предмет», «определимое X в ноэматическом смысле»
Но предикаты — это предикаты «чего-то», и такое «что-то» тоже принадлежит —
