Разумеется, все пророки периода, предшествующего тому, о котором я должен писать, больше преуспели в разоблачениях (каждый по-своему), нежели в созидательной работе; при этом каждого из них легко можно обвинить в утомительной бранчливости. Что же до идеи, такой, например, как «Культура», то она способна привести ее автора к выводам, которых он не только не мог предвидеть, но и вряд ли бы одобрил. Уже в «Опытах» Культура начинает выглядеть несколько более формальной («начинает» — не в хронологическом смысле) и несколько более анемичной. Там же, где появляются сэр Чарльз Эддерли и м-р Рэбек[861 — Сэр Чарльз Эддерли — автор книг «Эссе о человеческом счастье» (1849), «Несколько соображений о национальном образовании и наказаниях» (1874) и др. Рэбек, Джон Артур (1801–1879) — политик, ученик создателя философии утилитаризма И. Бентама, друг Дж. С. Милля, основателя английского позитивизма. Арнолд критикует их за национальное самодовольство в эссе «Функция критики в настоящем» (1864, вошло в «Критические опыты»).], жизни гораздо больше, чем в разделах исключительно литературно-критического характера. Арнольд, как мне кажется, сильнее всего в сатире и в апологии литературы, когда он либо защищает, либо провозглашает ту или иную точку зрения.
Для нас, как я уже отметил, Арнольд скорее друг, чем лидер.
Он был «глашатаем идей», но большинство этих идей уже никто не воспринимал всерьез. Его «Культура» не способна ни помочь, ни навредить. Но он, по крайней мере, является предшественником того, что нынче называют Гуманизмом, и о котором необходимо сказать здесь несколько слов хотя бы для противопоставления и сравнения его с Эстетизмом Пейтера. В какой мере Арнольд ответствен за рождение Гуманизма, сказать трудно, достаточно отметить, что это течение довольно естественно вытекает из его доктрины, а также что американский вариант Гуманизма обязан прежде всего Чарльзу Элиоту Нортону[862 — Нортон, Чарльз Элиот — см. коммент. 32* к «Идее…»], и, следовательно, Арнольда вполне можно зачислить в число возможных предков. Однако сходство слишком явно, чтобы его игнорировать. Различие заключается в том, что Арнольд вполне мог породить и нечто совсем отличающееся — мировоззрение Уолтера Пейтера. Сходство заключается в том, что литература, или Культура, имеет у Арнольда тенденцию узурпировать место Религии. С одной точки зрения, принадлежащие Арнольду теория Искусства и теория Религии вполне гармонируют друг с другом, а Гуманизм просто представляет собой некое более стройное целое. Прозаические произведения Арнольда распадаются на две части: те, что написаны о Культуре, и те, что написаны о Религии; при этом в книгах о Христианстве снова и снова повторяется, похоже, лишь одна мысль: христианская вера для человека культуры, разумеется, невозможна. Они до утомительности негативны. Но их негативность особого рода: главная цель, поставленная там, — убедить, что эмоции, присущие христианству, можно и должно сохранять без веры. Из подобной посылки два разных типа читателя могут извлечь два разных вывода: (1) что Религия — это Мораль, (2) что Религия — это Искусство. Следствием религиозной деятельности Арнольда является отделение Религии от мысли.
В самом Арнольде, как и в большинстве его современников, сколь различны бы они ни были, содержался сильный элемент пуританской морали. И сама сила его нравственного чувства — плюс слепота, добавим мы, — не позволяла ему увидеть, насколько странно могли выглядеть осколки того строения, которое он так опрометчиво разрушал. «Сила христианства заключалась в той необыкновенной эмоциональности, которую оно возбуждало», — говорит Арнольд; он совершенно не понимает, что это просто рекомендация извлечь из христианства весь эмоциональный кайф, какой только можно, абсолютно не заботясь о вере как таковой; он слеп в отношении будущего и потому не предвидит появления ни «Мария эпикурейца» ни, наконец, «De Profundis»[863 — «De Profundis» (первые два слова латинской версии 129 псалма «Из глубины воззвах») — название письма О. Уайлда (дано публикатором О. Россом, сам писатель назвал его «В тюрьме и оковах» — Epistola: in Carcera et Vinculis) из Редингской тюрьмы, где он находился в 1895–1897 гг.; адресовано другу, поэту, лорду Альфреду Дугласу; отрывок из письма опубликован в 1905 г.]. Более того, в своих книгах по проблемам христианства он как будто нарочно выставляет на обозрение тот самый провинциализм, с которым так сражался в других. «Месье де Лавелайе[864 — Барон де Лавелайе (Lavelaye), Эмиль Луи Виктор (1822–1892) — религиозный писатель, католик, автор книг «О будущем католических народов» (1875), о протестантизме и католицизме, о социализме.], — пишет Арнольд в предисловии к книге «Бог и Библия» с такой почтительностью, словно цитирует самого месье Ренана[865 — Ренан — см. коммент. 12* к «»Мыслям» Паскаля».], — поражен, как может только быть поражен всякий благоразумный католик, высшей свободой, порядком, стабильностью и религиозной серьезностью протестантских наций по сравнению с нациями католическими». И самодовольно продолжает: «такими их сделала их религия». В данном случае меня интересуют не действительные различия между католицизмом и протестантизмом, но только тон, который избирает Арнольд в этом предисловии и во всей книге, тон, ничуть не более либеральный, чем у сэра Чарльза Эддерли, м-ра Рэбека или «теннисоновского громадного широкоплечего англичанина»[866 — …»теннисоновского громадного широкоплечего англичанина». — Теннисон в поэме «Принцесса» (эпилог, 84–89) сатирически изображает самодовольного «настоящего англичанина», сэра Уолтера, владельца жирных быков и овец, благотворителя, автора брошюр о «гуано и зерне».]. Он насмехается над Гербертом Спенсером[867 — Спенсер, Герберт — (1820–1903) — английский философ, социолог, основоположник позитивизма.] за то, что «Непознаваемое» занимает у него место Бога, совершенно не сознавая, что это именно его собственное «Вечное», а совсем не мы, приходит к тому же, что «Непознаваемое». И когда мы читаем рассуждения Арнольда о Религии, то начинаем смотреть на его «Культуру» с некоторым подозрением.
Ибо арнольдовская Культура, на первый взгляд столь просвещенная, умеренная и разумная, с такой благопристойностью разгуливает в обществе воли Божьей, что мы можем проглядеть тот факт, что она стремится разработать собственные строгие правила и ограничения.
Разумеется, культура никогда не заставит нас считать ее главным содержанием религии, основываем ли мы нашу церковную дисциплину на «общепризнанном авторитете старших», как говорит Хукер[868 — Хукер — см. коммент. 13* и 19* к «Ланселоту Эндрюсу».], или же на епископальных установлениях.
Разумеется, «культура» как таковая никогда не заставит нас так считать, как не сможет она заставить нас считать квантовую теорию главным содержанием физики, хотя люди, интересующиеся этим вопросом, вне зависимости от степени их культуры твердо придерживаются того или иного мнения; Арнольд же на самом деле подтверждает, что для Культуры все теологические и церковные различия безразличны. Это, впрочем, еще достаточно для нее позитивная догма. Но вот когда мы, с одной стороны, берем «Культуру и анархию», а с другой — «Литературу и догму», наши души постепенно омрачаются подозрением, что возражения Арнольда против сектантов частично вызваны их твердой крепостью в собственной вере, а частично — отсутствием у них оксфордского диплома Магистра искусств. Будучи сам Магистром искусств, Арнольд мог бы несколько аккуратнее употреблять те или иные слова. Но вот уже в предисловии ко второму изданию «Литературы и догмы» он пишет:
«Гардиан»[869 — «Гардиан» — ежедневная газета либерального направления, основана в 1821 г. в Манчестере. (С 1961 выходит одновременно и в Лондоне.)] объявляет «чудо воплощения» «фундаментальной истиной» для христиан. Довольно странно, что именно мне приходится взять на себя труд указать «Гардиан», что фундаментальной вещью для христиан является не Воплощение[870 — Воплощение — см. коммент. 11* к «Заметкам…».], но подражание Христу!
Испытывая сильное сомнение, что собственное «подражание» Арнольда является хотя бы хорошей мимикрией, мы замечаем, что он использует слова «истина» и «вещь» как взаимозаменяемые. Даже приблизительное знание поля, на котором он ведет свою полемику, должно было бы подсказать, что «фундаментальные истины» в теологии и «фундаментальные вещи» из его собственного довольно свободного словоупотребления не имеют даже отдаленного сходства. В итоге Арнольд помещает Культуру на место Религии и оставляет Религию во власти анархии чувств. А ведь культура — это понятие, которое каждый не только может интерпретировать, как ему заблагорассудится, но прямо- таки обязан делать это. В результате благовествование Пейтера вполне естественно следует за пророчеством Арнольда.
Еще до наступления седьмого десятилетия века Пейтер, похоже, уже написал, хотя еще не опубликовал следующие слова:
Теория, идея или система, требующая от нас пожертвовать любой частью жизненного опыта ради каких-то интересов, совершенно нам чуждых, или какая-либо абстрактная моральная установка, с которой мы никак не можем себя идентифицировать, или еще что-нибудь совершенно условное, не должны никоим образом заявлять на нас свои права[871 — «Теория, идея или система… — У. Пейтер. «Очерки по истории Ренессанса». Элиот цитирует по первому изданию.].
Будучи более откровенным в отрицании любой меры вещей, кроме человека, Пейтер на самом деле не говорит ничего более разрушительного, нежели следующий пассаж из Арнольда:
Культура, в своем незаинтересованном преследовании совершенства старающаяся увидеть вещи такими, как они есть, показывает нам, сколь достойна и божественна религиозная сторона в человеке, пусть даже она и не исчерпывает всего человека. Но признавая величие религиозной стороны в человеке, культура, тем не менее, заставляет нас избежать неправильного понимания идеи человеческой полноты.
Религия, следовательно, является лишь «»стороной» в (sic) человеке»; стороной, которая, так сказать, должна знать свое место. Но когда мы обращаемся к Арнольду, чтобы выяснить, что же такое «человеческая полнота», поскольку нам тоже хочется достичь этого столь привлекательного конечного состояния, мы так ничего и не узнаем; во всяком случае, не больше, чем о «секрете» Иисуса Христа, о котором у автора находится так много слов.
Деградацию философии и религии, искусно инициированную Арнольдом, умело продолжает Пейтер. «Философия, религия и культура служат человеческому
