В эссе упоминаются сборники стихов Паунда: «А Lume Spento» («Угасший свет», 1908), «Personae» («Маски», 1909, переработ. 1912), «Экзальтации» («Exultations» (1909)), «Canzoni» (1911), «Ripostes» («Ответные выпады», 1912), «Lustra» (1916) и первые три «Cantos» («Песни»), в 1917 г. напечатанные американской поэтессой и критиком Гарриет Монро (1860–1936) в ее чикагском журнале «Поэтри» (1912—).
Английская литература
Сенека в елизаветинском переложении
Ни один автор не оказал более значительного и глубокого влияния на сознание елизаветинской эпохи[492 — Елизаветинская эпоха — период правления (1558–1603) Елизаветы 1, известный как Золотой век английской литературы. Елизаветинскую драму можно рассматривать как более широкое понятие, определяющее драму с конца 1580-х, когда произошла реформа английского театра и за короткий период заложены основы английской драмы эпохи Возрождения, и до первой половины 17 в. (закрытия театров по настоянию пуритан). В Англии принято деление драматургии этой эпохи по периодам правления королей — елизаветинская, якобитская (Яков 1, 1603–1625) и каролинская (Карл I, 1625–1649), но в сущности английская драма этой эпохи — единая поэтическая система, прошедшая разные этапы — Возрождение, маньеризм, барокко. Смятенный взгляд на мир как море зла, признание вездесущего страдания, предчувствие гибели человечества — темы, общие для позднего Шекспира, Уэбстера, Форда, С. Тернера, Дж. Донна и др. Поэтому Элиот выходит за рамки исторически ограниченного понятия «елизаветинцы».] и на форму елизаветинской трагедии, нежели Сенека[493 — Сенека, Луций Анней (младший) (ок. 4 г. до н. э. — 65 г. н. э.) — римский писатель и философ-стоик, наставник, затем советник императора Нерона (37–68), обвиненный им в государственной измене и вынужденный покончить жизнь самоубийством.]. Для того чтобы представить елизаветинские переводы его трагедий в соответствующем контексте, необходимо принять во внимание три проблемы, на первый взгляд весьма слабо связанные между собой: 1) характер, достоинства и недостатки самих этих латинских трагедий; 2) направления, по которым эти трагедии влияли на елизаветинскую драму; 3) история самих переводов, та роль, которую они сыграли в распространении влияния Сенеки, а также их достоинства как переводов и как поэзии. Есть еще ряд вопросов, которые, благодаря большому количеству весьма значительных переводов, сделанных в тюдоровскую эпоху[494 — …в тюдоровскую эпоху… — см. коммент. 17* к «Идее христианского общества».], вообще не возникают. Большинство наиболее известных переводов — это переводы авторов, чьи собственные достоинства неоспоримы; что же до самих переводов, то их реноме является производным от достоинств и известности переводимого автора. Значительная часть наиболее известных прозаических переводов обладает очевидной красотой стиля, обращающей на себя внимание даже со стороны совершенно неподготовленного читателя. Однако в случае со сборником переводов, известным под названием «Десять трагедий» (благодаря тому, что они принадлежат разным авторам), наше внимание прежде всего оказывается привлечено к римскому поэту, чья репутация может отпугнуть любого читателя, кроме самого любопытного; к переводам неодинаковых достоинств, поскольку они осуществлены разными латинистами; к переводам, выполненным таким размером («четырнадцатисложником»), который на первый взгляд выглядит совершеннейшим архаизмом и буквально отталкивает читателя, не имеющего терпения приучить свои уши и нервы к его ритму.
Переводы эти обладают, как я попытаюсь продемонстрировать, определенной поэтической красотой и достаточной точностью, местами они достигают настоящего совершенства; их литературные достоинства превосходят любые более поздние переводы трагедий Сенеки, которые я изучил, будь то английские или французские. Однако оценка литературных достоинств этих переводов неотделима от оценки оригинала и его исторической значимости; так что, хотя на первый взгляд рассмотрение исторических проблем и может показаться неуместным, оно-то в конце концов и обусловливает наше восприятие перевода как самостоятельного литературного произведения.
I
В эпоху Возрождения ни один латинский автор не оценивался так высоко, как Сенека; в эпоху современную ни один латинский автор так последовательно не осуждался. Проза Сенеки, дантов Seneca morale (Сенека-моралист[495 — Проза Сенеки, дантов Seneca morale (Сенека-моралист)… — Сенека-философ (прозаик) — автор «Писем к Луцилию», «Вопросов естествознания», а также «Утешений», вместе с моральными трактатами в форме диатрибы объединенных под названием «Диалоги». «Seneca morale» (т. е. Сенека-философ, а не драматург) разделяет общество Аристотеля и других древнегреческих мудрецов в Лимбе («Божественная комедия», «Ад», IV, 140). Данте назвал Сенеку «блистательным мужем, учителем нравственности» («О народной речи», I, XVII, 2) и «славнейшим из философов» (Письма, III, 8). Он «любил Сенеку — стоического мудреца и наставника нравственности», хотя знал и Сенеку-трагика (См.: И.Н. Голе нищее-Кутузов. Данте и мировая культура. М., 1971. С. 66–67).]) до сих пор получает свою порцию умеренного одобрения, хотя и не пользуется никаким влиянием; однако как поэт и автор трагедий он заслужил со стороны историков и комментаторов римской литературы одно лишь всеобщее осуждение. Литература на латыни представлена поэтами на самые разные вкусы, однако Сенека не пришелся по вкусу никому. Так, например, Маккейл[496 — Маккейл (Mackail), Джон Уильям (1859–1945) — английский литературовед, его «Латинская литература» издавалась неоднократно (1895, 1906).], чей вкус к латинской литературе объемлет почти все написанное, отводит Сенеке всего лишь полстраницы в своей «Краткой истории латинской литературы» и награждает его привычными эпитетами, вроде «риторический». По своему воспитанию профессор Маккейл склонен скорее получать удовольствие от более классических и прозрачных авторов, по темпераменту — от романтических. Подобно Шенстону[497 — Шенстон, Уильям (1714–1763) — поэт, мастер пасторальной поэзии; автор «Эссе о людях и нравах» в стиле Ларошфуко.] и некоторым другим поэтам XVIII в., Сенека оказывается где-то посередине. Низар в книге «Poetes Latins de la decadence» («Латинские поэты эпохи упадка»)[498 — Низар в книге… «Латинские поэты эпохи упадка» — двухтомник французского историка литературы Жан-Мари Низара (J.-M. Nizard) «Исследование нравов и творчества латинских поэтов эпохи упадка» (2 изд., 1849).] уделяет много страниц и терпения, чтобы разъяснить различие условий, породивших великую трагедию в Афинах и всего лишь риторическую декламацию в Риме. Батлер после детальнейшего и гораздо более терпимого разбора, на сей раз с точки зрения литературы («Поэзия послеавгустовской эпохи»[499 — «Поэзия послеавгустовской эпохи» — точнее: Н.А. Butler. Post-augustan poetry from Seneca to Juvenal. Oxford, 1909.]), не может удержаться от разрушающего предыдущие построения заявления, что «Сенека более, чем кто-либо, склонен к преобладанию декламационной риторики, которая характеризует всю западноевропейскую драму начиная с эпохи Возрождения до самого конца девятнадцатого века». Автор одной из самых недавних книг м-р Ф.Л. Лукас («Сенека и елизаветинская трагедия»[500 — Лукас (Lucas), Фрэнк Лоуренс (1894–1967) — английский литературовед, упоминается как автор книги «Сенека и елизаветинская трагедия» (1922) и издатель полного собрания сочинений Джона Уэбстера в 4-х томах (1927).]) отмечает «утомительно фальшивую риторику сценических произведений Сенеки с ее натянутой и холодной сентенционностью». И это все о драматурге, которого Скалигер[501 — Скалигер, Йозефус Юстус (Жозеф Жюст; 1540–1609) — французский издатель и комментатор античных текстов, кальвинист; великий филолог Возрождения, «основатель исторической критики».] предпочитал Еврипиду и которого единодушно почитала вся ренессансная Европа. Очевидно, что отделить автора от его репутации — задача довольно затруднительная.
Прежде всего следует признать, что трагедии Сенеки заслуживают той хулы, которая была на них направлена. С другой стороны, вполне вероятно, — и я считаю, так оно и есть, — что хулители, а в особенности английские, были настолько введены в заблуждение реальным и предполагаемым влиянием Сенеки на авторов эпохи Возрождения, что причислили недостатки его почитателей к его собственным грехам. Однако прежде чем мы приступим к оправданию, насколько это возможно, его славы, необходимо резюмировать все те критические замечания и негативные оценки, которые стали общими местами у исследователей творчества Сенеки. Во-первых, большинство из них признают, что пьесы Сенеки создавались не для сценического представления, но для декламации. Благодаря этой теории «ужасы» в его трагедиях получают смягчающее оправдание, поскольку их вряд ли можно было воспроизвести на сцене даже при помощи самой изощренной театральной машинерии без того, чтобы они просто не казались смешными. Что же касается принятых в эпоху Возрождения условностей, то они, напротив, предполагали вполне приспособленные к этому вкусы, для чего не требовалось даже авторитета Сенеки. И если пьесы писались для декламации, вероятно, для одного актера (его так и называли «декламатором»), на этот счет можно отнести и другие их особенности. Я говорю «отнести на этот счет», так как не могу без надлежащих оснований утверждать, что это было единственной причиной; ибо самая главная причина крылась, скорее всего, в латинском темпераменте, благодаря которому подобная неразыгрываемая драма стала возможной. В основе лежало латинское мироощущение, выражаемое латинским языком. Но если мы представим себе такую неразыгрываемую драму, то тотчас же увидим, что прежде всего она, по сравнению с греческой драмой, весьма далека от реальности. За диалогом греческой драмы мы всегда ощущаем конкретную зримую реальность, а за ней — специфическую эмоциональную наполненность. За драмой, выраженной словами, кроется драма поступков, тембр голоса и сам голос, поднятая рука или напряженная мышца, а также определенная эмоция. Сама произносимая пьеса, ее слова, которые мы читаем, являются символами, своего рода стенограммой, и часто, как в лучших произведениях Шекспира, очень сокращенной стенограммой пьесы разыгрываемой, каждую минуту ощущаемой и потому всегда реальной. Как бы красиво ни было словесное высказывание, за ним всегда стоит нечто еще более прекрасное. Это всего лишь частный случай поразительного единства, которое присуще грекам, единства конкретного и абстрактного в философии, единства мысли и чувства, действия и рассудка — в жизни. В пьесах Сенеки драма вся уходит в слово, за словом же не кроется более никакой реальности. Кажется, что все его персонажи говорят одним голосом, при этом на самых высоких нотах; они просто поочередно декламируют.
Я отнюдь не утверждаю, что
