Убийство в соборе, Элиот Томас Стернз

• ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *

УЧАСТВУЮТ

Хор женщин Кентербери.

Три священника.

Вестник.

Архиепископ Томас Бекет.

Четыре искусителя.

Служки.

Действие разворачивается в покоях архиепископа

2 декабря 1170 г.

Хор

Здесь остановимся, здесь, у собора, здесь обождем.

Опасность ли нас привлекла сюда, безопасностью

ль нас поманили!

Стены собора? Но что за опасность

Нас устрашила бы, разнесчастных кентербериек?

Какая беда,

С нами еще не бывалая? Нет нам опасности в мире,

Нет безопасности в церкви. Догадка о неком деянье,

Нашим очам уготованном во лицезрение, — нашим

стопам

К стенам собора велела. В свидетели мы обреченны.

С тех самых пор, как златой октябрь утонул

в унынии ноября,

Яблоки собраны и окладованы, с тех самых пор,

как земля стала бурыми остроконечными кочками

смерти в просторах болотистой бездны,

С тех самых пор Новый год начал ждать,

шевелиться и ждать, и дышать, и шептать

в темноте.

Труженик скинул заляпанный грязью башмак

и ладони приблизил к огню,

А Новый год начал ждать, и свершения ждет,

исполненья ждет Божия Воля.

Кто же ладони приблизил к огню и воспомнил

святых в День Их Всех?

Праведников воспомнил и мучеников, ибо ждут

Они? Кто к огню

Льнет, отрицая Творца?

Семь лет и еще лето миновало,

Семь лет, как наш ушел архиепископ,

Наш неизменно милосердный к пастве.

Но будет скверно, если он вернется.

То правит король, а то бароны,

Мы примеряли оба ярма.

Но, по большей части, о нас забывали,

А когда о нас забывают, мы выживаем.

Мы пытаемся поддерживать домашний очаг;

Купец, осторожный до робости, ищет умеренных

выгод,

Крестьянин клонится к клочку земли, клонится

землистым ликом к землице своей невеликой

Предпочитая пребывать в незаметности.

Ныне страшусь нарушенья положенной смены

спокойных времен:

С моря нагрянет зима, все сметая дыханием смерти,

Весна сатанинская с наших дворов оборвет ворота,

Корни и стебли изгложут нам очи и уши;

Лето пожаром чумы выжжет ложа потоков речных.

Лишь и останется ждать октября и паденья.

Ибо вотще ждать от летней поры утешенья

В знобкой зиме и в осенних пожарах.

Ибо вотще ждать от лета иного, чем ждать

В лысом от зноя саду очередной прохлады

октябрьской

Бедствие некое близится ныне. Мы ждем,

Ждем, ждут святые, ждут мученики, ждут святых

и замученных новых.

Ждет, в Руце Господа, Воля Его, дабы образ

привнесть в то, что ныне безобразно зыбко;

Вижу и видел я это в столбе светового луча.

Ждет, в Руце Господа, а не в руках у мужей

государства, Господняя Воля,

Те же — кто хитро, кто глупо — пытают грядущее,

цели лелея,

Время в руках удержать и тропой своеволья пустить.

Грянь же, счастливый Декабрь, кто приметит тебя,

кто приветит?

Снова ли Сын Человека родится в помете презренья?

Нам, разнесчастным, деяний дано и не будет,

Только в свидетели и в ожидатели мы обреченны.

Входят священники.

Первый священник

Семь лет и еще лето миновало,

Семь лет, как наш ушел архиепископ.

Второй священник

А что же поделать нашему архиепископу да

и самому Папе Римскому

С упрямым королем английским и с королем

французским,

С их бесконечными махинациями и комбинациями,

С судами и пересудами, с совещаниями

согласованными и совещаниями сорванными,

С совещаниями неоконченными или

некончающимися

То в одном, то в другом конце Франции?

Третий священник

Во власти мирской, власти временной, и нет

ничего окончательно определенного,

Кроме насилия, двуличия и постоянных

злоупотреблений!

То правит король, а то бароны

Сильный правит самовластно, а слабый

своевольно.

Нет у них другого закона, кроме как заграбастать

власть и держать ее, пока не отнимут.

Сильный опирается на алчность и похоть прочих,

Слабый упирается в собственную похоть и алчность.

Первый священник

Или же это не окончится до тех пор,

Пока бедные там, у ворот, не забудут

Друга своего на небесах. Господа нашего, не забудут,

Что у них имеется друг?

Входит вестник.

Вестник

Господни слуги, сторожи собора,

Я здесь, чтоб сообщить без отговорок,

Архиепископ в Англии и едет

В Кентербери. Я послан упредить

Его приезд и дать вам время к встрече,

Как должно, подготовиться.

Первый священник

Закончилось изгнанье? Помирились

Король с архиепископом? Гордыне

Двух гордецов конец?

Второй священник

Едва ли так.

Как наковальне с молотом смириться?

Третий священник

Но растолкуй,

Забыты ли распри прежние, упала ль

Стена гордыни? Мир или война?

Первый священник

Скажи, вернулся он,

На мощь опершись некую — иль только

На папство, на духовную узду,

На правоту и на любовь народа?

Вестник

Вы правы в некотором недоверии.

В гордыне и в печали, полон прежних притязаний,

Вернулся, вне сомненья, уповая

На ликованье паствы, поджидающее

Восторженной толпой на всем его пути,

Цветами поздними дорогу усыпающее.

На улицах не протолкнуться будет,

И хвост архиепископовой лошади

По волоску на ладанки раздергают.

В согласье с Папой он и с королем французским,

Но наш король — совсем другое дело.

Первый священник

И все ж, война иль мир?

Вестник

Мир двух задир.

Разбитого не склеишь, так я думаю,

И думаю, что наш архиепископ

Не склонен обольщаться хоть малейшею

Из собственных претензий. Мир, я думаю,

Не положил конца и не сулит начала.

Общеизвестно, что архиепископ,

Прощаясь с королем, сказал: «Король,

Прощаюсь я с тобой как с человеком,

Которого я более не встречу».

Я слышал это из высоких уст;

Слова темны, есть много толкований,

Но ни одно покоя не сулит.

Уходит.

Первый священник

Страшусь я за него, страшусь за Церковь.

Я помню, как гордыня, порожденная

Внезапным возвышеньем, в свою очередь,

Ужасное паденье уготовила.

Любимцем короля его я помню, канцлером,

Надеждою и ужасом придворных,

Презренным, презирающим, всегда отверженным,

Всегда не ровней им, всегда в опасности,

Гордящимся своею добродетелью,

Гордящимся своею бескорыстностью,

Гордящимся своей великой щедростью,

Власть земную приявшим, но желающим

Единственно повиноваться Господу.

Будь наш король величественней или

Наш Томас мельче — все пошло б иначе.

Второй священник

И все же наш Пастырь опять сочетается

с собственной паствой.

Долго мы ждали его, с декабрями лета провожая.

Ныне возглавит он наш крестный ход против

скорби сомненья.

Скажет, что делать, подскажет, что делать,

прикажет, что делать.

С Папою он заодно, он с французским монархом

в союзе.

Мы прислонимся к стене, мы ногою нащупаем

твердую почву

На быстрине, где, как волны, сменяя друг друга,

ярятся веленья баронов.

Иль не твердыня Господня под нашей стопою?

Возблагодарим же за это:

Архиепископ вернулся. А если вернулся наш

архиепископ,

Значит, сомненьям конец. Возликуйте же все!

Я говорю «возликуйте» — и вот уже ликом ликую.

Архиепископов я человек. К нам пожалуй, наш

архиепископ!

Третий священник

Во имя добра или зла, колесо, повернись!

Было семь лет колесо неподвижно — и плохо.

Во имя добра или зла, колесо, повернись.

Ибо кто знает добра или зла окончанье?

Пока не перестанут молоть мелющие,

И не будут запирать двери на улицу,

И не замолкнут дщери пения.

Хор

Этот город ненадежен, несть пристанища нигде.

Болен век и болен ветер, больно выгоды не жди,

жди тревоги и несчастья.

Поздний, поздний, поздний век, слишком

поздний, слишком поздний и подгнивший год.

Ветер зол, и море горько, беспросветны,

беспросветны, беспросветны небеса.

Томас, повороти! Владыко, повороти! Повороти

во Францию!

Повороти. Проворно. Мирно. Позволь нам

помереть в мире.

Едешь на ликованье, едешь сквозь ликованье,

но едешь, везя погибель в Кентербери;

Погибель собору, погибель себе и погибель миру.

Мы не хотим никаких событий.

Семь лет мы прожили мирно,

Стараясь не привлекать к себе вниманья,

Прожили, как бы прожили.

Существовали угнетение и роскошь,

Сосуществовали нищета и разнузданность,

Имели место небольшие беззакония,

Но мы-то при этом жили,

Жили и как бы жили.

Бывало, у нас не оставалось хлеба,

Бывало, урожай был богат,

Один год лил дождь,

Другой наступала засуха,

Один год некуда девать яблоки,

Другой неоткуда взять сливы.

Но мы-то при этом жили

Жили и как бы жили.

Мы блюли посты и слушали мессы,

Мы варили эль и делали сидр,

Мы запасали дрова на зиму

И говорили у очага,

И говорили у перекрестка,

И говорили отнюдь не всегда шепотом,

Жили и как бы жили.

Мы наблюдали рожденья, смерти и свадьбы,

Мы затевали всевозможные скандалы,

Мы платили всевозможные подати,

Мы сплетничали и посмеивались.

Несколько девушек исчезло необъяснимо,

И еще несколько необъяснимо уцелело.

Мы всегда чего-нибудь втайне боялись,

Каждый в отдельности, — но вполне определенного.

А ныне великий страх одолел нас, не личный

страх, но всеобщий страх,

Страх, подобный рожденью и смерти, когда

наблюдаешь рожденье и смерть

И лишь пустота зияет меж ними: мы

Страшимся страхом, доселе неведомым, доселе

не виданным, никому из нас не понятным,

И сердца наши исторгнуты из нас, и черепа

расшелушены, как луковицы, и самости наши

потеряны,

Потеряны в последнем страхе, не виданном

и неведомом. О архиепископ Томас,

Владыко наш, о избави нас, о верни нам жить

нашей робкой, хоронящейся жизнью, не жди нас

На погибель собора, погибель твою и погибель мира.

Архиепископ, уверенный и преисполненный

роком своим, бесстрашный промежду теней,

понимаешь ли ты, чего ждешь, понимаешь ли

ты, что сулишь

Малым своим в колее, под колесами рока, малым

своим, промеж малых живущим вещей,

Черпая в черепе малых своих, званных сюда — на

погибель собора, погибель владыки, погибель

мира?

О архиепископ Томас, избави нас, оставь нас,

оставь, вступи в мрачный Дувр и под парусом через

Пролив. Томас, наш архиепископ, останешься

нашим владыкой во Франции тоже. Томас,

наш архиепископ, стреми белый парус меж

небом седым и горючей морскою волной.

Оставь нас, во Францию через Пролив

поспешая.

Второй священник

Что за речи при таком событье!

Вздорные, нескромные болтуньи!

Знаете ль, что наш архиепископ

Будет здесь с минуты на минуту?

Толпы на улицах не нарадуются, не нарадуются,

А вы расквакались, как древесные лягушки,

Но ведь лягушек можно испечь и съесть.

Какие бы тут у вас ни роились опасения,

Извольте-ка выглядеть повосторженней

И встречайте нашего доброго архиепископа ото

всей души.

Входит Томас.

Томас

Мир вам. Пусть эти не скрывают чувств.

Предчувствия их выше знанья, выше твоего

проникновения.

И знают, и не знают суть поступков и страданий.

И знают, и не знают, что поступки суть страданья,

Страданья суть поступки. Не страдает деятель,

Не действует страдалец, но единая

И вечная связь Действие — Страдание

Желанна, ибо выстрадана; выстрадана,

Ибо желанна; колея, которая

Есть действие, равно как и страдание,

Довлеет, дабы колесо вращалось

И вечно неподвижно оставалось.

Второй священник

Прости, владыко, твоего прибытья

Не уследил я, осерчав на женщин.

Прости нам скудость встречи долгожданной

В нежданный час. Ты ведаешь, владыко,

Что за семь лет немого ожиданья,

Семь лет молений и семь лет сиротства,

Мы лучше уготовились душою

К тебе, чем здешний город — за семь дней.

Но все ж очаг горит в твоих покоях,

Чтоб не изведал стужи декабря

Английского скитавшийся на юге.

В своих покоях все найдешь без изменений.

Томас

И пусть оно все так и остается.

За доброту признателен безмерно,

Но хлопоты — пустое. Краткий миг в Кентербери

Отдохновенье, ведь враги не знают устали.

Мятежные епископы — Йорк, Лондон, Сальсбери

Перехватили б наши письма и усеяли

Лазутчиками берег — и навстречу мне

Послали жесточайших ненавистников.

Но, Божьей волей разгадав их помыслы,

Я письма отослал в день неназначенный,

Удачно миновал Пролив — и в Сэндвиче,

Где ждали Брок, Уоррен, Кентский Пристав,

присягнувшие

Нас обезглавить, исхитрился Сальсбери,

Предупредить, страшась монаршим именем,

Расправу надо мной, — и лишь поэтому

Я уцелел, и до поры до времени

Ничто не угрожает вам.

Первый священник

Надолго ли?

Томас

Голодный коршун

Покружит, да и сдюжит.

Поищет объясненья, извиненья, подходящего

мгновенья.

Конец окажется простым, нежданным, богоданными

Меж тем, значением нашего первого решения

Будут тени и схватка с тенью.

Ожидание тяжелее разрешения.

Наступление события приуготовано. Будь начеку!

Входит первый искуситель.

Первый искуситель

Владыко! нет ничего бесцеремоннее,

Чем вторжение до окончания церемонии.

Тем не менее, зная ваши нынешние затруднения,

Извините за легкомысленное вторжение,

Хотя бы в знак памяти о былом.

Старого друга, надеюсь, не запрезираете?

Храбрец Том, наглец Том, лондонский сорванец Том?

Ваше Преосвященство, толщу времен презираете?

Дружбу — со иной, с королем, у реки, вечерком,

все втроем — не забыли?

дружба такая — кусачему Времени по зубам ли?

Теперь же, когда ту вражду избыли,

Еще далеко не вечер, хоть вы озябли,

И старое доброе времечко возвернем!

Флейты на лужке и фиалки на столе,

Смех и реки яблоневым цветом,

Пенье на ночь глядя, шепот, девку гладя,

Пламя в камине, зимы нет в помине,

Веселье, вино и великий восторг волхвования!

Ныне у вас с Его Величеством мир,

Вы рады, рад Сир, рады причт и клир,

Пенье во храме, и радость не охромела.

Томас

Те времена прошли. Я вспоминаю:

Забвения не стоят.

Искуситель

Вновь настанут!

Весна в разгар зимы. Снежок на ветках

Пойдет пушистым цветом. Лед на реках,

Как