Я уверен, существует много людей, кто, как и я, оказались столь глубоко потрясены событиями сентября 1938 года[27 — …глубоко потрясены событиями сентября 1938года. — 29–30 сентября 1938 г. премьер-министры Великобритании (Н. Чемберлен) и Франции (Э. Даладье) заключили в Мюнхене с фашистскими диктаторами — А. Гитлером и Б. Муссолини соглашение о разделе Чехословакии: Германия получила Судетскую область, что предопределило захват ею всей Чехословакии в 1939 г. и способствовало началу Второй мировой войны.], что так и не смогли оправиться от потрясения; людей, кому этот месяц принес более глубокое осознание положения в целом. Не то чтобы все это не поддавалось пониманию: в самих событиях не содержалось ничего удивительного. Не было наше глубочайшее огорчение, как это становится все более очевидным, и результатом несогласия с проводимой в тот момент политикой и связанным с ней поведением. Новым и неожиданным стало чувство унижения; оно, казалось, требовало акта личного раскаяния, смирения, покаяния и исправления; ведь в том, что случилось, присутствовала и твоя глубокая вовлеченность и ответственность. Это, повторяю, было не критикой действий правительства, но сомнением в основах цивилизации. Мы не могли согласовать одно убеждение с другим, у нас не нашлось идей, которые мы могли бы или подчинить, или противопоставить идеям, противостоящим нам. Было ли центром нашего общества, всегда так уверенного в своем превосходстве и в своей правоте и столь не сомневающегося в своих потенциальных ресурсах, нечто более вечное, чем конгломерат банков, страховых компаний и промышленных предприятий, и была ли у него вера более существенная, чем вера в совокупную прибыль и сохранение дивидендов? Мысли, подобные этим, сформировали исходный пункт и должны оставаться оправданием того, что я не мог не сказать.
6 сентября 1939 г.[28 — 6 сентября 1939 г. — Элиот пишет уже после того, как 1 сентября 1939 г. Германия вторглась в Польшу — началась Вторая мировая война, а 3 сентября Великобритания и Франция объявили войну Германии.] Данная книга в целом, с предисловием и примечаниями, была закончена до того, как стало известно, что нам предстоит война. Однако возможность войны, ныне осуществившаяся, всегда осознавалась мною, и те единственные дополнительные замечания, которые я чувствую себя обязанным сделать, таковы: во-первых, расстановка сил, обнаружившая себя, более ясно доведет до нашего сознания взаимоисключающий характер альтернативы между христианством и язычеством; и, во-вторых, мы не можем позволить себе отложить конструктивное мышление до окончания военных действий — до того момента, когда, как известно из опыта, к доброму совету не всегда прислушиваются.
Примечания
С. 9. Используя термин «Идея», я, конечно, имел в виду определение, данное Кольриджем, когда в начале своего труда «Церковь и государство», он высказывается следующим образом: «Под идеей я подразумеваю (в данном случае) понятие вещи, не абстрагированное от какого-либо частного состояния, формы или модуса, в которых вещь может существовать в то или иное время; равно как и не образованное посредством обобщения от некоторого количества или последовательности таких форм или модусов; но дающееся знанием ее предельной цели».
С. 10. Христианские социологи. — Я глубоко обязан нескольким христианским экономистам и социологам, как английским, так и зарубежным, и особенно Р.Г. Тоуни[29 — Toyни, Ричард Генри (1880–1962) — английский историк экономики, христианский социалист, автор работ «Образование. Социалистическая ориентация» (1924), «Британское лейбористское движение» (1925), «Равенство» (1931) и др.]. Нет нужды далее развивать особенности моего подхода, представленного на этих страницах, однако интересно сопоставить с ним трактовку проблемы церкви и государства у В.А. Диманта в его чрезвычайно ценной «Христианской политики» (с. 120 и след. и с. 135 и след.). Отец Димант замечает, что влияние Церкви «не может ныне утверждаться на том основании, что она представляет всех граждан». Но хотя Церковь и не представляет всех граждан в том смысле, в каком про члена Парламента можно сказать, что он «представляет» избирателей своего округа, даже тех, кто убежденно голосует против него, — ее функция, однако, кажется мне более широкой, чем только «обеспечивать индивиду его право преследовать определенные цели, не являющиеся при этом политическими»; то, что меня интересует в первую очередь и постоянно, — это не ответственность Церкви перед отдельной личностью, но ее ответственность перед общиной. Отношения церкви и государства могут быть отношениями сдержек и противовесов, но основанием и оправданием данных отношений является отношение Церкви к обществу. Отец Димант очень хорошо демонстрирует расклад сил, стремящихся к принятию абсолютистского государства, и справедливо замечает, что «данный факт секуляризации человеческой жизни не проистекает, главным образом, из расширения полномочий государства. Скорее именно усилия государства восстановить свое значение в жизни народа оказались разобщены вследствие того смешения социальных целей и средств, в котором и проявляется его секуляризация».
Одна из причин возникновения тоталитарного государства коренится в попытке государства исполнять ту функцию, которую перестала выполнять Церковь, — вступать в отношения с общиной, которые Церковь не смогла более поддерживать, — что приводит к признанию в качестве полноправных граждан лишь тех, кто готов принять государство в данной его функции.
Я всем сердцем согласен с замечанием отца Диманта, что «фактор, делающий большинство наших теорий Церкви и Государства неприложимыми, проявляется в подчинении политики экономике и финансам; и это наиболее верно для демократических государств. Раболепство политики перед плутократией — вот та главная характеристика государства, с которой сегодня сталкивается Церковь».
Отца Диманта волнует, как переломить эту ситуацию в секулярном обществе, а также какое место должна занимать Церковь в этом обществе. Но, если я не понял его превратно, он, как мне кажется, принимает данную секуляризацию за нечто само собой разумеющееся. Полагая, что наше современное общество является в большей мере нейтральным, нежели нехристианским, я пытаюсь рассмотреть, каким оно может стать, если примет христианское направление.
С. 18. «Тоталитаризм может сохранить термины «свобода» и «демократия» и придать им свой собственный смысл».
В «Тайме» (24 апреля 1939 г.) появилось письмо, подписанное генералом Дж. Ф.С. Фуллером; газета отрекомендовала его как одного из двух британских гостей, приглашенных на празднование дня рождения г-на Гитлера. Генерал Фуллер заявляет, что «твердо верует в демократию Мадзини[30 — … Генерал Фуллер заявляет, что «твердо верует в демократию Мадзини…» — Видимо, английскому фашисту импонировала приверженность Джузеппе Мадзини (1805–1872), вождя республиканско-демократического крыла итальянского Рисорджименто (букв, возрождение), «национальной идее»; участие в борьбе за национальное освобождение и объединение раздробленной Италии он считал религиозным долгом каждого итальянца.], так как ставит долг перед нацией превыше индивидуальных прав». Генерал Фуллер называет себя «британским фашистом» и верит, что Британия «должна плыть по ширящемуся течению этого великого политического преобразования» (т. е. к фашистской системе правления).
С моей точки зрения, генерал Фуллер имеет такое же право называть себя «верующим в демократию», как любой другой.
С. 18. Имитаторами a rebours (наоборот). — Колонка в «Ивнинг Стандарт» от 10 мая 1939 г., озаглавленная «Кредо «назад на кухню» подвергается осуждению», сообщила о ежегодной конференции Клерикальной ассоциации государственных служащих.
«Представительница министерства транспорта мисс Бауэр выступила с инициативой, чтобы ассоциация предприняла шаги к снятию запрета (т. е. запрета замужним женщинам занимать должности в государственном аппарате), и сказала, что было бы мудрым шагом отменить установление, воплощающее один из основных принципов нацистского кредо — низведение женщины к сфере кухни, детской и церкви».
Данное сообщение, в силу своей краткости, возможно, воздает мисс Бауэр менее чем того требует справедливость, однако я не думаю, что искажу смысл сообщения, если найду в нем скрытую мысль, что все нацистское — дурно и по существу своему не нуждается в обсуждении. Кстати, уже само выражение «низведение женщины» предрешает проблему. А почему бы не допустить, что кухня, дети и церковь вправе считаться требующими внимания замужних женщин? Или что ни одна нормальная замужняя женщина не предпочтет роль кормильца семьи, если сможет обойтись без этого? Но если что и достойно сожаления, то это система, которая делает двойную работу необходимой.
С. 18. Фашистская доктрина. — Я имею в виду лишь доктрину, провозглашающую абсолютную власть государства или непогрешимость правителя. О «Корпоративном государстве», рекомендуемом энцикликой Quadragesimo Anno[31 — Корпоративное государство — государство, где избирательное право осуществляется, в соответствии со средневековым принципом, по сословно-социальным куриям. Энциклика «Quadragesimo Аппо» — послание Пия XI. Идею корпоративного государства на свой лад как форму авторитарного политического режима разрабатывали идеологи фашизма.], речь не идет. Не идет речь и об экономической организации тоталитарных государств. У обычного человека фашизм вызывает протест не потому, что он является язычеством, но потому, что человек испытывает страх перед властью, даже и языческой.
С. 19. Специально подброшенная идея германской национальной религии. — Я не могу придерживаться столь низкого мнения о немецком интеллекте, чтобы принимать за чистую монету байки о возрождении дохристианских культов. Тем не менее, я могу поверить, что вид религии, предложенный проф. Вильгельмом Хауэром, реально существует, — и очень сожалею, что могу поверить. Я ссылаюсь на эссе д-ра Хауэра в весьма интересном издании «Новая религия Германии» (Аллен и Анвин, 1937), где ортодоксальное лютеранство защищает Карл Гейм, а католицизм — Карл Адам.
Религия Хауэра деистична, утверждая «поклонение более чем человеческому Богу». Он считает, что данный культ будет «прорывом из биологических и духовных глубин германской нации», и, если не быть готовым отрицать наличие у германской нации подобных глубин, то я не нахожу в данном утверждении ничего, заслуживающего осмеяния. Он уверен, что «каждая новая эпоха должна создавать свои собственные религиозные формы», — и, увы, эту веру разделяют многие в англосаксонских странах. Он называет себя, в частности, учеником Экхарта; и, верим ли мы или нет, что среди осужденных церковью учений было и учение Экхарта[32 — Экхарт, Иоганн (Майстер Экхарт) (ок. 1260–1327) — монах-доминиканец; его учение о присутствии в душе человека несотворенной единосущной Богу «искры», позволяющей ему воссоединиться с Богом, сближало его с пантеизмом. 28 положений его учения в 1329 г. папской буллой осуждены как еретические. От него берет начало немецкий мистицизм, подготовивший протестантизм.], — доктрина, разделяемая Хауэром, безусловно из тех, что осуждены. Он полагает, что «отход немцев от христианства достиг своей кульминации у Ницше»; многие не стали бы ограничивать этот отход Германией. Он защищает терпимость. Христианство вызывает у него протест, поскольку «оно претендует на владение абсолютной истиной, и с этой претензией связана идея, что люди могут достичь спасения лишь одним путем, через Христа; оно готово либо посылать на костер тех, чья вера и жизнь с этим путем не согласуется, либо молиться за них до тех пор,
