Комментарии
«Что такое «малые поэты»?» (What is Minor Poetry?). Выступление в Ассоциации книголюбов города Суонси и западного Уэльса в сентябре 1944 г. Впервые опубликовано в журнале «Welsh Review» (Cardiff, III, 4) в декабре 1944. Перевод выполнен по изданию! T.S. Eliot «On Poetry and Poets». L.; Faber and Faber, 1957. Публикуется впервые.
Вергилий и христианский мир
Почитание, с которым к Вергилию относились на протяжении всей истории христианского мира, можно в ходе его исторического рассмотрения легко представить публике как результат разного рода случайностей, несообразностей, перетолкований и суеверий. При подобном подходе становится понятно, почему поэзия Вергилия ценилась так высоко, однако невозможно прийти к пониманию, почему именно он заслужил столь высокое место. Еще менее убедительным выглядит заключение о необычайной ценности творчества Вергилия для сегодняшнего, завтрашнего и последующих поколений. Меня же интересуют те качества, которые делают его особенно близким для христианского сознания. Подобное утверждение отнюдь не означает, что тем самым ему придается некая особая роль как поэту или даже моралисту среди других поэтов, греческих или римских.
Существует, однако, некая «случайность», своего рода «перетолкование», сыгравшее столь важную роль в истории, что пренебрежение им выглядело бы намеренным умолчанием. Речь, разумеется, идет о четвертой Эклоге[208 — …Речь… идет о четвертой Эклоге… — В ней (сборник «Буколики», 42–38 г. до н. э.) Вергилий предсказал — с рождением младенца — возврат «золотого» века Сатурна (утопии). В новорожденном обновителе мира видели Октавиана (63 г. до н. э. — 14 г. н. э.), римского императора Августа (с 27 г. до н. э.) как умиротворителя государства (но ему тогда было уже за двадцать); видели и сына Марцелла, любимого племянника Цезаря; христиане же увидели в нем Спасителя мира. Историческая и мистическая «тайна младенца» так и осталась неразрешенной.], где Вергилий по случаю рождения (или только ожидания рождения) сына своего друга Поллиона, незадолго до того назначенного консулом, высоким стилем излагает, в сущности, поздравительное письмо счастливому отцу.
Круг последний настал по вещанью пророчицы Кумской,
Сызнова ныне времен зачинается строй величавый.
Дева грядет к нам опять, грядет Сатурново царство…
Жить ему жизнью богов; он увидит богов и героев
Сонмы, они же его увидят к себе приобщенным.
Будет он миром владеть, успокоенным доблестью отчей…
Сгинет навеки змея, и трава с предательским ядом
Сгинет, но будет расти повсеместно аммом ассирийский…
Перевод С. Шервинского.
Подобные выражения всегда казались несколько преувеличенными; что же касается самого ребенка, о котором шла речь, то он так и не оставил значительного следа в истории. Существовало даже предположение, что Вергилий попросту подшучивал над своим другом, используя цветистые ориентальные гиперболы. Некоторые комментаторы считали, что поэт имитировал или даже пародировал стиль прорицаний Сивилл[209 — …пародировал стиль прорицаний Сивилл. — Сивиллы — ясновидящие, получившие от божества дар предсказаний, осуществляемых в состоянии экстаза. «Оракулы Сивилл» («Oracula Sibyllina») — собрания написанных гекзаметром предсказаний на греческом (в книгах кумской Сивиллы записаны судьбы Рима и мира).]. Другие полагали, что стихи скрыто адресованы Окгавиану, а то и вообще в них имеется в виду отпрыск Антония и Клеопатры[210 — …полагали, что в них [стихах]…имеется в виду отпрыск Антония и Клеопатры. — Клеопатра VII (69–30 гг. до н. э.) — последняя царица Египта (с 51 г.), из династии Птолемеев, любовница (после 41 г.), затем жена (с 37 г.) римского полководца Марка Антония.]. Французский ученый Каркопино не без основания находит в этих строках отголоски учения Пифагора[211 — Французский ученый Каркопино не без оснований находит в этих строках отголоски учения Пифагора — Элиот ссылается на книгу Жерома Каркопино «Вергилий и тайна IV Эклоги» (Carcopino J. Virgile et le mystere de la IV-e eclogue. P., 1930). Пифагор Самосский (VI в. до н. э.) — греческий математик, философ, суть его религиозно-философского учения в том, что число — основа всего сущего, а числовые соотношения — источник гармонии космоса.]. Таинственность содержания стихотворения ни у кого не вызывала особенных вопросов, пока оно не попало в руки Отцов Церкви[212 — Отцы Церкви — см. коммент. 24* к «Идее христианского общества».]. Дева, Золотой век, Великий год, параллель с Пророчеством Исайи[213 — …параллель с Пророчеством Исайи… — «Книга пророка Исайи» (в 66 главах) знаменита предсказанием пришествия Мессии и подробным описанием событий жизни Христа, за что автора назвали пятым евангелистом.], ребенок сага deum suboles («милый потомок богов, Юпитера грозного отпрыск»), который мог быть только самим Христом, чье пришествие Вергилий предвидел в 40 г. до н. э., — Лактанций и Бл. Августин[214 — Лактанций, Луций Целий Фирмиан (ок. 250 — ок. 325) — знаменитый христианский писатель, именуемый «христианским Цицероном» и «Григорием Богословом Западной церкви», в своем главном сочинении «Божественные установления» (304–311) предвещал через двести лет конец света и наступление нового, тысячелетнего царства Христа. Блаженный Августин — см. коммент. 17* к «»Мыслям» Паскаля».] всему этому, разумеется, верили; так же считала и средневековая Церковь, и Данте, и даже, весьма по-своему, Виктор Гюго.
Можно, разумеется, найти и другие объяснения, в этом отношении наши возможности простираются дальше, чем у Отцов Церкви. Мы знаем, например, что Вергилий, бывший одним из ученейших мужей своего времени (как продемонстрировал нам м-р Джексон Найт[215 — Вергилий, бывший одним из ученейших мужей своего времени (как продемонстрировал нам м-р Джексон Найт) — Речь, видимо, идёт о книге: Knight F. W.J. «Vergil. Epic and anthropology». L., 1907.]) и хорошо знавший античный фольклор, имел, хотя бы косвенное, знакомство с религиями и сакральными текстами Востока. Этого достаточно, чтобы объяснить связи с древнееврейскими пророчествами. Если же видеть в предсказании Воплощения простое совпадение, в этом случае все зависит от того, что мы за совпадение принимаем, равным образом взгляд на Вергилия как на пророка христианства будет зависеть от нашего понимания слова «пророчество». В том, что самого Вергилия интересовали прежде всего домашние дела или же римская политика, у меня нет никаких сомнений; полагаю даже, что поэт был бы весьма удивлен, узнай он о судьбе, уготованной его четвертой Эклоге. Если бы пророком по определению считался человек, полностью осознающий все то, что он произносит, вопрос был бы для меня вообще закрыт. Но если слово «вдохновение» имеет хоть какое-то значение, то смысл его заключается именно в том, что от говорящего или пишущего исходит нечто такое, что сам он полностью не понимает и даже может неправильно интерпретировать, когда вдохновение его покинет. Все сказанное относится и к поэтическому вдохновению, так что именно поэтому мы имеем гораздо больше оснований ценить Исайю как поэта, нежели объявлять Вергилия пророком. Поэт может полагать, что он выражает только свой личный опыт, его стихи могут быть для него лишь способом рассказать о себе, не выставляясь на всеобщее обозрение, тем не менее в глазах читателей все им написанное будет выглядеть выражением как их собственных скрытых чувств, так и восторгов и отчаяния целых поколений. Ему не обязательно знать, чем отзовется его поэзия в душах других людей, пророку нет нужды понимать значения собственных пророчеств.
Наше обиходное мышление гораздо проще объясняет чудесное через естественное, нежели естественное — через чудесное. Второе, однако, не менее необходимо, чем первое. Чудо, которое именно в данном качестве признано всеми и в которое все без труда поверили, выглядит каким-то странным чудом, поскольку то, что является чудом для всех без исключения, для всех же может показаться чем-то вполне естественным. Мне кажется, заслуживает доверия любое объяснение четвертой Эклоги, сделанное комментаторами или историками, поскольку и тех и других интересует прежде всего, какой смысл сам Вергилий вкладывал в свои стихи. Однако, если при этом в мире существует такая вещь, как вдохновение, — а от употребления этого слова мы до сих пор не отказались, — то именно оно как раз и не поддается историческому исследованию.
Мне пришлось рассматривать четвертую Эклогу, так как это настолько важно при обсуждении места Вергилия в христианской традиции, что уход от подобного разговора мог бы оказаться неправильно понятым. Говорить же о ней, не определившись относительно взгляда, согласно которому там содержится пророчество о пришествии Христа, было бы вряд ли возможно. Я хотел лишь показать, что буквальное прочтение этой Эклоги как пророчества сыграло решающую роль для раннего признания Вергилия
