Элиот замечает в предисловии, что многим обязан (упоминавшимся в «Идее христианского общества») — В.А. Диманту и К. Доусону (коммент. 1, 3), а также Карлу Манхейму (см. ниже). Особо отмечены статья Дуайта Макдоналда «Теория «массовой культуры»» (из нью-йоркского журнала «Politics», февраль 1944) как наиболее убедительная «альтернатива» точке зрения Элиота и анонимный критический отклик на нее в том же журнале в ноябре 1946 г.
Единство европейской культуры (The Unity of European Culture). В основе эссе — три выступления Элиота в программе радиовещания на Германию. Впервые опубликованы на немецком языке в Берлине в 1946 г. под названием «Die Einheit der Europaeischen Kultur» издательством «Carl Habel Verlagsbuchhandlung», затем (на английском) включены автором как приложение в книгу «Заметки к определению понятия «культура»» (1948). Сокращенный перевод опубликован в «Литературной газете» 26.Х.1988. С. 15 — под названием «Европейское древо». Впервые в России публикуется полностью и в новой редакции.
Гуманизм Ирвинга Бэббита
Как говорится, легче разрушать, чем строить, а переиначив эту пословицу, можно сказать, что читателю легче понять разрушительное начало авторской мысли, чем созидательное. Более того: если писатель силен в уничтожающей критике, читателей это вполне устраивает. Если у него нет позитивной философии, это никого не заботит, если есть, ее не замечают. Это особенно верно в отношении критиков общества — от Арнольда до наших дней. К таким критикам подходят с одной довольно примитивной меркой: чем яростнее они нападают на те стороны современного общества, что нам не по душе, тем лучше. Проще критерия не подберешь. Ведь критика имеет дело с конкретными вещами, всем нам известными, и писатель просто вторит (в более оформленных выражениях) нашим собственным мыслям; что же касается созидательной программы, то она имеет дело с вещами сложными и незнакомыми. В этом корни популярности Менкена[110 — Менкен, Генри (1880–1956) — американский критик и журналист. В сборниках статей «Книга бурлесков» (1916), «Книга предисловий» (1917), «В защиту женщин» (1918), «Предрассудки» (6 серий, 1919–1927) высмеивал невежество и филистерство соотечественников, именуемых «бубами» (boob), т. е. глупцами. Со временем с позиций аристократической автократии вёл «тяжбы» с христианским моральным кодексом и демократическим правительством. Его главная книга — «Американский язык» (1919). Как редактор журналов «Смарт Сет» (1908–1923) и «Американский Меркурий» (1914–1923) существенно повлиял на формирование американских литературных вкусов, поддерживал Т. Драйзера, С. Льюиса.].
Но существуют более серьезные критики, чем м-р Менкен, и их-то нам следует в конце концов спросить, а что они могут нам предложить, кроме критики. Жюльен Бенда[111 — Бенда, Жюльен (1867–1950) — французский писатель, критик, публицист, защитник разума и интеллекта в противовес романтизму и культу эмоций; в 1910-е годы оказал существенное воздействие на формирование антиромантической позиции и «эстетической критики» Элиота, который в первом же сборнике «Священный лес. Эссе о поэзии и критике» (1920) посвятил Бенда раздел «Французский склад ума» и назвал его «идеальным подметальщиком мусора нашего времени», вынужденным заниматься «критикой-разрушением», т. е. оценил то, что приходилось делать в тот период самому. Элиот не раз ссылался на программную книгу Бенда — «Бельфагор: эссе об эстетике современного французского общества» (1918, в том же году переведенную на английский Э. Паундом) — яркий образец «неоклассицистской» литературной критики начала XX в. Бенда критиковал иррационализм Бергсона, модную в то время эмоциональную экзальтацию, утверждал идеалы здравого смысла и интеллектуального самоконтроля, осуждал «пан-лиризм» и «мистические слияния» критиков с «душами авторов», что вело к изучению «душ» писателей, а не их произведений, утверждал ценность эстетической природы литературы. В 1928 г. «эстетизм» Бенда уже не актуален для Элиота, с иронией отзывающегося о его критике.], к примеру, сознательно ничего не предлагает: это часть его программы; у него романтическое представление о критике как о чем-то абсолютно беспристрастном, что снижает значение его работ. М-р Уиндем Льюис[112 — Льюис, Уиндем (1882–1957) — прозаик, литературный критик, художник, основатель вортицизма, авангардного крыла в искусстве и литературе английского модернизма, основывавший свою эстетику на стремлении к преодолению хаоса «жизни», принципе «дегуманизации», рассматривал абстракцию как полную противоположность «романтическому» мировосприятию, делал ставку на форму, скрывающуюся за «плотью», изображал панцирь человека, его маски, жесты (роман «Тарр», 1914), выявляя его марионеточность. Здесь Элиот имеет в виду публикуемую во второй половине 1920-х и планируемую философскую и художественную прозу, публицистику, литературную критику Льюиса — книги «Искусство быть управляемым» (1926), «Лев и лис» (1927), «Время и западный человек» (1927), сб. рассказов «Дикая плоть» (1927), романы «Тарр» (в новой редакции, 1928), «Избиение младенцев» (1928, часть 1) и «Обезьяны Господни» (1930), фрагменты грандиозного замысла под условным названием «Человек мира». Для современников имя Льюиса связано с созданной им самим эксцентрической маской Всеобщего Врага, отщепенца, не желающего быть конформистом, выступающего против инертности и наглости «масс», претендующего на роль пророка, учителя жизни. Его профашистская публицистика 1930-х вызвала реакцию отчуждения британского литературного мира, политические заблуждения обесценили его художественную прозу. Лишь в 1960-е признана правота Элиота, назвавшего его «крупнейшим прозаиком своего поколения, единственным, кому удалось создать новый стиль в прозе» (T.S. Eliot. A Note on Monstre Gai // The Hudson Review, 7, № 4, Winter 1955. P. 526).] храбро стремится создать позитивную программу, но она пока еще не обрела форму в его печатных работах. Однако в недавно вышедшей книге профессора Бэббита «Демократия и власть» критика переплетается с позитивной теорией и подчинена ей. Сама теория не изложена подробно, а только заявлена. В настоящей статье я хотел бы остановиться на нескольких вопросах позитивной теории м-ра Бэббита.
Центральное место в философии Бэббита занимает теория гуманизма. В его предыдущих книгах мы принимали ее, не пытаясь анализировать, но после «Демократии и власти» (где, на мой взгляд, дается краткое изложение его теории) у нас появилось желание подвергнуть ее сомнению. Проблема гуманизма вне всякого сомнения связана с религиозными проблемами. В этой книге м-р Бэббит не раз дает понять, что для него невозможен религиозный взгляд на вещи, то есть он не может принять на веру некую догму или откровение, и что гуманизм — альтернатива религии. Встает вопрос: является ли эта альтернатива чем-то большим, чем заменителем! А если заменителем, то не относится ли он к религии так же, как филантропия к гуманизму? Что это, в конце концов, — мировоззрение, способное существовать обособленно, или производное от религии, которое просуществует в истории короткий период времени на потребу нескольким высокообразованным людям, вроде м-ра Бэббита, у кого, к тому же, христианские корни и кто, как и многие, всего на одно-два поколения ушел от подлинного христианства? Говоря другими словами, может ли оно просуществовать дольше срока жизни одного-двух поколений?
М-р Бэббит говорит о «представителях гуманитарного движения», что «они хотят жить на природном уровне и в то же время пользоваться теми преимуществами, которые удалось обрести в прошлом, благодаря гуманистическому или религиозному знанию».
Определение великолепно, однако побуждает нас спросить, не сможем ли мы, изменив всего несколько слов, получить определение гуманиста: «Они хотят жить на человеческом уровне и в то же время пользоваться теми преимуществами, которые удалось обрести в прошлом, благодаря религиозному знанию».
Если подобная перестановка оправдана, это означает, что разница невелика: филантроп подавил в себе собственно человеческое начало и остался с животным; гуманист подавил-божественное начало и остался с человеческим, которое может легко вновь опуститься до животного, с которым он так старался расстаться.
М-р Бэббит — решительный сторонник традиций и преемственности, и он знает (в чем ему помогает основательная энциклопедическая образованность), что христианство — важная часть истории человечества. Гуманизм и религия являются историческими фактами, ни в коем случае не параллельными; гуманизм — явление временное, а христианство продолжающееся. Нет смысла предполагать, как развивались бы европейские народы без христианства или воображать традицию гуманизма, равноценную традиции христианства. Можно сказать лишь одно: хуже или лучше, но мы были бы другими. Думая о будущем, можно представить его себе, только прибегая к фактам из прошлого; нам приходится использовать наши наследственные черты, а не отрицать их. Религиозные обычаи людей очень прочные — повсюду и всегда, у всех народов. Гуманистических же обычаев не существует; гуманизм, мне кажется, всего лишь состояние ума отдельных людей в отдельных местах, в определенное время. Чтобы существовать, гуманизм должен опираться на какое-нибудь мировоззрение, потому что в его основе не позитивное, а критическое начало — я бы даже сказал паразитическое. Гуманизм всегда был полезен и может оставаться таковым и впредь, но он никогда не принесет избранным народам падающих с неба куропаток или манны.
Трудно понять, что подразумевает м-р Бэббит под гуманизмом, потому что он склонен, объединив его с религией, выставить их в боевом порядке против филантропии и натурализма; я же пытаюсь противопоставить его религии. М-р Бэббит то и дело употребляет фразы, вроде «традиция гуманистическая и религиозная», что наводит на мысль, что можно было бы сказать «традиция гуманистическая или религиозная». Поэтому нужно изловчиться, чтобы определить гуманизм, исходя из тех немногих примеров, которые приводит м-р Бэббит.
Следует заметить, что он считает гуманистами Конфуция, Будду, Сократа и Эразма (не знаю, включен ли сюда Монтень). Может удивить, что в списке присутствуют Конфуций и Будда, ведь они обычно считаются основателями религиозных учений. Однако м-р Бэббит делает акцент на человеческих мотивах, а не на проявлении сверхъестественного. Начать с того, что нельзя ставить в один ряд Конфуция и Будду. Не сомневаюсь, что м-ру Бэббиту известно намного больше меня об этих двух личностях, но даже те люди, которым о них известно даже меньше, чем мне, знают, что конфуцианство сумело сохраниться, примкнув к распространенной религии, а буддизм, признавая зависимость человека от божества, сохранился в виде такой же самостоятельной религии, как христианство.
Что до отношения Сократа и Эразма к религиям, существовавшим в их время в странах, где они жили, то оно, мне кажется, очень отлично от отношения профессора Бэббита. До какой степени была глубока вера Сократа и не была ли его легендарная просьба принести в жертву петуха всего лишь проявлением мужества или даже иронии, сказать трудно — это похоже на то, как если бы профессор Бэббит принимал
