Он сегодня и в Англии.
Если прийти сюда
Любым путем и откуда угодно
В любое время года и суток,
Конец неизменен: вам придется отставить
Чувства и мысли. Вы пришли не затем,
Чтобы удостовериться и просветиться,
Полюбопытствовать или составить отчет.
Вы пришли затем, чтобы стать на колени,
Ибо молитвы отсюда бывали услышаны.
А молитва не просто порядок слов,
И не дисциплина смирения для ума,
И не звуки молитвенной речи.
И то, о чем мертвые не говорили при жизни,
Теперь они вам откроют, ибо они мертвы,
Откроют огненным языком превыше речи живых.
Здесь, на мгновенном и вневременном
перекрестке,
Мы в Англии и нигде. Никогда и всегда.
II
Пепел на рукаве старика
Пепел розового лепестка.
Пыль, поднявшаяся столбом,
Выдает разрушенный дом.
Пыль, оседающая в груди,
Твердит, что все позади
И не надо мечтать о звездах.
Так умирает воздух.
Потоп и засуха в свой черед
Поражают глаза и рот,
Мертвые воды, мертвый песок
Ждут, что настанет срок.
Тощая выжженная борозда
Намекает на тщетность труда,
Веселится, не веселя.
Так умирает земля.
Вода и огонь унаследуют нам,
Городам, лугам, сорнякам.
Вода и огонь презрят благодать,
Которую мы не смогли принять.
Вода и огонь дадут завершенье
Нами начатому разрушенью
Храмов, статуй, икон.
Так умрут вода и огонь.
В колеблющийся час перед рассветом
Близ окончанья бесконечной ночи
У края нескончаемого круга,
Когда разивший жалом черный голубь
Исчез за горизонтом приземленья,
И мертвая листва грохочет жестью,
И нет иного звука на асфальте
Меж трех еще дымящихся районов,
Я встретил пешехода — он то мешкал,
То несся с металлической листвою
На городском рассветном сквозняке.
И я вперился с острым любопытством,
С которым в полумраке изучают
Случайных встречных, в опаленный облик
И встретил взгляд кого-то из великих,
Кого я знал, забыл и полупомнил,
Как одного из многих; мне в глаза
Глядел знакомый мозаичный призрак,
Такой родной и неопределимый.
И я вошел в двойную роль и крикнул
И услыхал в ответ: «Как! Это ты?»
Нас не было. Я был самим собою,
Но понимал, что я не только я
А он еще довоплощался; все же
Его слова рождали узнаванье.
И вот, подчинены простому ветру
И слишком чужды для непониманья,
По воле пересекшихся времен
Мы встретились в нигде, ни до, ни после
И зашагали призрачным дозором.
Я начал: «Мне легко с тобой на диво,
Но к дивному приводит только легкость.
Скажи: Что я забыл, чего не понял?»
И он: «Я не хотел бы повторять
Забытые тобой слова и мысли.
Я ими отслужил: да будет так.
И ты отслужишь. Так молись за мною,
Чтоб и добро и зло тебе простили.
Злак прошлогодний съеден, и, насытясь,
Зверь отпихнет порожнее ведро.
Вчерашний смысл вчера утратил смысл,
А завтрашний — откроет новый голос.
Но так как ныне дух неукрощенный
Легко находит путь между мирами,
Уподобляющимися друг другу,
То я найду умершие слова
На улицах, с которыми простился,
Покинув плоть на дальнем берегу.
Забота наша, речь, нас подвигала
Избавить племя от косноязычья,
Умы понудить к зренью и прозренью.
И вот какими в старости дарами
Венчается наш ежедневный труд.
Во-первых, холод вянущего чувства,
Разочарованность и беспросветность,
Оскомина от мнимого плода
Пред отпадением души от тела.
Затем бессильное негодованье
При виде человеческих пороков
И безнадежная ненужность смеха.
И, в-третьих, повторенье через силу
Себя и дел своих, и запоздалый
Позор открывшихся причин; сознанье,
Что сделанное дурно и во вред
Ты сам когда-то почитал за доблесть.
И вот хвала язвит, а честь марает.
Меж зол бредет терзающийся дух,
Покуда в очистительном огне
Ты не воскреснешь и найдешь свой ритм.
День занимался. Посреди развалин
Он, кажется, меня благословил
И скрылся с объявлением отбоя.
III
Есть три состояния, часто на вид похожие,
Но по сути различные, произрастающие
В одном и том же кустарнике вдоль дороги:
привязанность
К себе, к другим и к вещам; отрешенность
От себя, от других, от вещей; безразличие,
Растущее между ними, как между разными жизнями,
Бесплодное между живой и мертвой крапивой,
Похожее на живых, как смерть на жизнь.
Вот применение памяти: освобождение
Не столько отказ от любви, сколько выход
Любви за пределы страсти и, стало быть,
освобождение
От будущего и прошедшего. Так любовь к родине
Начинается с верности своему полю действия
И приводит к сознанью, что действие
малозначительно,
Но всегда что-то значит. История может быть
рабством,
История может быть освобожденьем. Смотрите,
Как уходят от нас вереницей края и лица
Вместе с собственным я, что любило их, как умело,
И спешит к обновленью и преображенью,
к иному ритму.
Грех неизбежен, но
Все разрешится, и
Сделается хорошо.
Если опять подумать
Об этих краях и людях,
Отнюдь не всегда достойных,
Не слишком родных и добрых,
Но странно приметных духом
И движимых общим духом,
И объединенных борьбою,
Которая их разделила;
Если опять подумать
О короле гонимом,
О троих, погибших на плахе,
И о многих, погибших в безвестье,
Дома или в изгнанье,
О том, кто умер слепым,
То, если подумать, зачем
Нам славословить мертвых,
А не тех, кто еще умирает?
Вовсе не для того,
Чтоб набатом вызвать кошмары
И заклятьями призрак Розы.
Нам не дано воскрешать
Старые споры и партии,
Нам не дано шагать
За продранным барабаном.
А те, и что были против,
И против кого они были,
Признали закон молчанья
И стали единой партией.
Взятое у победителей
Наследуют от побежденных:
Они оставляют символ,
Свое очищенье смертью.
Все разрешится, и
Сделается хорошо,
Очистятся побужденья
В земле, к которой взывали.
IV
Снижаясь, голубь низвергает
Огонь и ужас в подтвержденье
Того, что не бывает
Иной дороги к очищенью:
Добро и зло предполагают
Лишь выбор между пламенами
От пламени спасает пламя.
Любовь, забывшееся Имя.
Любовь одела мирозданье
Заботами своими
В пылающее одеянье,
И нет его неизносимей.
И что бы ни случалось с нами,
Мы входим в пламя или в пламя.
V
Что мы считаем началом, часто — конец,
А дойти до конца означает начать сначала.
Конец — отправная точка. Каждая верная фраза
(Где каждое слово дома и дружит с соседями,
Каждое слово всерьез и не ради слова
И служит для связи былого и будущего,
Разговорное слово точно и невульгарно,
Книжное слово четко и непедантично,
Совершенство согласия в общем ритме),
Каждая фраза содержит конец и начало,
Каждое стихотворение есть эпитафия.
И каждое действие — шаг к преграде, к огню,
К пасти моря, к нечетким буквам на камне:
Вот откуда мы начинаем.
Мы умираем с теми, кто умирает; глядите
Они уходят и нас уводят с собой.
Мы рождаемся с теми, кто умер: глядите
Они приходят и нас приводят с собой.
Мгновение розы равно мгновению тиса
По длительности. Народ без истории
Не свободен от времени, ибо история
Единство мгновений вне времени.
Так в зимних сумерках в уединенной часовне
История — ныне и в Англии.
С влечением этой Любви и голосом этого Зова.
Мы будем скитаться мыслью
И в конце скитаний придем
Туда, откуда мы вышли,
И увидим свой край впервые.
В неведомые, незабвенные
Врата мы увидим, что нам
Здесь изучить осталось
Лишь то, что было вначале:
У истока длиннейшей реки
Голос тайного водопада
И за яблоневой листвою
Детей, которых не видно,
Ибо на них не смотрят,
Лишь слышно их, полуслышно
В тиши меж двумя волнами.
Скорее, сюда, сейчас, всегда
Таково условье невинности,
(Равноценной всему на свете),
И все разрешится, и
Сделается хорошо,
Когда языки огня
Сплетутся в пламенный узел,
Где огонь и роза — одно.
Перевод А. Сергеева
ЧЕТЫРЕ КВАРТЕТА
БПРНТ НОРТОН
tov лoyov d’eovtoc evvov cwovoiv oi
пoллoi wc Idiav eeovtec фрovnoiv
I. p. 77. Fr. 2. {*}
odoc avw katw uea kai wvtn
I. p. 89. Fr. 60. {**}
Diels: Die Fragmente der Vorsokratiker
(Herakleitos)
{* Слово означает для всех одно, но большинство людей живет так, как если бы каждый понимал его смысл по-своему.
Гераклит, I, 77,2
** Путь туда тот же, что и путь обратно.
Гераклит, I, 89, 60}
I
Настоящее и прошедшее,
Наверно, содержатся в будущем,
А будущее заключалось в прошедшем.
Если время суще в себе,
Время нельзя искупить.
Несбывшееся — отвлеченность,
Его бытие — только
В области предположений.
Несбывшееся и сбывшееся
Приводят всегда к настоящему.
Эхом в памяти отдаются шаги
В тупике, куда мы не свернули
К двери в сад роз, которую
Не открывали. Так и слова мои
Эхо для уха.
Зачем
Тревожить пыльцу на венчике розы?
Не знаю.
Отзвуки сад населяют
Иные. Идем?
- Скорей! — пела птица. — За ними, за ними,
Сверни! За первую дверь
В первый наш мир. Идем
За посулом дрозда? В первый наш мир.
Там они, там — величавы, незримы,
Плыли неспешно над палой листвою
В осеннем тепле сквозь трепещущий воздух
И вторила птица
Неслышной мелодии, скрытой в аллее;
Взгляды скрестились
Ибо на розы, казалось, глядели,
Словно они наши гости, хозяева-гости.
Так мы шли, и они, лабиринтом
Пустынной аллеей к поляне средь букса,
Чтоб взглянуть на высохший пруд.
Высох пруд, сух бетон, порыжели края
Был он полон блистающей влаги,
Тихо-тихо рос лотос,
И сверкала вода, напоенная светом,
И стояли они за спиною у нас, и в воде
отражались.
Облако уплыло — пруд опустел.
- Иди! — пела птица. — Там в зарослях
Прячутся дети — вот-вот рассмеются.
Иди же, иди! — Человекам невмочь,
Когда жизнь реальна сверх меры.
Прошлое и будущее
Несбывшееся и сбывшееся
Приводят всегда к настоящему.
II
Чеснок и сапфир налипли в грязь
Где осью встало древо
А кровь пульсирует струясь
И раны старые слышны
Но тихнет прежний гнев войны.
И ритм биенья нашей крови
И лимфы нашей путь кружной
В движеньи звезд повторены
Восходим мы цвести во древо
Но выше движимого древа
В луче что чертит лист резной
И снизу слышен шум разора
Где гонит вепря гончих свора
Но в поле звездного узора
Они давно примирены.
В незыблемой точке мировращенья. Ни плоть, ни
бесплотность.
Ни вперед, ни назад. В незыблемой точке есть ритм,
Но ни покой, ни движенье. Там и не равновесье,
Где сходятся прошлое с будущим. И не движенье
ни вперед,
Ни назад, ни вверх, ни вниз. Только в этой
незыблемой точке
Ритм возможен, и в ней — только ритм.
Я говорю — там мы были, не знаю лишь
Где и когда — ни места, ни времени.
Отказ от мирских вожделений,
Бездействие и отстраненность
Избавляют от воли, своей и чужой; и тогда
Благостью чувства, чистым светом, незыблемым
и текучим,
Erhebung {*} без движенья, сосредоточенностью
{* Становление (нем.).}
Без отрешенности постигается мир,
И новый, и старый,
В исполненье их недо-экстазов,
В разгадке их недо-кошмаров.
И только скрепы меж прошлым и будущим,
Сплотившие бренное тело,
Спасают людей от небесного царства и вечных
мучений,
Которых не вынесет плоть.
Прошлое и будущее
Едва ли проникнешь сознаньем.
Сознанье — вне времени.
Но лишь времени принадлежит миг в саду роз,
Миг в беседке под стук дождя,
Миг в пахнущей ладаном церкви,
Связующий прошлое с будущим.
Только время наследует время.
III
Вот оно, здесь, место встречи
Времени «до» и времени «после»
В тумане: ни свет,
Придающий незыблемость форме,
Превращающий тень в мимолетное чудо,
Не спеша, выявляющий нам постоянство;
Ни тьма очищенья,
Лишающая ощущений,
Отрешающая любовь от мирского.
Ни исполненность, ни безучастность. Только
мерцанье
Над искаженными мятыми лицами,
В отчаянье отчаявшимися от отчаянья,
Тупыми, капризными,
Насыщенными и безразличными;
Люди и клочья бумаги на резком ветру,
Дующем «до» и «после»,
Дыханье отравленных легких
Времени «до» и времени «после»;
Изверженье оцепенелых загубленных душ
В обесцвеченный воздух, подхваченных
Ветром, метущим унылые холмы Лондона:
Хэмпстед, Клеркенуэлл, Кэмпден и Патни,
Хайгейт, Примроуз и Ладгейт. Тьма не здесь
Тьма не здесь, не в щебечущем мире.
Сойди же, сойди только
В мир одиночества,
В этот не-мир не от мира сего:
Внутренний мрак,
Отрешенность, безличье,
Увядание мира чувств,
Опустошение мира любви,
Бездействие мира души.
Это путь первый, второй
Путь — такой же: не движенье,
Но отказ от движенья; пока движется мир
Сам собою по торным дорогам
Прошлого и будущего.
IV
Время и колокол отмерили срок,
В облаке черном свет солнца поблек.
К нам повернется подсолнух?
Вьюнок вытянет к нам стебелек?
Или нас ожидает
Хлад
Тисовых пальцев забвенья?
Блистает пернатый король-рыболов,
блистает и тает;
Незыблемый свет
В незыблемой точке мировращенья.
V
Слова и мелодия движутся
Только во времени; а то, что живет,
Может только исчезнуть. Слова, отзвучав,
Достигают безмолвья. Лишь порядком, лишь ритмом
Достигнут слова и мелодия
Незыблемости — как китайская ваза
Незыблемо движется вечно;
Достигнут не той неподвижности скрипки
При длящейся ноте — достигнут со-бытия;
Иными словами, когда конец предваряет начало,
А конец и начало — всегда
«До» начала и «после» конца.
И все всегда сейчас. Слова искажаются,
Трещат и ломаются от перегрузки,
От напряженья скользят, расползаются, гибнут,
Гниют до неточности — им не застыть неподвижно,
Незыблемо. Визг и брань осаждают их,
И болтовня, и
