его идей. Все более загадочными становятся и сам разум, и соотносимое с ним «сущее». Иными словами, разум, дающий смысл существующему миру, и его противоположность — мир, существующий лишь благодаря разуму, глубочайшая внутренняя связность разума и сущего, осознанная как мировая проблема, загадка всех загадок, должны стать особой темой. Здесь мы касаемся только философии нового времени. Однако речь не идет о каком-то простом фрагменте истории, грандиозном историческом феномене, как часто полагают, — о самопознании борящегося человечества (в этом выражении все и заключено). Наоборот, новое обоснование философии, достигаемое благодаря возрождению смысла прежней философии, оказывается воспроизведением и изменением ее универсального смысла. Ее призвание, осознанное в новое время, и состоит в том, чтобы сделать совершенно ясной идею философии и истинный метод, обеспечить радикальное и надежное преодоление прежней наивности и тем самым всякого скептицизма. Однако незаметным образом мы сами оказываемся в плену наивности. Такова судьба философии, идущей по пути медленного саморазоблачения окончательности идеи философии, саморазоблачения, осуществляющегося в постоянных схватках за истинную тему, истинный метод, за выявление подлинных мировых загадок и нахождение средств их разрешения. Мы — люди сегодняшнего дня, участники этого процесса, подвергаемся опасности — потонуть в море скепсиса. Уже потому надо искать собственную истину. Осознав необходимость этого, следует бросить взгляд назад, на историю современного нам человечества. Мы можем обрести самосознание, и тем самым внутреннюю устойчивость лишь благодаря прояснению единого смысла истории, ее задач, и тех, что с самого начала ей присущи, и тех, что возникают вновь, будучи движущей силой всякого философствования. 6. ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ НОВОГО ВРЕМЕНИ КАК БОРЬБА ЗА ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ СМЫСЛ Если поразмыслить о влиянии развития философских идей на все человечество (даже не мыслящее философски), то следует сказать: Внутреннее понимание побуждений философии нового времени, начиная с Декарта и кончая нашими днями, при всей своей противоречивости все же единых, впервые достигается лишь при постижении современности. Подлинная единственно значимая борьба, характерная для нашего времени,- это борьба между уже распавшимся человечеством и человечеством, еще стоящим на твердой почве и борющимся за эту почву или за обретение новой почвы. Эта духовная борьба европейского человечества развертывается как борьба различных философий, а именно борьба между скептической философией (скорее нефилософией, поскольку от философии в ней сохранилось лишь название, а не задача) и действительной философией, еще живой в наши дни. Ее жизненность состоит в том, что она борется за свой истинный и подлинный смысл и тем самым за смысл подлинного человечества. Привести латентный разум к самопознанию своих возможностей и тем самым прояснить возможность метафизики как истинную возможность — таков единственный путь действительного осуществления метафизики или универсальной философии. Лишь после этого можно решать: обрело ли европейское человечество вместе с возникновением греческой философии некую цель — стремление быть человечеством, исходя из философского разума и быть лишь таковым? Или же человечество находится в бесконечном движении от латентного разума к обнаружению разума, в бесконечном стремлении к самонормированию себя с помощью человеческих по своему характеру истин? Или эта цель — реальная историческая иллюзия, нечаянно обретенная каким-то народом, сосуществующим вместе с другими народами в кругу определенных исторических событий? Или же, напротив, энтелехия, впервые проявившаяся в греческом народе, по своей сути уже заключена в человечестве как таковом? Поскольку по своей сути человечество — это человеческое бытие, объединяющее различные поколения людей и связующее их социально, а сам человек — это разумное существо (animal rationale), постольку и человечество, коль скоро вся человечность это разумная человечность, — разумно независимо от того, ориентировано ли оно латентно на разум, или же явно на энтелехию, которая постигает саму себя, становится открытой для себя и сознательно руководит человеческим становлением. В таком случае философия и наука были бы историческим движением откровения универсального разума, свойственного человечеству как таковому. Это было бы действительно так, если бы незавершившееся и сегодня движение оказалось бы движением энтелехии, оказывающей чистое воздействие на этот процесс, или же, если бы разум явил бы себя при своем полном осознании и в адекватной своей сущности форме, т.е. раскрыл бы себя в форме универсальной и самонормирующейся философии, развивающейся благодаря последовательному аподиктическому постижению и аподиктическому методу. Лишь тогда можно было бы решить, несет ли европейское человечество в самом себе абсолютную идею, есть ли оно эмпирически фиксируемый антропологический тип, подобно тому, каким являются жители Китая или Индии; в этом случае не представляет ли собой европеизация других народов свидетельство абсолютного смысла, входящего в смысл мира и далекого от исторической бессмысленности? Теперь мы уже знаем, что и рационализм XVIII в., и тот способ, которым он пытался найти почву для европейского человечества, были наивными. Но не отброшен ли вместе с этим наивным и даже нелепым рационализмом подлинный смысл рационализма? Как уживается с этой наивностью и бессмысленностью самое серьезное просвещение, а с рационализмом — превозносимый и наглый иррационализм? Если внимательно отнестись к нему, может ли он убедить нас людей разумно обсуждающих и обосновывающих свои рассуждения? Не есть ли иррациональность — следствие бездушной и скверной рациональности, еще более скверной, чем прежний рационализм? Нельзя ли назвать разум, уклоняющийся от борьбы за прояснение предельных данностей (Vorgegebenheiten) и от выдвижения предельных и подлинно рациональных целей, «ленивым разумом»? Сказанного пока достаточно и я пойду вперед для того, чтобы показать громадную значимость прояснения глубинных мотивов кризиса, в котором уже давно находятся философия и наука нового времени и который усиливается в наши дни. 7. ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ ЗАМЫСЕЛ ЭТОЙ РУКОПИСИ Что же означают для нас — современных философов — размышления на эти темы? Сугубо академические речи? Или же это попытка возвратиться к прерванным профессиональным занятиям «философскими проблемами» и тем самым построить собственную философию? Можно ли всерьез утверждать, что все философы как наших, так и прошлых лет, — это лишь мимолетные однодневки в богатой флоре философии, умирающей и вновь возрождающейся? Именно в этом и состоит беда всех тех, кто, подобно нам, не Являются литераторами от философии, а воспитаны подлинной философией великого прошлого, согласно которой надо жить по истине, и всех тех, кто стремится жить и живет по истине. Современные философы впали в мучительное экзистенциальное противоречие. Мы не можем отказаться от веры в возможность философии как задачи, следовательно, в возможность универсального познания. Мы, как серьезные философы, призваны к постижению этой задачи. И все же, как можно отстаивать веру, которая имеет смысл лишь в соотношении с единственной, общей для всех нас целью — с философией? Для нас стало уже привычным, что философствование и его результаты для общечеловеческого бытия имеют значение лишь частных или в чем-то ограниченных культурных целей. В философствовании мы — функционеры человечества, как бы мы не хотели отречься от этого. Полная личная ответственность за наше собственное истинное бытие как философов одновременно включает в себя личностное призвание и ответственность за истинное бытие человечества, предстающего как бытие, направленное к цели (Telos) и, если вообще возможно достичь осуществления философии, то лишь через нас, если мы являемся философами всерьез. Но нет ли здесь, в этом экзистенциальном «если», какой-то уступки? Если нет, то что же нам следует делать для того, чтобы верить тем из нас, кто уже верит, и тем, кто не может отвергнуть прежнее философствование и прежнюю философию, но все же не надеется на философию? Только историческое размышление позволяет уяснить не только фактическое положение дел в наши дни и осознать его неизбежность как очевидный факт. Оно позволяет нам напомнить, что мы, будучи философами по своей целевой установке, которая обнаруживается и в самом слове «философия», — наследники прошлого в своих понятиях, в своих проблемах и методах. Ясно (и уяснению этого следует только содействовать), что обстоятельное и критическое осмысление прошлого необходимо для того, чтобы до каких-либо решений обрести радикальное самосознание: оно же возможно благодаря постановке вопросов о том, чем первоначально была и чем хотела быть философия, что же сохраняется во всех исторических формах философии и у всех философов, общающихся друг с другом. Это достигается в критическом обсуждении и благодаря оценке предельной и изначальной подлинности целевых установок и метода философии, подлинности, которая будучи хотя бы раз осознана аподиктически, определяет и волю человека. Пока не ясно, каким же образом это осуществляется и что же собственно имеется в виду, когда говорится об аподиктичности нашего экзистенциального бытия как философов. В дальнейшем я постараюсь рассказать о своем пути, осуществимость и прочность которого я испытывал Десятилетиями. Теперь же пойдемте вместе, вооружась весьма скептической, но не негативистской твердостью духа. Попытаемся пробиться сквозь мешанину «исторических фактов» истории философии, вопрошая, указывая, испытывая ее внутренний смысл, ее скрытую генеалогию. На этом пути нам постепенно откроется (вначале незаметно, а затем все более явно) возможность формирования совершенно новых взглядов, ведущих к новым измерениям. Здесь еще не идет речь о вопросах, которые ставились, о тех областях исследования, которые связаны с поставленной задачей, о радикально понятых и понимаемых корреляциях. В конечном счете необходимо радикально изменить общий смысл философии, который представлялся нам чем-то «само собой разумеющимся» во всех ее исторических формах. Практическая возможность новой философии доказывается благодаря постановке новой задачи и нахождению универсальной аподиктической почвы философии, коренящейся в действии. При этом обнаруживается и то, что развитие философии было внутренне, правда, бессознательно направлено к обретению этого смысла, особенно философии прошлого. В этом отношении станет понятной и ясной трагическая несостоятельность психологии нового времени; понятна противоречивость ее исторического существования: с одной стороны, она (в исторически сложившейся форме) не может не претендовать на то, чтобы не быть фундаментальной, философской наукой, а с другой, — она впадает в так называемый психологизм со всеми вытекающими отсюда бессмысленными следствиями. Я попытаюсь подвести вас к тому, чтобы без каких-либо поучений, наглядно показать вам, что же я думаю об этом. У меня нет никаких притязаний , кроме одного: на то, чтобы прежде всего я сам и соответственно другие люди могли с полным правом и со спокойной совестью сказать — мы со всей серьезностью испытали на себе судьбу существования философа. II. ОБЪЯСНЕНИЕ ГЕНЕЗИСА ПРОТИВОРЕЧИЯ МЕЖДУ ФИЗИКААИСТСКИМ ОБЪЕКТИВИЗМОМ И
ТРАНСЦEHДEHTAЛЬHЫM СУБЪЕКТИВИЗМОМ, ВОЗНИКШЕГО В НОВОЕ ВРЕМЯ 8. ГЕНЕЗИС НОВОЙ ИДЕИ УНИВЕРСАЛЬНОСТИ НАУКИ В ХОДЕ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ МАТЕМАТИКИ Первое, на что здесь необходимо обратить внимание, заключается в задаче, поставленной универсальной философией, — понять важнейшую трансформацию идеи, которая в начале нового времени рассматривалась как возрождение античной идеи. Начиная с Декарта новая идея о существовании единого процесса развития во
