Затем я выделю такую категорию, как критик-энтузиаст. Такого критика не призовут, когда надо вынести беспристрастное суждение, поскольку свое призвание он скорее видит в том, чтобы горячо пропагандировать привлекающих его авторов, пусть даже об этих авторах никто уже не помнит или к ним относятся с незаслуженным пренебрежением. Этот критик обращает наше внимание на подобных авторов, старается показать их не замеченные нами достоинства и продемонстрировать, что у них есть прелестные качества, тогда как мы думали, будто там сплошная скука. Такого типа критиком был Джордж Сейнтсбери, эрудит, добрейший человек, которого отличали ненасытная страсть к авторам второго ряда и умение находить сильные стороны, часто присущие произведениям второго ряда. Кто, кроме Сейнтсбери[137 — Сейнтсбери, Джордж (1845–1933) — английский литературовед позитивистского толка; автор историй французской (1882), английской (1898) литератур, истории критики (1900–1904), английской просодии (1906–1910), монографий о Драйдене (1887), В. Скотте (1897), М. Арнольде (1899) и др.], взявшись писать о французском романе, уделил бы намного больше места Полю де Коку[138 — Кок, Поль де (1793–1871) — французский писатель, чье имя стало нарицательным для обозначения фривольной, эротической литературы.], чем Флоберу? Был еще мой давний приятель Чарльз Уибли; почитайте, что он пишет, к примеру, о сэре Томасе Уркхарте или о Петронии[139 — Уибли, Чарльз (1859–1930) — английский литературный критик, журналист, автор эссе (в книге «Исследование искренности», 1898, переизд. 1926) о Петронии и сэре Томасе Уркхарте (1611–1660) — приближенном принца Карла (позднее Карл II), известном переводами первых трех книг Рабле (две опубликованы в 1653, третья — в 1693), авторе трудов по математике, лингвистике. Элиот написал эссе «Charles Whibley. A memoir» (1931) и посвятил ему книгу «Назначение поэзии и назначение критики» (1933).]. Вспомню и Квиллера-Коуча[140 — Квиллер-Коуч, сэр Артур (1863–1944) — профессор английской литературы (с 1912 г.) в Кембриджском университете. Издатель первой «Оксфордской антологии английской поэзии» (1900), инициатор издания «Нового кембриджского собрания сочинений Шекспира» (1921–1966), автор двухтомника «Искусство сочинения» (1916) и «Искусство чтения» (1920), собрания романов и рассказов в тридцати томах (1928).], должно быть, многих своих кембриджских слушателей научившего отыскивать в английской литературе восхитительные места вовсе не там, где их обычно ждут.
Теперь обратимся к критику-теоретику академического склада. Для меня теоретик и приверженец академизма чаще всего одно и то же лицо, однако следует признать, что рамки этой категории чрезмерно широки, ведь в нее входят и ученый в чистом виде, допустим, У.П. Кер[141 — Кер, Уильям Пэтон (1855–1923) — профессор Оксфордского и Лондонского университетов, автор книг по истории английской, шотландской и скандинавских литератур («Эпос и рыцарский роман», 1897; «Темные века», 1904; «Английская средневековая литература», 1912, и др.).], который мог пояснить творчество автора той или иной эпохи, представляющего ту или иную литературу, взяв для сравнения автора из другой эпохи, писавшего на другом языке, и критик философского склада, как А.А. Ричардс[142 — Ричардс, Айвор Армстронг (1893–1979) — английский теоретик литературы, поэт, лингвист, психолог, один из основоположников «новой критики». Главным событием в бытии современного человека считал «нейтрализацию природы», переход от «магических воззрений» на нее к научным. В работах 1920-х очевидно стремление сделать литературоведение научным, объяснить феномен поэзии в ракурсе ее воздействия на читателя, на основе законов психологии. Утверждал, что поэзия, в отличие от науки, основана на «псевдоутверждениях», не имеющих «эмпирической основы», но парадокс в том, что они — источник энергии, позволяющей человеку наиболее эффективно действовать в «мире факта». Рассматривал поэзию как умственную терапию, «лекарство». Разрабатывал «гипнотическую теорию», постулирующую равновесие противоположных импульсов, достигаемое главным образом посредством «взаимосвязанной образности», основывающейся на ритме. Своим предшественником считал Кольриджа («Кольридж о воображении», 1935, переизд. 1950), видел в нем семантика, внесшего важный вклад в эту науку будущего. Продолжая традицию М. Арнольда, предъявлял «высшие требования» к поэзии, убежденный в том, что от нее зависит жизнь цивилизации. Основные работы — «^Принципы литературной критики» (1924), «Наука и поэзия» (1926), «Критические разборы» (1929).], или его ученик, тоже критик-философ Уильям Эмпсон[143 — Эмпсон, Уильям (1906–1984) — английский поэт и критик, представитель «новой критики». В книге «Семь типов многозначности» (1930), принесшей ему известность, анализировал текст, раскрывая множественность пластов таящегося в нем смысла, систематизировал различные виды многозначности в поэзии. Поддержал и усилил те перемены в поэтических вкусах и приемах литературно-критического анализа, инициаторами которых были Элиот, Паунд, Ричарде. Под влиянием Элиота ценил в истории английской поэзии позднего Шекспира, Донна, Дж. Герберта и характеризовал ее эволюцию как движение по нисходящей — к «остроумию» Поупа, запутанным сравнениям Вордсворта и туманным словесам Суинберна. В истории английской критики за ним закрепилась репутация своенравного, «заблудшего гения».]. И Ричарде, и Эмпсон к тому же поэты, однако я не рассматриваю их критические работы как приложение к поэтическому творчеству. А в какую категорию мы поместим других наших современников, таких как Л.А. Найтс[144 — Найтс, Лайонел Чарльз (1906–1997) — представитель «поэтического направления» в английском шекспироведении. Рассматривал Шекспира как поэта, творчество которого есть единое целое и воплощает в поэтической форме меняющееся со временем отношение поэта к жизни. Занимал позицию, близкую Элиоту, усматривая распад «старого культурного единства» елизаветинского времени в «грубой, скучной, тривиальной» комедии Реставрации («Комедия Реставрации», 1937).] и Уилсон Найт[145 — Найт, Уилсон (1897–1985) — английский шекспировед, актер, режиссер шекспировских спектаклей; один из основоположников «новой критики» драмы, интерпретировал шекспировские пьесы как метафоры; ценил в литературе не временное, а «пространственное измерение», «набор соответствий», соотносящихся друг с другом вне зависимости от временной последовательности действия, т. е. сюжета. Выявлял в тексте постоянные мотивы, образы, символы как выражение «экстрасенсорных измерений духовной реальности». Автор работ «Миф и чудо» (1929), «Огненное колесо» (1930), «Господствующая тема» (1931), «Шекспировская «Буря» (1932), «Венец жизни» (1947) и др.], о которых можно только сказать, что критическую деятельность они сочетали с преподавательской? Или такого значительного критика, как доктор Ф.Р. Ливис[146 — Ливис, Фрэнк Реймонд (1895–1978, Кембридж) — самый влиятельный после Элиота, английский критик XX в., представитель социокультурного направления, в своих работах давший альтернативу марксизма критически настроенной части общества, воспринимавшей литературу не только как «сокровищницу изящной словесности», но и как форму сопротивления негативным симптомам общественного развития. Объясняя болезни современного общества разрывом с культурной традицией, был убежден в том, что спасти человечество призвана гуманитарная интеллигенция, не многочисленная, но способная стать генератором духовной энергии для всей нации («Массовая цивилизация и культура меньшинства», 1930; «Культура и окружение», 1933, соавтор Д. Томпсон). Его работы представляют собою сплав литературоведения и публицистики и написаны в духе либерализма, подкрепленного протестантской этикой. Издавал в Кембридже влиятельный (несмотря на малотиражность — несколько сот экземпляров) ежеквартальник «Скрутини» (1932–1953).], которого, пожалуй, стоило бы назвать критиком-моралистом? Критик, занимающий свое место в академической иерархии, скорее всего известен специальными трудами, — посвященными какому-то периоду или автору, но едва ли справедливо именовать его критиком-специалистом, поскольку тем самым как бы отрицается право такого критика обращаться к любым литературным явлениям, которые его интересуют.
Наконец, перед нами критик, о деятельности которого можно сказать, что это побочный продукт его художественного творчества. Возьмем критику, принадлежащую поэту. Видимо, мы в этом случае должны сказать, что имеем дело с поэтом, пишущим критику? Так или иначе, данная категория включает тех, кто известен прежде всего своим поэтическим творчеством, но чья критика обладает собственными достоинствами, а не просто важна, поскольку может помочь пониманию стихов, принадлежащих этому же автору. В эту категорию я включаю Сэмюела Джонсона и Кольриджа, а также Драйдена и Расина, подразумевая написанные ими предисловия к своим произведениям, и, с некоторыми оговорками, Мэтью Арнольда; наконец, со всем смирением к той же категории я причисляю себя. Надеюсь, мне теперь не придется пояснять, что не по лености я решил использовать в качестве материала ту критику, которая принадлежит мне самому. И, уж разумеется, не по соображениям тщеславия; когда, готовясь к этой лекции, я стал читать необходимые тексты, выяснилось, что многие свои эссе я слишком давно не перечитывал и подходить к ним должен скорее аналитически, а не с горячими ожиданиями.
Счастлив заметить, что, перечитывая, я испытывал неловкость не так часто, как со страхом предполагал. Разумеется, в этих эссе есть мысли, с которыми я теперь не согласился бы, и мнения, которые ныне я не стал бы отстаивать с той твердостью и убежденностью, с какой их формулировал, или даже не повторил бы, не внеся важных уточнений; есть заявления, чей смысл теперь от меня просто ускользает. Относительно каких- то вещей я теперь знаю больше, чем прежде, относительно других мои знания улетучились. К примеру, перечитывая свое эссе о Паскале, я поражался тому, как, видимо, много знал об этом предмете, когда взялся о нем писать. А есть темы, к которым у меня просто пропал интерес, и если меня теперь спросят, не изменил ли я своего представления о том-то и том- то, мне придется ответить: не знаю — или же: мне безразлично. Встречаются ошибочные оценки и, о чем я жалею больше, ошибочные по тону пассажи, где иной раз дает себя почувствовать то агрессивность, то горячность, то самонадеянность вкупе с грубостью, — бравада воспитанного, мягкого человека, когда все его общество — пишущая машинка. При всем том я признаю свою родственную связь с человеком, которому принадлежат все эти высказывания, и при всех приведенных оговорках, считаю себя тем же самым лицом.
Впрочем, необходимость сделать оговорку я испытываю и здесь. Меня постоянно раздражает то обстоятельство, что сказанное мною, может быть, тридцать, а то и сорок лет тому назад цитируют так, словно это было сказано только вчера. Несколько лет тому назад один весьма проницательный автор, писавший о моих эссе, — к тому же в весьма для меня лестном тоне, — рассматривал их так, как будто еще в самом начале своей критической деятельности я уже, в основном, разработал всю методологию и структуру, а далее всю жизнь только совершенствовал эту структуру и добавлял детали. Если я выпускаю в свет сборник эссе или даю разрешение какой-то из них перепечатать в другом издании, я непременно указываю год, когда он был впервые напечатан, чтобы читатель
