III
«Новая жизнь»
Все «малые произведения» Данте значительны, поскольку это произведения Данте; но «Новая Жизнь» особо значительна, поскольку как ни одно другое она помогает более полному пониманию «Божественной Комедии». Я не хочу сказать, что остальными надо пренебречь; очень важны и «Пир», и «О народной речи»[288 — «Пир» — философское сочинение Данте (на итальянском языке) о морали, содержит сведения о средневековых теориях любви, свойствах души и интеллекта. Из трех канцон «Пира» две посвящены Беатриче. «О народной речи» — трактат Данте о происхождении языков согласно библейской легенде, вместе с тем в нем рассмотрены родство романских языков, их классификация, итальянские диалекты, поэзия XIII в. Оба сочинения написаны в 1304–1308 гг. и не закончены.], каждая часть наследия Данте может пролить свет на другую. Однако «Новая Жизнь» — юношеское творение, где уже можно заметить что-то от метода и композиции, — не говоря уже о замысле, — «Божественной Комедии». Поскольку произведение это — незрелое, для его понимания требуется некоторое знание шедевра; одновременно и само оно пододвигает к пониманию «Комедии».
Ранний период жизни Данте подвергся в связи с «Новой Жизнью» тщательнейшему изучению. Всех исследователей можно практически поделить на тех, кто считает ее прежде всего биографическим произведением, и тех, кто считает ее прежде всего аллегорией. Второй группе преуспеть оказалось значительно проще. Ведь если этот любопытный винегрет из стихов и прозы биографичен, то биография, несомненно, была до неузнаваемости перекроена для того, чтобы соответствовать традиционным формам аллегории. Образный строй во многом совпадает с очень древней традицией визионерской литературы; точно так же было доказано, что схема «Божественной Комедии» близко соотносится с подобными же историями сверхъестественных паломничеств в арабской и древнеперсидской литературе, не говоря уже о нисхождении в загробный мир Улисса и Энея. Можно также найти параллели между видениями из «Новой Жизни» и греческим «Пастырем» Гермы[289 — Можно также найти параллели между видениями из «Новой Жизни» и греческим «Пастырем» Гермы. — Жанр видений в истоках связан с канонической и апокрифической религиозной литературой, по целенаправленности близок к проповеди. До XII в. видения (кроме скандинавских) писались на латыни, с XII в. — и на народных языках. «Пастырь» Гермы — неканоническое, покаянное, раннехристианское сочинение, созданное между 140–150 гг. в подражание иудейскому Апокалипсису, в нём использованы и эллинистические источники. В качестве Пастыря в большей части текста являлся ангел.]. А поскольку книга совершенно очевидно не является по жанру ни видением, ни «странствием души», легко можно высказать предположение, что все это — аллегория, если увидеть в Беатриче просто воплощение абстрактной добродетели, как интеллектуальной, так и моральной.
Я хочу совершенно определенно заявить, что мои собственные суждения — это суждения, основанные исключительно на прочтении текста. Полагаю, что ни один ученый не взялся бы их подтвердить или опровергнуть, поскольку я намеренно ограничиваюсь областью недоказуемого и неоспариваемого.
Всякому, кто читает «Новую Жизнь» без предубеждения, она представляется смесью биографии и аллегории; однако смесью, составленной по рецепту, не доступному для современного сознания. Когда я говорю: «современного сознания», — то имею в виду сознание тех, кто прочел или мог бы прочесть такой документ, как «Исповедь» Руссо. Современное сознание может представить себе «исповедь», то есть прямое повествование о себе самом, отличающееся только мерой искренности и самоосознания; может оно понять, хотя и абстрактно, что такое аллегория. В наши дни всякого рода «исповеди» буквально изливаются со страниц газет; каждый met son coeur а nu[290 — Обнажает свое сердце (фр.).] или притворяется, что обнажает; интересные «личности» сменяют одна другую. Но эпоху, когда люди как-то пеклись о спасении «души», а не друг о друге как о «личностях», представить себе оказывается трудно. Что же касается Данте, то он, я полагаю, пережил события, показавшиеся ему достаточно важными; но не потому важными, что произошли они именно с ним, и не потому, что это он, Данте Алигьери, был той значительной личностью, газетные вырезки о котором собирают пресс-бюро; важными они были сами по себе и именно поэтому показались ему полными некоего философского и внеличного значения. Я вижу здесь описание определенного рода жизненного опыта, то есть чего-то, в качестве материала имевшего как реальный опыт (опыт «исповеди» в современном смысле), так и опыт, пережитый в сфере интеллекта и воображения (т. е. опыт мысли и опыт видения), преобразованный при этом в нечто третье. Мне кажется, необходимо усвоить простой факт, что «Новая Жизнь» не является ни «исповедью», ни «откровенничаньем» в современном смысле слова, не является она и частью прерафаэлитского панно[291 — «Новая жизнь» не является… частью прерафаэлитского панно… — Данте и Беатриче — излюбленный сюжет художников-прерафаэлитов (например, «Встреча Данте и Беатриче», 1859–1863, Симеона Соломона, галерея Тейт в Лондоне). Но ирония Элиота направлена прежде всего на большую, написанную маслом, по мотивам «Новой жизни», картину Д.Г. Россетти — «Видение Данте смерти Беатриче» (Walker Art Gallery, Ливерпуль).]. Если вы обладаете тем же ощущением интеллектуальной и духовной реальности, что была у Данте, в этом случае такую форму выражения, как «Новая Жизнь», нельзя классифицировать ни как «правду», ни как «выдумку».
Во-первых, тот вид сексуального опыта, который описан Данте как случившийся с ним в девятилетнем возрасте, никоим образом нельзя считать ни невероятным, ни уникальным. Единственное мое сомнение (в котором меня поддержал один выдающийся психолог) касалось того, действительно ли все произошло так поздно, в девять лет. Психолог согласился со мной, что подобное, как правило, имеет место около пяти или шести лет. Весьма возможно, что у Данте было позднее развитие, возможно также, что он изменил дату с целью использовать еще одно значение числа девять. В целом же для меня очевидно: «Новая Жизнь» могла быть написана только по следам личного опыта. Если это так, то детали значения не имеют; носила ли дама имя Портинари или нет, не столь важно[292 — …носила ли дама имя Портинари… — Существовала Биче Портинари, дочь Фолько Портинари, флорентийского гвельфа, занимавшего важные посты в городе; жена Симоне деи Бард и (о чем сообщил Боккаччо в флорентийских комментариях к «Божественной комедии» в 1373 г.). Она умерла двадцати пяти лет отроду 9 июня 1290 г. Её годы жизни совпадают с годами, указанными в «Новой жизни» (1292), где Данте называет (XXIV) Беатриче уменьшительным именем («…и монну Ванну с монной Биче я / Узрел идущими…» Перевод А. Эфроса).]. Вполне может быть, что она была ширмой для кого-то другого, даже для особы, чье имя Данте мог забыть или не знал вообще. Однако нет ничего невероятного в том, что происходившее с другими могло произойти и с Данте, но только с гораздо большей интенсивностью.
Тот же самый опыт, описанный с помощью фрейдистской терминологии, был бы немедленно принят современной публикой как нечто само собой разумеющееся. Недоверие у нее возникает только потому, что Данте по вполне объяснимым причинам сделал другие выводы и использовал другой способ выражения. Мы все склонны считать, подобно Реми де Гурмону, чьи предрассудки уже завели его однажды в дебри педантизма[293 — …Реми де Гурмону, чьи предрассудки уже завели его…в дебри педантизма. — Французский писатель и критик Р. де Гурмон (1858–1915), склонный к позитивизму, отдавал предпочтение «памяти» как основе и «контролю» воображения, убежденный в том, что «человек не может создать ни атом материи, ни атом идеи», и занимался анализом «истоков», «составных» произведения.], что если автор, вроде Данте, близко придерживается формы видения, имеющей долгую историю, то это характеризует весь рассказ как аллегорию (в современном смысле) или выдумку. Я нахожу гораздо больше различия в общем настрое между «Новой Жизнью» и «Пастырем» Гермы, чем Реми де Гурмон. И это не простое различие между подлинным и искусственным; здесь видна разница в сознании между скромным автором времен раннего христианства и поэтом XIII в., с которым и по нашу пору никто не может сравниться. Черты сходства могут лишь доказать, что определенная традиция в использовании образного строя жанра видения сохраняется, пройдя через смену цивилизаций. Де Гурмон утверждал, что Данте заимствовал, но говорить так — значит приписывать наше сознание XIII в. Я лишь полагаю, что, вероятно, Данте, принадлежа своей стране и веку, следовал чему-то более существенному, чем просто «литературной» традиции.
Отношение Данте к фундаментальному опыту, выраженному в «Новой Жизни», можно понять, лишь приучив себя находить смысл в конечных причинах, а не в истоках происхождения. Свою книгу, я полагаю, он задумал не как описание того, что именно он прочувствовал при встрече с Беатриче, но, скорее, как описание того, что все это означало по зрелом размышлении. Конечная причина — это стремление к Богу. Целое море сантиментов было разлито, особенно в XVIII и XIX вв., с целью идеализировать взаимные чувства мужчин и женщин по отношению друг к другу, чувства, которые отдельные реалисты с раздражением разоблачали; неучтенным оказалось лишь одно обстоятельство: если любовь мужчины и женщины (или даже мужчины к мужчине) не объясняется и не оправдывается высшей любовью, она ничем не отличается от спаривания животных.
Давайте согласимся с теорией, согласно которой Данте, размышляя о пережитом им в столь раннем возрасте поразительном опыте, который в дальнейшем никакой другой опыт не мог отменить или превзойти, нашел в нем смыслы, нам, теперешним, не очень внятные. Рассказал он о нем на понятном нам языке; просто продолжение этого опыта направлено не в ту сторону, куда привыкли обращаться мы, обладая совершенно другими мыслительными навыками и предпочтениями.
Конечно, по-настоящему понять «Новую Жизнь» невозможно, если не проникнуться, хотя бы частично, поэзией современных Данте итальянских поэтов, да еще к тому же поэзией его провансальских предшественников. Литературные параллели чрезвычайно важны, однако нам следует остеречься, чтобы не воспринять их чисто литературно и буквально. Данте писал поначалу, более или менее, как другие поэты, но не просто потому, что читал их произведения, но потому что его способ мышления и чувствования был во многом таким же, как у них. Что касается провансальских поэтов, я не обладаю достаточными знаниями, чтобы читать их в подлинниках. У этих таинственных людей была своя собственная религия, огнем и мечом уничтоженная инквизицией; так что мы знаем о них не больше, чем о шумерах. Подозреваю, что разница между этим неизвестным альбигойством[294 — Альбигойство — ветвь средневековой ереси
