Из высокого стиля, развившегося от Марло через Бена Джонсона (поскольку Шекспир подобной генеалогизации не поддается), XVII век выделил два свойства: «остроумие» и велеречивость. Ни одно из этих свойств не настолько просто и понятно, как может показаться из их обозначений, и на самом деле они не противоположны; и то, и другое осознанно культивируется; ум, культивирующий одно из них, способен культивировать и другое. Поэзия Марвелла, Каули, Мильтона и других поэтов по сути является сочетанием этих свойств в различных пропорциях. И нам следует употреблять эти термины с осторожностью, не допуская их слишком широкого осмысления; ведь как и другие подвижные термины, распространенные в литературоведении, они от эпохи к эпохе меняют свое значение и в целях точности их понимания мы должны в какой-то мере полагаться на образованность и вкус читателя. «Остроумие»[686 — …остроумие — крайне важное для Элиота понятие «wit» — метафизический Разум, или ирония, чего, по его мнению, лишена современная ему поэзия. Он дал тройное определение «wit»: «священная легкость», возникающая на основе сочетания трагического и комического; равновесие эмоционального и интеллектуального начал; исключительная способность создания целостного чувства из самых разнородных элементов (A note on two odes of Cowley // Seventeenth century studies presented to sir Herbert Grierson. Oxford, 1938. P. 242). Единство противоположностей, внесение комического, пародийного в сюжеты, в иные времена воспринимаемые серьезно — один из источников метафизической «иронии», она позволяет видеть явление с разных сторон, испытывать сразу несколько разнородных чувств; разрушительна для догматического мышления, порождает ощущение своего «я» многогранным в пределах вечного божественного порядка.] поэтов каролинской эпохи[687 — Каролинские поэты — см. коммент. 2* к «Метафизическим поэтам».] — это не «остроумие» Шекспира и не «остроумие» Драйдена, великого мастера насмешки, и не «остроумие» Поупа, великого мастера ненависти, и не «остроумие» Свифта, великого мастера омерзения. Имеется же в виду некое свойство, общее и для песен «Комуса»[688 — «Комус» — см. коммент. 3 к «Мильтону II».], и анакреонтических стихов Каули, и «Горацианской оды» Марвелла. Это нечто большее, чем техническое мастерство или словарь и синтаксис эпохи; это то, что мы приблизительно обозначаем как «остроумие», жесткие причинные связи под поверхностным лирическим изяществом. Вы не найдете его ни у Шелли, ни у Китса, ни у Вордсворта; всего лишь отзвук его найдете у Лэндора[689 — Лэндор — см. коммент. 3* к эссе «Классическая филология и литератор» и 9* к эссе «Что такое «малые поэты»?».]; еще менее того — у Теннисона и Браунинга. Если же посмотреть на современников, то м-р Йейтс — ирландец, а м-р Гарди — современный англичанин, то есть м-р Гарди совершенно лишен этого свойства, а м-р Йейтс вообще находится вне этой традиции. С другой стороны, поскольку «остроумие» точно присутствует у Лафонтена, в значительной мере есть оно и у Готье. Что же касается велеречивости, намеренного использования всех возможностей пышного языка, который употреблял и которым злоупотреблял Мильтон, то в поэзии Бодлера также можно найти подобное употребление и даже злоупотребление.
«Остроумие» не является свойством, привычно ассоциирующимся с «пуританской» литературой, с Мильтоном или Марвеллом. Но если это так, значит, мы частично заблуждаемся в нашей концепции «остроумия» и частично — в наших обобщениях относительно пуритан[690 — Пуритане — религиозное движение (со второй половины XVI в.) за очищение Англиканской церкви от элементов католицизма в богослужении, обрядах, доктрине. Отличались строгостью нравов, стоицизмом, упорством в достижении целей, верой в призвание, религиозной нетерпимостью. Их идеология — основа революционной оппозиции роялизму во время Английской революции.]. И если «остроумие» Драйдена или Поупа не единственный вид остроумия в языке, то и все остальные не сводятся просто к некоторой веселости, к некоторому легкомыслию, к некоторой непристойности или к некоторой эпиграмматичности. С другой же стороны, человека типа Марвелла лишь в ограниченном смысле можно назвать «пуританином». Люди, находившиеся в оппозиции к Карлу I, и люди, поддерживавшие республику при Кромвеле[691 — Люди…в оппозиции к Карлу I, и люди, поддерживавшие республику при Кромвеле… — В ходе 1-й (1642–1646) и 2-й (1648) гражданских войн между сторонниками парламента и роялистами парламентская армия О. Кромвеля нанесла решающее поражение армии Карла I Стюарта при Нейзби (1645) и Престоне (1648); король был казнен (1649), провозглашена республика. В 1653 установилась военная диктатура — протекторат Кромвеля.], были не совсем из той породы людей, что впоследствии создавали общества «страстных земельных реформаторов»[692 — …страстные земельные реформаторы — диггеры (англ. diggers), или «истинные левеллеры» (уравнители) — крайнее левое крыло участников Английской революции XVII в.] или «Объединенные Общества Трезвости Эбензера». Многие из них принадлежали к классу «джентльменов» своего времени и просто считали, проявляя при этом значительную долю разума, что правление Парламента, состоящего из джентльменов, лучше, чем правление Стюарта. И хотя они, в определенной степени, были сторонниками Свободы совести, но вряд ли могли предвидеть «чаепитие» и распространение сект Диссидентов[693 — …вряд ли могли предвидеть чаепитие и распространение сект Диссидентов — диссиденты, или нонконформисты — совокупное обозначение приверженцев протестантских течений, оппозиционных государственной церкви — англиканству в Англии в период Реформации: пресвитериан, конгрегационалистов, квакеров и др. Сначала они пытались реформировать англиканскую церковь в духе кальвинистского пуританства, позднее отделились от неё. После реставрации монархии в 1766 г. они по сути оказались вне закона, многие эмигрировали в Америку. Их деятельность там привела к «Бостонскому чаепитию» — важному эпизоду борьбы английских колоний за независимость: в 1773 г. в знак протеста против беспошлинного ввоза англичанами чая в Северную Америку, что подрывало ее экономику, члены массовой тайной организации «Сыны свободы» в декабре 1773 г. проникли на английские корабли в Бостонском порту и выбросили в море партию чая, а в 1775 г. началась война США за независимость.]. Будучи людьми культурными и образованными, даже повидавшими мир, некоторые из них оказались восприимчивы к тому духу времени, который постепенно становился французским духом времени. Этот дух, что весьма любопытно, был совершенно противоположен подспудным тенденциям и действующим силам пуританства; дух религиозной непримиримости наносит большой ущерб поэзии Мильтона; Марвелл, активный слуга народа, однако прохладный приверженец идеи и поэт меньшего масштаба, терпит от этого значительно меньший ущерб. Его строку на постаменте статуи Карла II: «Такого короля ни одному резцу прикрасить не удастся»[694 — …Его [Марвелла] строку на постаменте статуи Карла /… — Элиот ошибся: надпись на памятнике в лондонской фондовой бирже принадлежит не Марвеллу.], — можно сопоставить с его критикой Великого Восстания[695 — …Великое Восстание — Английская революция XVII в.]: «Люди… обязаны и могли бы верить королю»[696 — …Люди… обязаны и могли бы верить королю… — Э. Марвелл. «Репетиция перестановки».]. Таким образом, Марвелл более человек своего времени, нежели пуританин, говорит более ясно и недвусмысленно голосом своей литературной эпохи, чем это делает Мильтон.
Этот голос необычайно звучен в «Стыдливой возлюбленной». Тема представляет собой одно из великих традиционных общих мест европейской литературы. На эту тему написаны «О моя возлюбленная», «Собирай бутоны роз», «Прощай, милая роза»; она звучит в обнаженной суровости Лукреция и чрезмерном легкомыслии Катулла. Ту же тему «остроумие» Марвелла обновляет разнообразием и расположением образов. В первой из трех строф Марвелл играет с с причудливым допущением, начинающимся с комплимента и кончающимся удивлением.
Сударыня, будь вечны наши жизни,
Кто бы стыдливость предал укоризне?
………………………………………
А я бы в бесконечном далеке
Мечтал о вас на Хамберском песке,
Начав задолго до Потопа вздохи.
И вы могли бы целые эпохи
То поощрять, то отвергать меня
Как вам угодно будет — вплоть до дня
Всеобщего крещенья иудеев!
Любовь свою, как семечко, посеяв,
Я терпеливо был бы ждать готов
Ростка, ствола, цветенья и плодов.
Перевод Г. Кружкова
Мы отмечаем высокий темп, последовательность концентрированных образов, при этом каждый усиливает изначальное фантастическое допущение. Когда процесс доведен до конца и ему подведен итог, стихотворение неожиданно делает удивительный поворот, заключающий в себе одно из важнейших средств достижения поэтического эффекта со времен Гомера:
Но за моей спиной, я слышу, мчится
Крылатая мгновений колесница;
А перед нами — мрак небытия,
Пустынные, печальные края…
Перевод Г. Кружкова
Вся цивилизация пребывает в этих строках.
Pallida mors aequo pulsat pede pauperum tabernas,
Regumque turns… (I, iv, 13–14)
Бледная ломится Смерть одною и тою же ногою
В лачуги бедных и в царей чертоги[697 — …Бледная ломится Смерть… — Гораций. «Оды», Кн. I, iv, 13–14.].
Перевод А. Семенова-Тян-Шанского
И не только Гораций, но и сам Катулл:
Nobis, cum semel occidit brevis lux,
Nox est perpetua una dormienda. (V, 6)
Помни: только лишь день погаснет краткий,
Бесконечную ночь нам спать придется[698 — …Помни: только лишь день погаснет краткий… — Катулл. «Carmina», V, 6.].
Перевод С. Шервинского
Стих Марвелла не обладает величественной звучностью катулловой латыни; однако образ Марвелла, конечно же, более емок и прозревает большие глубины, чем у Горация.
Современный поэт, достигни он таких высот, скорее всего и завершил бы стихотворение этим нравственным размышлением. Но три строфы Марвелла находятся по отношению друг к другу в чем-то вроде силлогического соотношения. После непосредственного приближения к донновскому настроению:
И девственность, столь дорогая вам,
Достанется бесчувственным червям…
В могиле не опасен суд молвы,
Но там не обнимаются, увы!
Следует заключение:
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Сплетем в один клубок нерасторжимый
И продеремся, в ярости борьбы,
Через железные врата судьбы[699 — …И девственность, столь дорогая вам… — Э. Марвелл. «К стыдливой возлюбленной», 31 и след.].
Перевод Г. Кружкова
Вряд ли кто-либо будет отрицать, что в этом стихотворении присутствует «остроумие»; однако не столь, пожалуй, очевидно, что это «остроумие» образует целую нарастающую и спадающую гамму образов огромной мощи. «Остроумие» не просто сочетается с воображением, но сплавляется с ним. Мы с легкостью осознаем «остроумие» причудливого допущения в образной последовательности («любовь свою, как семечко, посеяв», «до дня всеобщего крещенья иудеев»), но эта фантазия, как иногда бывает у Каули или Кливленда, не довлеет самой себе. Она является формальным украшением серьезной мысли. В этом ее превосходство над мильтоновскими L’Allegro («Веселый»), И Penseroso («Задумчивый»)[700 — «L allegro» («Веселый»), «II penseroso» («Задумчивый») — лирический диптих (1632) Мильтона.] или над более легкими и менее удачными стихотворениями Китса. Фактически этот союз легкомысленности и серьезности (серьезность углубляющий) характерен именно для
